Маринка, хозяйка корчмы

- И что сделаешь? – шёпотом спросила я. – Если она живая?

Мне бы очень хотелось, чтобы Аллен её загрыз. Но он этого не сделает, потому что не преступник по складу ума. Скорее всего, потребует развод. А тут развод практикуется?

Аллен не ответил. Более того, Аллен был очень решительно настроен, чтобы не продолжать пустые разговоры. Он отступил с каким-то странным выражением лица – упрямо-вдохновлённым – и взял на руки спящую Любашу. Кивнул мне, велев следовать за ним. Я последовала, потому что очень устала и не хотела думать о плохом. Но во дворе немного задержалась.

Звёздное небо было таким далёким, таким незнакомым и ужасно загадочным. Я смотрела в него так долго, что показалось: ещё немного, и я упаду туда, в ледяную пустоту, в вакуум. Как тогда… Только тогда была шумная дорога с быстрыми машинами.

Неужели я сделала это сама?

Неужели жизнь без Таши могла показаться мне настолько без-ценной?

А ведь говорили, что пройдёт время, я смогу жить дальше с грустью, но без отчаянья. Я не верила. Боль внутри была такой огромной и невыносимой, что я чувствовала себя приговорённой. Как будто у меня была та болезнь, название которой стараются не называть вслух. И ремиссии я не ожидала.

Иронично, что поняла всё это я только после смерти.

А ведь могла бы найти в себе силы и пойти, например, волонтёром в детский онкоцентр. Выдавить из души свою боль, облегчая чужие страдания. Привыкнуть к ней, привыкнуть к отсутствию Таши, к пустой квартире. Завести кота.

Но я ничего не сделала.

Я помню, я боялась расплескать эту отчаянную жалость к себе, считая её своей единственной спутницей. Носила её на вытянутых руках, чтобы не дай бог не потерять, а главное – чтобы все видели, как мне плохо. Но жалость оказалась наркотиком. Мне стало её мало, как наркоману становится мало привычной дозы. И тогда я пошла в аптеку за упаковкой снотворного… Все поняли бы, как я страдала, и жалели бы меня, а меня бы уже не было.

Острое отвращение к прежней себе, слабой и безвольной, заставило вскинуть подбородок и пообещать бездонному космосу:

- Больше никогда! Клянусь! Никогда я не пожалею себя вперёд остальных.

И твёрдой походкой направилась к крыльцу.

Дома меня ждал сюрприз. Аллен отчего-то уложил Любашу в мою кровать в проходной комнате. Наморщив лоб, я спросила шёпотом:

- А почему?

Он молча взял меня за руку и повёл в свою, дальнюю комнату. Сердце забилось, как когда-то давно, в юности, на первом свидании. Я поняла, что Аллен ожил, решился, убил жалость к себе. У него получилось. И у меня получилось. А что это значит? Это значит, что всё будет хорошо.

Церемоний не предусматривалось. Полагаю, что утренняя мааррииннаа была началом и одновременно концом конфетно-букетного периода. Аллен толкнул меня на кровать, я спружинила, и мне стало одновременно весело и чуточку страшно. Оборотень навис надо мной, обстоятельно обнюхал моё лицо и так же обстоятельно поцеловал в губы. Волнующие мурашки охватили всё тело, я обняла Аллена за шею и притянула к себе. А он сдался под моим напором так быстро, что забылись прошлые страдания и сомнения. И мы познали все стороны любви.

Аллен легонько похрапывал на своей стороне кровати, а я всё никак не могла уснуть. Плавно качалась на волнах полудрёмы и отстранённо следила за мыслями, которые тоже куда-то текли, текли, струились… Какой мужчина! Какой обалденный секс! Как было здорово… А таблетки-то я уже год не пью… Ну, те самые, которые позволяют контролировать рождаемость. И вино мы с Алленом распечатали, что его свекры подарили на второго ребёнка… Сейчас как зачнём Любаше братика или сестричку! Готова ли я подписаться на это? Без медицины, без УЗИ, без эпидуралки, без памперсов и искусственного вскармливания…

Так, спокойно. Проблемы надо решать по мере их поступления, а не паниковать заранее. Ребёнок – это всегда счастье, особенно когда он от любимого мужчины. А трудности проходят. И жалеть себя нельзя. Нет-нет, жалеть никак нельзя.

Справлюсь я. Что я, неженка, что ли? Вон, придумала автоматическую доилку, и памперсы придумаю. А в корчме нужно задействовать второй этаж, стоит пустой… Постоялый двор у нас или нет? Пусть Аллен на неделе поездит по соседним деревням, порекламит, что мы открылись. Построили же тут для чего-то комнаты для гостей, значить, кто-то в них останавливался. Надо расспросить Клери и Честела, уж они должны знать…

Я придвинулась ближе к мужчине, который спал, и аккуратно, чтобы не разбудить, приладилась к его боку. Разве могла я подумать в первый день, когда попала сюда, что мы станем близкими людьми?

Аллен вдруг заметался во сне, застонал, будто заскулил по-щенячьи, и подскочил, сел в кровати. Я оказалась закопанной между подушкой и одеялом, забарахталась, выбираясь, и обняла оборотня, поцеловала в щёку:

- Ты чего? Кошмар приснился?

- Мне приснилось… - он долго-долго посмотрел на меня и прижал к себе, так что я услышала рваное, скачущее биение сердца. – Приснилось, что тебя никогда не было, и корчма закрыта, и Любаша…

Он прислушался, но из другой комнаты не было слышно ни звука. Я улыбнулась сама себе, погладила его по голому мускулистому животу, ответила:

- А я была. И есть. И корчма есть, и Любаша в порядке. Не бойся.

- Я ничего не боюсь, Мааррииннаа. Но сейчас я испугался.

- Я с тобой.

Он просто молча прижал мою голову к груди, накрыв ладонью так, чтобы защитить, уберечь, оставить себе. Я с тобой, Аллен. Я никогда не брошу вас с Любашей. Но уж и вы меня не бросайте, никогда!

- Я знаю, - ответил он. – Спи, женщина с именем травы будущего. До рассвета осталось немного.

Глава 12. Отторжение