Средь каменных долин

Средь каменных долин

Лисс скучно. Лисс тоскливо. Лисс тошно.

В голове у неё пусто, как у пичужки, красивой и певчей, но глупой и бесполезной, спина затекла от неудобного сидения, в горле какой-то комок, а глаза слипаются. Она чувствует себя глупой, несчастной и несвободной, и никак не может решить для себя, что хуже.

В замке душно. В женской и девичьей башнях не принято часто открывать окна. Там почти всегда душно и жарко, и всегда пахнет благовониями. И никогда не происходит ничего волнительнее безмятежного обсуждения цвета ниток, предназначенных для вышивания того или иного цветка на подушке или корсаже платья, или соуса, поданного к мясу за вчерашним ужином.

У благородных женщин нет никаких забот — именно это втолковывают Лисс и её сёстрам заботливые матушка и наставница. И потому они должны быть довольны своим уделом. У благородной женщины лишь две обязанности — слушаться мужа и рожать ему детей. Лучше, конечно, сыновей. От благородных женщин приятно пахнет, их голос приятно слушать, а одеты они столь изысканно и опрятно, что любой позавидует. Благородные женщины всегда мягко, но отстранённо улыбаются, плавно и изящно двигаются, словно плывут, а не ходят, не возражают мужчинам (а лучше — и вовсе помалкивают, пока их не спросят), вышивают на шёлке прелестные цветы и не знают никаких забот.

Лисс не знает, никак не может понять, чего ей сейчас хочется — то ли заснуть прямо сейчас, приникнув щекой к гобелену, то ли плеснуть водой в одну из сестёр, чтобы те засмеялись или завизжали, то ли повеситься со скуки и тоски, чтобы только не слушать заунывные проповеди наставницы.

Ей бы пробежаться — до растрёпанных волос, раскрасневшихся щёк и сбившегося дыхания. Ей бы почувствовать ветер и солнце на своём лице. Ей бы закричать — так громко, как она только может. Так, чтобы все услышали, что она живая, что она всё ещё не сошла с ума от пугающей тишины в девичьей башне.

Но Лисс сидит молча и старается не уснуть под размеренное и заунывное чтение Блэйтин — совсем скоро придёт её, Лисс, очередь читать. И это будет даже скучнее, потому что в книге одни поучения, сложные имена, а язык тяжёл и изыскан так, что хочется проглотить свой и оглохнуть, как старая Брида, её прабабка, которой этим летом исполнится восемьдесят.

Наставница подходит то к одной своей подопечной, то к другой, придирчиво осматривая шитьё и давай каждой ценные указания. Она проходит мимо Бриды — самой старшей из сестёр, что названа в честь прабабки. У Бриды всегда хорошо получалось орудовать иголкой, и наставница почти не делает ей замечаний. О Лисс того же не скажешь. У Лисс половина стежков выходит неровными, а у второй половины обязательно находится что-то ещё. Она неправильно держит иголку. И вязальный крючок, и спицы — тоже неправильно. Лисс остаётся лишь вежливо улыбаться и стараться не вспыхнуть, словно сухая листва.

Туго затянутый корсет до боли жмёт ей в груди, расшитые шёлком туфли натирают ноги, пальцы все исколоты едва ли не до крови — а на ткани за последний час появилось лишь пару десятков стежков, которые наставница может назвать «удовлетворительными». Всё остальное она велит распускать, и снова вышивать, пока результат не будет «удовлетворительным».

У наставницы тёмное камлотовое платье — довольно старенькое, весьма простенького кроя и с чересчур широкой юбкой, но до сих пор чистенькое и опрятное — и бесцветные волосы скрыты под чепцом. Наставница всегда заплетает их одинаково — в аккуратную тоненькую косицу. Даже на пирах она появляется только с такой причёской. Она матушкина троюродная сестра, так и оставшаяся старой девой — ей уже почти четыре года как минуло тридцать лет. Она на три года младше матушки.

Лисс и самой уже шестнадцать. Блэйтин старше на год. Брида — на два. И если Брида — мастерица и труженница, но не слишком красивая — не успеет выйти замуж в это лето, она повторит судьбу наставницы — будет учить шитью и манерам дочерей какой-нибудь своей сестры или кузины. Блэйтин же, как все считают, везёт куда больше. Блэйтин выходит замуж на этой неделе — за красавца-графа, что живёт за много миль от Шату Факкунери, в собственном замке, богатом и изысканном. Скоро глуповатая красавица Блэйтин перестанет быть украшением Шату Факкунери и станет певчей птичкой, запертой в изящной клетке, где-нибудь далеко-далеко.

И даже будет счастлива. Скорее всего.

Десятилетняя Аканта, тоже заскучавшая от заунывного чтения Блэйтин, начинает строить презабавные рожицы всякий раз, как наставница поворачивается к ней спиной, и Лисс каждый раз приходится сдерживаться себя, чтобы не расхохотаться и ещё старательнее работать иголкой. В итоге получается лишь ещё хуже — наставница слышит, как Лисс хрюкает, видит, как зажимает себе рот, обращает внимание на три десятка поспешных кривых стежков и замечает виноватое выражение на румяном — пока ещё — личике проказницы Аканты.

И Лисс, и Аканта отправляются в этот день спать без ужина.

Следующей ночью Блэйтин ложится рядом с Лисс. Лицо у неё заплаканно. Даже тусклого света от полной луны за окном — приоткрытым, несмотря на все увещевания матери и наставницы — достаточно, чтобы это заметить. Блэйтин напугана. Её глаза горят каким-то лихорадочным, нездоровым блеском.

Её золотистые волосы — именно того оттенка, который приличен знатной даме, а не рыжие, как у Лисс, Бриды или Аканты — заплетены на ночь в аккуратную косу, а ночная рубашка такая чистая и белая, что даже наставница не придерётся. Её лицо — обычно такое круглое и румяное — кажется исхудавшим и бледным. Она сама кажется исхудавшей — Лисс чувствует это даже сквозь ткань ночной рубашки.

Лисс жаль её так, что в груди готово разорваться сердце. Она даже не знает, что произошло, но уже осторожно проводит по волосам Блэйтин. Та вся словно сжимается от этого прикосновения.

— Я боюсь, Лисс, — шепчет Блэйтин сквозь слёзы. — Я не знаю, будет ли он добр ко мне... ночью и... и вообще... И мне очень, очень страшно.

Она прижимается к Лисс, ища хоть какого-то утешения. Всхлипывает. Подаётся всем телом и утыкается носом сестре в плечо. И всхлипывает снова. Надрывно. Жалобно. Просяще.

— Нашла из-за чего реветь и будить своих сестёр, дурёха! — встревает Брида, и её крикливый, неприятный голос заставляет Блэйтин отстраниться и уткнуться лицом в подушку, а Лисс вздрогнуть. — Ты хотя бы не останешься старой девой!

Блэйтин в последний раз всхлипывает и затихает. Лисс осторожно гладит её по спине почти всю ночь. Засыпают они обе лишь под утро.

Первая часть свадебного пира проходит в Шату Факкунери. Блэйтин облачена в роскошное — и, должно быть, дьявольски тяжёлое и тесное — атласное голубое платье, вышитое золотом, жемчугом и драгоценностями. Её прекрасные золотистые волосы уложены в роскошной причёске и тоже украшены жемчугом и драгоценными камнями. Она улыбается. Мягко. Вежливо. Правильно. Почти не видно, как дрожат её губы.

Наутро её навсегда увезут из Шату Факкунери в замок её супруга.

Отец кажется вполне довольным и донельзя гордым собой — Блэйтин его первая дочь, которую он выдаёт замуж. Блэйтин — красавица. Все графы и рыцари не могут на неё налюбоваться. Она учтива, как полагается знатной девице, она изящно и ловко танцует — никто не может за ней угнаться. И в то же время она достаточно глупа, чтобы нравиться. И более чем покорна. Менестрели поют — она самая прелестная пташка Шату Факкунери. Самая прелестная пташка, которой суждено сегодня покинуть родное гнездо.

Лисс считает слова не совсем верными. Ей продолжает казаться, что её сестру сегодня продают.

Отец почти не смотрит на остальных своих детей сегодня — а их у него немало. Пять сыновей и десять дочерей. И трое мальчишек-бастардов. Он смотрит только на Блэйтин и на её наречённого — пугающе красивого молодого графа с пугающе холодной улыбкой и горделивой осанкой. Отец гордится выгодной партией дочери. Гордится её ненастоящими улыбками и неспешными движениями. Гордится тем, что она выглядит и ведёт себя как хорошо воспитанная девица знатного происхождения.

Матушка, одетая едва ли не наряднее и торжественнее своей второй дочери, строгим взором оглядывает всех своих детей. И бледную, напуганную Блэйтин, которая не может вымолвить и слова и всё улыбается (Лисс кажется, что у неё вот-вот скулы сведёт от этой улыбки), и недовольную, но до колкости учтивую Бриду, и легкомысленную Дорис, бросающую весьма недвусмысленные взгляды на менестрелей и бардов, и восьмилетнюю плаксу Мелет, что вот-вот разревётся (Лисс уверена, что проказница Аканта пинает её под столом по ногам), и пухлого недотёпу Ксантоса... И остальных тоже. Лисс в том числе. Строгого оценивающего взгляда избегает разве что Сетос — он на свет появился три месяца назад, и пока отдан на попечение нянек и кормилицы.

Первая часть свадебного пира проходит весело и шумно, как ему и надлежит проходить. Наставница уведомляет Бриду, Лисс и Дорис, что матушка разрешает им танцевать до заката и остаться на ужин. Они на это молча отвечают почтительным реверансом — как и надлежит отвечать. Лисс не может не заметить, что Дорис просто сияет от восторга. До этого танцевать на пирах ей не разрешали. Как и оставаться на праздниках после заката. И Лисс прекрасно знает, что ближайший год Дорис продолжит сиять от восторга.

А потом привыкнет.

Танцы по-прежнему будут вызывать у неё радость — для девушек их происхождения это единственная возможность двигаться, не вызывая порицания со стороны. Танцы даже станут для неё практически единственной радостью — Лисс в этом почти уверена. Потому что теперь, когда её считают невестой, носиться вместе с братьями и младшими сёстрами по двору Шату Факуннери и кричать всё, что только взбредёт в голову, ей запретят. Как и езду верхом. Как и Как и кучу других мелких радостей, важность которых сама Лисс и не осознавала до тех пор, как ей исполнилось четырнадцать.

Конечно, останутся ещё менестрели. Лисс любит слушать их рассказы и песни — о странствиях, об отважных рыцарях, о счастливой и прекрасной любви, о принцессах в башнях с драконами (Лисс с усмешкой думает, что с удовольствием поменяла бы наставницу и матушку на дракона) и о временах, когда не было солнца. Но менестрелей и бардов мало. Ужасно мало. Они, как и танцы, бывают только на пирах в честь какого-нибудь праздника, и... Дорис точно будет этого мало.

И восторг в её глазах погаснет. Обязательно погаснет. Скорее всего — надолго.

Сегодняшней же ночью Дорис займёт место Блэйтин в их с Бридой спальне. Мелет — место Дорис в спальне Кибелы и Аканты. Малышка Филлис — место Мелет в спальне Нефел и Рхеи.

Лисс становится тошно и горько от одной мысли об этом.

Всю ночь Лисс ворочается, мечется в постели и не может заснуть. То ли из-за громкого сопения давным-давно сладко заснувшей Дорис, то ли из-за собственных невесёлых мыслей.

Всю ночь она думает — как там Блэйтин? Добр ли с ней тот граф с ледяной улыбкой? Страшно ли ей? Больно ли ей? Плачет ли она? Не чувствует ли себя одинокой? И Лисс самой страшно. До озноба страшно — впервые в жизни. И ей самой хочется плакать. От жалости к Блэйтин. От жалости к сёстрам. От жалости к самой себе. Но глаза так и остаются до тошноты сухими.