Средь каменных долин

Ещё мгновение — и она вцепляется в волосы наставницы.

Дальше для Лисс-Елисавет всё проходит как в тумане — она чувствует лишь ярость. Ослепляющую. Заставляющую забыть обо всём на свете. Кажется, она отталкивает наставницу к стене. Та визжит — должно быть, будя всех менестрелей и бардов, что здесь поселились — и отбивается, в попытках вырваться она царапает Лисс-Елисавет лицо.

Кажется, кто-то даже выходит из комнаты — Лисс-Елисавет не может понять, её ли это бард или нет. Ей и неважно. Она уже хватает наставницу за плечи и трясёт, что хватает сил. В какой-то момент та обмякает в руках Лисс-Елисавет, и, когда та отпускает её плечи и отшатывается назад, сползает по стене.

К наставнице подходит бард. Он опускается рядом — на левое колено, правое у него болит больше — и, вынув из кармана своей куртки нож, подсовывает наставнице под нос. Заметив что-то, бард, хмыкает.

Лисс-Елисавет едва может заставить себя снова дышать. Ярость пропадает разом. Теперь в голове все мысли об одном — она убила. Она зажимает себе рот руками и сама едва не сползает по стене. Ей страшно. Она боится приговора отца и матери, но больше боится за свою душу.

— Зайдите в мою комнату и подоприте чем-то дверь, чтобы не закрывалась, — вдруг командует бард. — И отоприте сундук, на котором я спал.

Лисс-Елисавет тут же всё выполняет — поспешно, торопливо, как только может. Она откладывает мивиретту в сторону — аккуратно, боясь как-либо повредить. Откладывает в сторону и котомку, после чего проворачивает в замке оставленный ключ и открывает сундук.

Сундук пуст. Она знает от одной из служанок — в таких сундуках приезжим бардам и замковым менестрелям разрешено хранить свои пожитки. Но её бард ничего не хранит в своём.

Он сам появляется на пороге своей спальни довольно скоро — с наставницей на руках. Её телом. Лисс-Елисавет вздрагивает от этой мысли. Руки у неё трясутся. Ей то становится жарко, то холодно, в глазах щиплет почти постоянно. Ей страшно. Ужасно страшно, и она никак не может с этим справиться.

В сундук совсем скоро оказывается уложена наставница. Лисс-Елисавет не может смотреть на это спокойно. Она с готовностью — и даже радостью — запирает за бардом дверь — как её и просят. Ей просто нужно отвернуться. Не смотреть. Она благодарна барду за его помощь, но никак не может заставить себя вновь повернуться к наставнице. Она уверена — если она переживёт эту ночь, побелевшее лицо этой женщины будет сниться ей в кошмарах.

— Елисавет, — окликает её бард.

Он кажется ещё более худым, чем обычно, но глаза у него горят огнём, какой Лисс-Елисавет видит впервые. Он кажется... раззадоренным? Смерть наставницы Лисс-Елисавет, кажется, его нисколько не пугает и не смущает. Он словно привычен к этому. Даже — не только привычен.

Лисс-Елисавет поворачивается к нему. Замечает зачем-то снова развязанную котомку — в ней, кажется, не хватает каких-то вещей, но Лисс-Елисавет не может понять сразу каких именно.

Щёлкает ключ в замке. Бард убирает его к себе в котомку. Снова завязывает её. Потом достаёт что-то из внутреннего кармана куртки и залепляет замочное отверстие сундука. Усмехается. Потом поворачивается снова к Лисс-Елисавет.

— Решайте, — говорит ей бард, — что будете делать дальше. Вы, Елисавет, можете остаться здесь и выйти завтра замуж за гоблина Цедзерского — тогда вам придётся весь завтрашний день старательно изображать недоумение по поводу исчезновения вашей дражайшей наставницы. Можете пойти со мной — тогда вам придётся навсегда позабыть о красивых платьях, нежности пальцев и мягкости кроватей. Безопасности я вам обещать не могу. Ни в одном из решений. Выбрать же что-то другое, если вы не потянете — вы не сможете.

Лисс-Елисавет не нужно долго размышлять над этим.

— Как мы выйдем из замка? — спрашивает она подозрительно. — Через главные ворота не получится. Меня сразу узнают.

Бард усмехается.

— У Шату Факкунери есть не только главные ворота, Елисавет, — он смотрит на неё насмешливо. — Но нам, всё же, стоит хорошенько поторопиться!

Бард торопливо накидывает на себя плащ, небрежно повязывает его, поднимает с пола бережно уложенную туда мивиретту, так же торопливо укладывает её в чехол — тот, с длинной лямкой. Мивиретту и котомку он закидывает себе на плечо, после чего направляется к двери. В руку он берёт тот самый резной посох, который так удивил Лисс-Елисавет.

Когда они покидают комнату барда, ей почему-то чудится чей-то стон.

Они выбираются из замка через старые южные ворота — в той стороне давным-давно, ещё до того, как солнце погасло и снова воссияло, находился городок. По его развалинам иногда бегают мальчишки. Южные ворота Шату Факкунери никак не могут заделать — хотя городка нет уже больше сотни лет.

Идут они молча — бард строго-настрого запретил Лисс-Елисавет говорить хоть что-нибудь, пока они не выйдут за пределы замка. Она жутко боится идти. Бард же, кажется, не боится нисколько. Он выглядит ужасающе спокойным, словно случившееся нисколько его не взволновало. Он волнуется только о своей мивиретте, которую периодические поправляет у себя за спиной.

Лисс-Елисавет не может отделаться от мысли, что их вот-вот настигнут. Не может отделаться от мысли, что другие менестрели и барды, что живут в том подземелье, слышали и крики наставницы, и их борьбу. Ей кажется — вот-вот за ними отправятся в погоню. Вот-вот их хватятся — а они даже не успеют покинуть Шату Факкунери. Ей страшно. Ей жутко. Её ноги вот-вот откажутся её слушаться. Она вцепляется в руку барда так, словно это её последнее спасение.

У южных ворот нет стражи — досадное упущение по мнению Ериаса и пустая трата сил и амуниции по мнению их отца. Они с бардом скоро их минуют. Остаётся совсем чуть-чуть — и они покинут Шату Факкунери. И Лисс-Елисавет не покидает ощущение, будто она вот-вот грохнется в обморок.

Девица Элпида Мелгод, тридцати четырёх лет отроду, кузина герцогини Факкон, задыхается, запертая в тесном сундуке со связанными руками и какой-то тряпкой во рту. Ей очень страшно. Ей больно. Она дрожит — от бьющего её озноба и раздирающего душу ужаса. Она пытается закричать, но тряпка заглушает звук. В голове у неё всё ещё гудит, и всё плывёт, не хватает воздуха. Не остаётся ни одной целой, не раздраконенной мысли. А те, что есть, путаются, сплетаются между собой, словно клубок шипящих ядовитых змей, каждая из которых норовит укусить другую за хвост. Запястья вмиг оказываются стёрты грубой верёвкой — Элпида лихорадочно дёргает их, но это не приносит ничего, кроме боли.

Она кричит — так громко, как только может. Она хочет только одного — выбраться. Других мыслей в голове Элпиды нет.

Только вот никто не слышит.

Бард и Лисс-Елисавет достигают развалин городка довольно скоро — но у неё всё-таки с непривычки уже начинают болеть ноги. Развалины эти оказываются куда больше, чем она могла предположить по рассказам братьев и их слуг. Город этот когда-то был намного больше Шату Факкунери, думается ей. Но теперь — он лишь горстка жалких камней. Больших камней, по правде говоря, но всего лишь камней.

Здесь нет людей. Живых, по крайней мере — где-то, где раньше, должно быть, проходила шумная улица, Лисс-Елисавет видит человеческий череп. Она едва не взвизгивает от ужаса.

— Погони вряд ли стоит ждать до утра, — утверждает бард равнодушно, словно ведёт светский разговор о цвете лент или погоде, — если только многоуважаемая леди из сундука не рассказала кому-то о том, что пошла вас искать. Ваш многоуважаемый братец Ериас оказал нам неоценимую услугу — в подземелье в эту ночь не было никого, кроме меня. Все пьют в северном надвратье.

Лисс-Елисавет остаётся только кивнуть и поверить. Краем разума, что у неё ещё есть, она понимает — кроме барда ей теперь обратиться не к кому. И верить тоже некому. Пусть Лисс-Елисавет и не может понять некоторых его действий.

В частности, она не слишком понимает, зачем идти на юг — там лишь горы. Они огибают Шату Факкунери со всех сторон, кроме севера, и нет никакой возможности через них перебраться. Правильнее и проще — идти на север. Там дальше находятся какие-то деревеньки и другие замки.

Об этом Лисс-Елисавет и говорит барду. Он снова усмехается.

— Любой дурак пойдёт из Шату-Факкунери прямо на север, — говорит бард, и глаза его смеются. — Любой дурак сможет нас нагнать — идём мы, скажу прямо, не слишком-то торопливо.

Лисс-Елисавет непонимающе хмурится — она знает, что они идут медленно. Как минимум — недостаточно быстро, чтобы кто-то достаточно проворный не сумел их догнать. Однако, идти на юг кажется ей безумием. Лисс-Елисавет не представляет, как им удастся пересечь горный хребет.

— В горе, что называется Йонрлен есть сквозной проход, — поясняет ей бард, — но о нём довольно мало кто знает.

Лисс-Елисавет слышит о таком проходе впервые. И она уверена — отец, братья и начальник замковой стражи тоже не знают о нём. Они часто жалуются, что горный хребет, прозванный Соколиным, непросто пересечь — многие путники разбиваются насмерть или замерзают в горах. А обходить его стороной ужасно долго — дорога до замка Аквелла Кастеллум занимает не меньше двух недель.

Чтобы добраться до прохода сквозь Йонрлен — он находится в довольно-таки неприглядном месте — приходится пробираться сквозь заросли какого-то весьма колючего кустарника. У Лисс-Елисавет исцарапаны все руки, а нарядные юбка и корсаж вмиг становятся изорваны. Ей больно, и она ужасно плохо видит — слишком уж темно. У Барда — царапины на лице и кистях рук. Он, впрочем, не охает, как она. Он и вовсе не обращает внимания на все эти колючки.

Вход в гору оказывается очень низким — туда может пролезть только ребёнок или карлик. Там так же довольно узко. Бард вздыхает, заглядывает внутрь, стряхивает с одежды и рук приставшие колючки — то же самое он проделывает и с Лисс-Елисавет — и встаёт на четвереньки.

— Часть пути удастся пройти только так, — поясняет он. — Не меньше акта здесь и примерно столько же при выходе.

К утру они оказываются в Аквелле Кастеллуме.

В Аквелле Кастеллуме всё оказывается совсем иначе, чем в Шату Факкунери. Лисс-Елисавет в первые мгновения не может отвести взгляда от здешних гобеленов и скульптур, пока её спутник о чём-то беседует с замковой стражей. Барду приходится дёрнуть её за волосы — несильно, но вполне ощутимо, что Лисс-Елисавет вздрагивает и обиженно ойкает, — чтобы привлечь её внимание.

— Вам следует хорошенько выспаться и отдохнуть, — говорит ей бард, как только они оказываются в крошечной комнатушке наподобие той, в которой он жил в Шату Факкунери. — Дорога предстоит дальняя. Вы устали с непривычки, пройдя всего ничего, но нам предстоит пройти гораздо больше. И не везде можно будет остановиться с такими же удобствами.

Он стелет поверх соломы на топчане свой новый шерстяной плащ и велит Лисс-Елисавет лечь на него. Она покорно ложится , не раздеваясь, снимает только сапоги, не думая, что сможет заснуть после всего, что произошло этой ночью, ей кажется, что она теперь и вовсе никогда не сможет заснуть, но в итоге засыпает почти мгновенно.