Мэтр на охоте [Некромант на охоте]

Я ненадолго задумался над тем, что мог бы узнать у пленника из того, что меня интересовало. А потом взялся за работу.

Каннир Одар оказался вором. По крайней мере, был им первые двенадцать лет своей жизни. К тому же вором он считался умелым, ловким и на удивление везучим, чем особенно гордился, пока не забрался в тот старый дом и не вляпался в неприятности по самую маковку.

Поскольку юный вор сумел обойти почти все ловушки и попался лишь на последней, хозяин дома, оказавшийся светлым магом, ради интереса проверил изрыгающего проклятия паренька на наличие дара. И приятно удивился, обнаружив находящиеся в зачаточном состоянии способности. Поскольку до амнистии Совет тогда еще не дозрел, а дар у паренька оказался темным, мастер Иххой в подробностях разъяснил растерянному пленнику, чем ему грозит сложившаяся ситуация, а потом предложил сделку: забыть о преступлении в обмен на служение и обучение темному искусству.

Каннир, распятый на стене подобно попавшей в паутину мошке, думал недолго: в тюрьму ему идти не хотелось, а заканчивать жизнь на костре — и подавно. Поэтому он остался в доме мага на положении ученика, которому, впрочем, было запрещено покидать заранее обозначенные границы. Вскоре принес магу соответствующую клятву, а затем окунулся в волшебный мир заклинаний, о котором раньше даже и не мечтал.

Конечно, он понимал, что полноценного учителя у него, скорее всего, не будет — сложно ожидать от светлого хорошего знания некромантии. Поэтому тот факт, что наставник не доверил бывшего вора одним только книгам, а самостоятельно взялся за процесс, Каннира приятно удивил.

Он с жадностью впитывал новые знания, с интересом учился создавать зомби, с азартом копался на городском кладбище, с благодарностью смотрел на мудрого наставника и даже подумывал о том, как усовершенствовать свои творения. У него все получалось. Наука давалась ему легко, а быстро развивающийся дар позволял без проблем осваивать все новые и новые разделы учебников.

В какой-то момент Каннир поразился, как много знает учитель о темном искусстве, и искренне восхитился его умениями, а потом задумался. После чего начал задавать осторожные вопросы и спустя какое-то время убедился: светлый чего-то не договаривает. Иначе откуда ему так хорошо разбираться в предмете, который испокон веков считался для светлых недоступным? Из простого интереса? Да полноте! Старик, особенно когда выпивал, частенько проговаривался, что от вида умертвий его тошнит, а когда разговор заходил о гильдии, выразительно кривился и потихоньку сплевывал в сторону. Но почему тогда он начал изучать запретное искусство, за которое Совет магов вполне мог отправить его на костер? И для чего стал втайне ото всех обучать юного некроманта?

Около десяти лет назад, как раз в канун своего шестнадцатилетия, Каннир впервые покинул гостеприимный дом, телепортом отправившись на затерянный на болоте остров. Именно там он наконец узнал ответы на свои вопросы. И, корчась на алтаре, вдруг с отчаянием понял, что учитель его предал, подменив обычную ученическую клятву клятвой совсем иного рода, заставившей его по доброй воле сказать «да» явившемуся на призыв оракулу. Когда же тварь набрала силу, сожрав сперва дар, а впоследствии начав поглощать разум беспомощной жертвы, то прикованный к алтарю мальчишка не выдержал и от души проклял наставника, уготовившего ему такую жуткую участь.

Проклятие, кстати, сбылось — когда в следующий раз мастер Иххой явился на остров, ему на голову упала непрочно закрепленная подпорка. Поганого старика зашибло насмерть, расплескав его гнилое нутро по полу, но Каннир узнал об этом не сразу. Да и то не был уверен, что понял все правильно.

Глаза ему выкололи в первые же дни пребывания на острове. Светлые, как оказалось, нашли способ заставить оракула отвечать на столько вопросов, сколько потребуется. Для этого всего-то и надо было найти добровольную жертву с развитым темным даром, заключить ее в круг, напичканный удерживающими рунами, и раз в месяц напитывать рисунок кровью тринадцати смертных. Кровь играла роль скрепляющего раствора, намертво связывающего жертву и призванного духа, и ограждала плененного оракула от хозяина-демона, делая его невидимым для жителей изнанки.

Для того чтобы оракул не артачился, ограничиваясь тремя вопросами, его новое тело регулярно подвергалось пыткам. Воспитание болью дало неплохие результаты, сделало упрямый дух сговорчивым и позволило снять нелепое ограничение по выдаваемой им информации.

Не до конца вытесненный чужаком мальчишка, естественно, ощущал процесс «воспитания» в полной мере, но кого волнуют слезы и крики обреченного сопляка?

А вот оракул, обнаружив себя беспомощным, запертым в живой клетке и без поддержки демона со свитой, неожиданно проникся. И вместо того, чтобы окончательно выдавить старого хозяина из тела или поглотить его разум, потеснился. Просто ради того, чтобы хотя бы часть боли уходила на сторону и пусть на день, но становилась меньше.

Так они и жили: двое постояльцев на одной жилплощади. Один — безмерно древний, абсолютно чуждый этому миру дух с собственными понятиями о добре и зле, а второй — частично поглощенный им, неумолимо сходящий с ума мальчишка, у которого хватило сил вцепиться в неожиданного спасителя остатками разума и прилепиться к нему паразитом.

Будучи не в силах оторваться друг от друга, они вместе прислушивались к чужим шагам и до мельчайших оттенков запоминали каждый голос из тех, что задавал им вопросы. Вместе выли от отчаяния, не имея возможности вырваться из тюрьмы. Вместе думали. Хрипели от боли. Бились в кандалах. Люто ненавидели. Умирали. И тут же возрождались в резко постаревшем, быстро исчерпавшем свои резервы теле, о котором, несмотря ни на что, заботились палачи.

Иногда Каннир приходил в себя и начинал прислушиваться к тому, о чем говорили его мучители. Когда-то целые годы выпадали из памяти, и он даже при желании не мог вспомнить, как умудрялся выживать все это время. Периодически случайные воспоминания соседа забредали, наоборот, к нему, и тогда картинка происходящего начинала потихоньку складываться, но он все равно не мог понять ее до конца.

Единственное, что ему было ясно, так это то, что светлые очень интересовались делами Темной гильдии и ее бывшего главы. Не все, конечно, — многие жили обычной жизнью и не мечтали о большем, но небольшая группа единомышленников зачем-то упорно искала старые записи мэтра Валоора и пыталась воспроизвести то, что записано в его черновиках.

За долгие годы исследований они немалого добились: создали сеть тайных лабораторий, в которых работа не прекращалась ни на миг, совершили настоящий прорыв в изучении оракулов, смогли отыскать сохранившиеся со времен войны книги по темному искусству и успешно освоили изложенный там материал. С помощью пленников частично расшифровали старые книги и на их основе создали абсолютно новый вид нежити, которого ранее просто не существовало, а также доказали себе и всему миру, что некромантия как наука вполне может обойтись без некромантов.

Сложность была в другом — они не хотели прозревать грядущее дальше, чем на несколько десятилетий. Им этого не требовалось. Тогда как Каннир, сумевший с помощью оракула подсмотреть гораздо более поздние события, не без злорадства обнаружил, что светлые, даже полностью освоив теоретическую часть темного искусства, так и не смогли стать истинными мастерами этого дела.

Ремесленниками, исполнителями, подражателями — да. Но не творцами. Создавать и придумывать новое, свободно оперируя полученными знаниями, вникнуть в самую суть искусства, расширяя границы познания, у них не получилось. Все, чего они смогли достичь, сводилось к слепому подчинению изложенным когда-то законам. Бесконечному повторению того, что уже было изобретено. Истинного духа творения, присущего настоящему темному магу, в них так и не зародилось. Слишком уж разными были мастера и мэтры, и слишком сильно отличались системы их ценностей.

Бродя по просторам времени, Каннир не раз видел, как в сравнительно недалеком будущем светлые повсеместно занимаются темным искусством. Те должности, на которые некогда нанимали исключительно мэтров, теперь оказались свободны. Все обязанности по содержанию и охране кладбищ, все профессии и всю работу, которую когда-то выполняли мэтры, тоже пришлось взять на себя мастерам. К чему-то им пришлось скрепя сердце привыкать. Какие-то принципы в силу необходимости пересмотреть. От многого отказаться. А с чем-то даже смириться. Просто потому, что мэтров-то больше не осталось, а умертвия, зомби, упыри и другая нечисть и нежить никуда не делись: естественная нежить как рождалась, так и продолжала рождаться, а искусственной, как это ни парадоксально, стало еще больше. Она просто сменила хозяев и названия, но глобальных перемен не произошло.

Конечно, время от времени на просторах Сазула продолжали рождаться дети с темным даром, но редко. Способности их из-за проведенной некогда тотальной чистки становились все слабее. Так что всего через пару столетий их дар, так видел оракул, настолько измельчал, что даже при должном обучении эти маги уже не могли выполнять функции, которые легко давались простым светлым.

Возможно, если бы у юных мэтров появился толковый учитель, сумевший возродить старые традиции или до конца освоить высшее искусство, на которое у новых мастеров просто не хватало сил, то у детей появился бы шанс. Но увы — не стало больше ни мэтров, ни традиций, непонятые книги так и пылились в библиотеках бесполезным грузом, а Каннир, раз за разом просматривая будущее, все чаще замечал на его месте пугающую пустоту, от вида которой внутренности скручивались холодным узлом.

Он видел и то, как некоторые светлые, решив окончательно «потемнеть», с годами превращались в безумцев. Фанатично преданные изобретенной ими самими идее, поверившие в собственное могущество и стремящиеся доказать давно исчезнувшей касте некромантов свою правоту, они убивали, вернее, еще только будут убивать ради того, чтобы раз за разом доказывать свое превосходство и хоть в чем-то, пусть даже в количестве смертей, превзойти бывших коллег, упорно твердивших о том, что количество далеко не всегда переходит в качество.

Кто-то из них сходил с ума в попытке освоить высшие ступени темного искусства. Кто-то терял себя и превращался в слабое, утратившее веру существо, не интересующееся ничем и ни к чему больше не стремящееся. Кто-то, ища выход из логического тупика, создавал свою религию. Кто-то, слишком поздно поняв ошибку, возвращался к истокам.

Вот только мир этого уже не видел — раздробленный на куски, лишенный одного из основополагающих факторов равновесия, он неумолимо катился в пропасть, раздираемый на части многочисленными противоречиями.

Разумеется, слова «Иммогор», «ЭСЭВ» и многие другие термины были Канниру неизвестны, однако основное юный мэтр все же уловил и ужаснулся увиденному. Но кто станет слушать умалишенного паренька, хрипло выкрикивающего нелепые угрозы? Кому интересно бессвязное бормотание идиота, пророчащего всевозможные беды? Над ним даже не смеялись — просто игнорировали. А он со все возрастающим отчаянием следил за тем, как все четче становятся вехи предсказанного им будущего, и плакал от бессилия.