Фортунат

— Хорошо, я именно Андрей Драгомирович Иноземцев-Шуйский. Каким образом мне удалось спрыгнуть с поезда и добраться до избушки Василисы Егоровны не помню, да и вообще память о прошлой жизни будто обрезало. Какие-то смутные образы иногда навещают во сне. Узнал о том, кем на самом деле являюсь от своей благодетельницы и спасительницы Третьяковой Василисы Егоровны. Почему решил поменять фамилию? А потому, что испугался преследования со стороны недругов рода, уничтоживших мать, сестру и — как я тогда посчитал — отца. Кто же мог подумать, что родной папенька неожиданно воскреснет? Почему теперь категорически не желаю возвращаться в лоно своего рода? Не вижу для этого причин. Я — маг класса ведун… — тут я посмотрел на Пестеля такими честными-пречестными глазами и, одарив его абсолютно искренней бесхитростной улыбкой, продолжил: — Да, да, уважаемый Иван Кузьмич, ваши подозрения насчет моего Дара вполне оправданы. Так что щиты вначале нашей… гм… беседы вы ставили не зря, хотя вряд ли они вам помогли бы. Раскатали бы мы с вами это домишко за милую душу.

— Что, такой сильный? — удивленно вскинул брови царский ведун.

— Есть чуток, — самодовольно ухмыльнулся я. — Сами подумайте, смог бы простой человек, прикрывший до этого полковую артиллерийскую батарею, штаб полка, и всех его одаренных, включая двух молоденьких мудаков, решивших проявить молодецкую удаль и показать всему миру, какие они сильные боевые маги, от мощного взрыва сдетонировавших боеприпасов, выжить после того, как на него обрушилась многотонная масса гранита и перемолола кости едва ли не в труху? Знали бы вы, чего мне стоило тогда собрать себя по кусочкам, а потом еще и вытаскивать из плена тех самых грозных боевых чародеев, благодаря которым наш полк был вынужден отступить. Царевич хоть оказался человеком благородным, меня осыпали милостями, эвон в майоры произвели. А вот второй, который Орлов, тот был сущий козел… — Тут я сообразил, что сболтнул лишнего и замолчал. Ну накипело на душе. Ну не сдержался. Человеку иногда просто необходимо выговориться, ибо существо мыслящее переживательное, а не бессловесная скотина. Но как часто эта потребность излить кому-то душу дорого нам обходится.

По выражению лиц присутствующих несложно было понять, что невзначай оброненные мной только что слова пролили свет на кое-какие ранее неизвестные им обстоятельства.

Пафнутов удивленно вытаращил на меня ставшие размером едва ли не с блюдце глазищи:

— Так гибель Александра Николаевича и загадочное исчезновение Виктора Александровича ваших рук дело?

Тут на меня накатило нечто такое, что иначе как абсолютным пофигизмом не назвать. Ну и хрен с ними со всеми, пусть знают, кто упокоил всех этих сволочей. Плевать на последствия.

— Да, уважаемый Дмитрий Аркадьевич, именно мне пришлось уничтожить эту мразь, именующую себя Орловыми. «Почему?» спросите вы. А потому, что юный Орлов нанял отряд боевиков, специализирующихся на захвате одаренных. С их помощью меня вывезли за Грань. Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь? Там меня аки Господа нашего Иисуса Христа приколотили гвоздями к позорному столбу и оставили умирать. Если мне не верите, опросите орловских гридней Рязанцева и Дворянова — эти люди принимали самое непосредственное участие в моей казни. Их я не тронул, поскольку люди подневольные находятся под клятвой, хоть и был очень зол на всех этих тварей.

— Как же вам удалось спастись? — Пестель с нескрываемым интересом уставился на меня.

На что я лишь развел руками и неприкрытой издевкой в голосе ответил:

— Простите, Иван Кузьмич, но, спроси я вас о чем-то подобном, вряд ли вы тут же передо мной распахнули душу и начали бы делиться сокровенными тайнами.

— М-да, согласен. — Ничуть не обиженный моим отказом ухмыльнулся Пестель. — Уж такие мы скрытные, чародеи. Специфика, понимаете ли.

— Понимаю, прекрасно понимаю вас, Иван Кузьмич, поэтому делюсь с каждым той мерой, которой могут поделиться со мной. Не больше и не меньше. — Во я задвинул тезис, прям Софокл, какой или Заратустра. Хе-хе!

Тут подал голос Дмитрий Аркадьевич:

— Андрей, поведайте, каким образом умер Виктор Орлов и где в данный момент находится его тело?

— Этот неблагодарный подонок похоронен живьем в гробу. Место я вам после укажу на плане Суздаля, могу лично препроводить.

— Живьем! В гробу! — Выдали едва ли не в один голос ведун и генерал.

— Но почему столь жестоко! Я бы сказал — бесчеловечно. — Эх, Пафнутов, Пафнутов, тоже мне гуманист.

— А потому, Дмитрий Аркадьевич, что некоторые представители нашей, так называемой, золотой молодежи совсем уж зажрались и потеряли берега. Простых людей иначе как быдло не воспринимают, хамят напропалую, посередь улицы кнутом огреть норовят ни за что. А когда кто-то дает им реальный укорот, против него тут же разворачивают государственную карательную систему. И каким бы ты белым и пушистым ни был, ловкие следователи, мотивированные хорошей денежкой из родовой казны, переиначат все факты и отправят невиновного человека в места не столь отдаленные. Вот такая справедливость в нашем царстве-государстве.

Тут Пестель, гневно сверкнув на меня глазами, выдал весьма нервно:

— Но-но, молодой человек, не следует обобщать печальный пример следователя Сухорукова!..

— Иван Кузьмич, — я с укоризной посмотрел в глаза царскому ведуну, — вы еще оправдайте его тем, что человек слаб и легко поддается всяким искушениям, ну и так далее, в том же духе. А вот ответьте мне, почему как очень сильный чародей вы не озаботились тем, чтобы такие как полковник Сухоруков не портили людям жизнь? Почему в нашем «идеальном» государстве какой-то надутый боярчик может ни с того, ни с сего дать «в рыло» всякому первому встречному простолюдину, и тот простолюдин непременно окажется виноват тем, что своей челюстью покалечил белы рученьки отпрыска блаародного рода?

Ведун распахнул было рот, чтобы дать достойный ответ зарвавшемуся критикану, но не найдя аргументов, тут же захлопнул его. А вот генерал Пафнутов нашел нужные слова:

— Эко вы, батенька, уж слишком переусердствовали. Стоит признать, что наше общество не идеально, как и любое другое. Чай не в Раю живем. Но мы на пути к этому самому совершенству. Да будет вам известно, что полковник Сухоруков недавно был разжалован, лишен всех наград и отдан под трибунал. Уверяю вас, теперь его судьба незавидна. И так будет со всеми, прочими махинаторами от власти.

На что я ответил строчкой из стихотворения великого Пушкина:

— Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад!

— Господа, — наконец-то опомнился Пестель, — смею напомнить, что мы здесь не для того, чтобы обсуждать несовершенство мироустройства, а совсем по другой причине. Итак, факт гибели Виктора Орлова установлен, с местом захоронения разберемся после. Лучше всего будет, если Андрей Драгомирович обстоятельства смерти Господ Орловых, а также ведуна их рода Николая Викторовича Черепнина самым подробным образом изложит на бумаге…

— Писать ничего не стану, — я тут же пошел в отказ, — сами понимаете, слова — одно, а бумажка — это уже документ, которым можно крепко накрепко прихватить человека, пардон-с, за яйца. Место покажу, но не более того, поскольку, все, что хотел, уже вам поведал.

На что присутствующие в кабинете начальники переглянулись между собой и заулыбались, непонятно чему.

— Вот оно как, Дмитрий Аркадьевич, с виду вьюнош неоперенный с не обсохшим молоком на губах, а речёт аки муж опытный, жизнь познавший.

Ну да, именно опытный и познавший жизнь. Знали бы эти деятели, каких крутых «зубров», считавших себя гениями бизнеса мне в свое время доводилось уламывать на закупки продукции именно нашего предприятия, да еще с немалой выгодой для нас. Между нами более полутора веков эволюции человеческой хитрости и оборотистости. В этом искусстве мне, без ложной скромности, удалось преуспеть еще в первой своей жизни. Поэтому никаких бумаг, написанных моей рукой и никаких моих подписей под документами, способными кинуть хотя бы малейшую тень на мою (хе. хе!) безупречную репутацию.

Никто из присутствующих препираться со мной не стал. Генерал с ведуном вновь загадочно переглянулись. Затем слово вновь взял Пестель:

— Итак, Андрей Драгомирович, насколько мы понимаем, возвращаться в свой боярский род вы не планируете ни при каких обстоятельствах и желаете остаться Воронцовым. Кстати, откуда столь интересная фамилия?

Щас, расскажу вам, что до своего появления в этой реальности целых сорок шесть лет был именно Воронцовым. Растопыривайте уши, готовьтесь принимать на них лапшу.

— Тут все просто, ваши высокоблагородия. Когда с бабушкой выбирали для меня фамилию, я случайно в окно выглянул и увидел сидящего на заборе ворона. Сначала так и хотел назваться Вороновым, но Егоровна переиначила на казацкий манер — Воронец. Её вариант мне не очень понравился, сошлись на Воронцове. — Эко вам объяснение? Красота! Комар носа не подточит.

— Забавно, — сказал Пафнутов, — все у вас, Андрей, не как у людей.

Что именно «не как у людей» генерал не пояснил. Кажется, он искренне уверен с том, что я все-таки должен был явиться к патриарху одного из Великих родов и сдаться на его милость, а не скрываться под сомнительными псевдонимами. Ну это его сугубо личное мнение, мне оно верным не кажется. Кстати, воспитанная в сугубо патриархальных традициях Третьякова меня тогда поддержала целиком и полностью. Вполне возможно, что будучи двенадцатилетним юнцом Андрей и обратился бы за помощью и поддержкой к патриархам двух своих родов, но только не убеленный сединами сорока шестилетний менеджер крупной фирмы. Признаться, насчет «убеленного сединами» я пошутил — всего лишь легкая серебристость на висках, придававшая мне нехилую порцию авторитета в глазах клиентуры, а в особенности всяких бизнесвумен. То есть, привык действовать по формуле «если что-то тебе непонятно, тем более, способно нанести вред, держись от этого непонятного как можно дальше».

— Итак, Андрей Драгомирович, — царев ведун перешел на официальный тон, — возвращаться, так сказать, в лоно своего рода вы не желаете. Так?

— Так точно, Ваше Высокоблагородие! — Ситуация требовала вскочить со стула и вытянуться в струнку, так я и сделал.

— А вот этого не нужно, Андрей, как человек сугубо гражданский не приемлю все эти солдафонские штучки. Присаживайтесь и более не вскакивайте, аки тот чертик из табакерки.

С удовольствием выполнил требование ведуна, ибо сам в душе типичный статский и ко всей этой военной шагистике отношусь, мягко говоря, с некоторым неприятием.

— Как скажете.

— Так вот, дорогой вы наш и швец и жнец и на дуде игрец…

— Это вы к чему, Иван Кузьмич? — не очень вежливо перебил я ведуна. А нечего тут ехидничать и обижать человека не по делу. К тому же мне было необходимо прикинуть, какую именно каверзу на сей раз ожидать от этой парочки и хоть как-то подготовиться морально.

Пестель ничуть не обиделся на мое невежество, лишь слегка помрачнел ликом — похоже, не привык к тому, что его прерывают. Однако сумел сдержаться и не одернуть зарвавшегося юнца.