Эпидемия

* * *

К тому времени, когда Антон в общих чертах поведал Иоганну Себастьяновичу свою историю, бутылка опустела на четверть, а луна откатилась вверх и вправо.

Кажется, компонастер был не слишком очарован услышанным.

— Машина времени! — с неожиданной гадливостью выговорил он и скроил несколько гримас подряд. — Ну что за пошлость!..

Взял со стола кисет и вновь принялся набивать трубку.

— Не верю, — жестко объявил он. — И никто не поверит. Хотя… — прикинул, хмыкнул. — Нынче ведь народ такой…

— Народ… — сказал Треплев. — А ты?

— Я-то?.. — Иоганн Себастьянович запнулся, взглянул искоса. — Тебе это важно?

— Да.

Со вздохом отложил трубку. Раскуривать не стал.

— Как-то, знаешь, не определился еще. Пожалуй, ты и впрямь не из Конторы. Там бы до такой дури не додумались… Машина времени! Надо же…

— Хорошо, не из Конторы, — сказал Антон. — Откуда тогда?

— Как ни странно, это несущественно, — поразмыслив, отвечал Иоганн Себастьянович. — Возьмем, к примеру, меня. Ну не был я главой подполья, не был… И что? Разница-то в чем?

— И все-таки, Себастьяныч, пулю мы с тобой расписывали…

— Неплохо, неплохо… — довольно-таки равнодушно оценил Себастьяныч. — Учитывая, что опознать сейчас я никого не смогу…

— Ты ж вроде говорил, похож.

— На портрет — похож. А самого Треплева я видел всего два раза в жизни! Двадцать лет назад! Да я чаще в карты смотрел, чем на него…

«Вот выпью сейчас весь коньяк, — с угрозой подумал Антон, — и завалюсь спать…»

— Послушай! — сказал он вместо этого. — Но если разницы никакой, то чем тебе моя версия хуже других?

— Мне? — Композитор поднял брови. — Ну мне-то действительно без разницы… А вот тебе… Мальчик! — с неожиданной нежностью проговорил он. — Не знаю, псих ты или аферист, но самое страшное, что может случиться, пойми, — это если тебя действительно примут за воскресшего Треплева. Ты правда не связан с Конторой?

— Что за Контора? Контрразведка?

— Ну… не совсем… Но если ты с ней не связан, то защиты у тебя нет. Скажем, заинтересуется тобой тот же Джедаев…

— Он жив?.. — У Антона сел голос.

— Понятия не имею. Не интересовался. Почему бы и нет?

Вот об этом Треплев как-то не подумал! Когда Ефим Григорьевич Голокост спросил, на сколько точно лет в будущее, Антон брякнул: «На двадцать». Кретин!.. Что мешало сказать: «На пятьдесят»?

— Ну, допустим, скончался, — услышал он задумчивый голос композитора. — Время было… Но ведь наверняка оставил уйму родственников, наследников…

Ой, мама! То есть, отправься Антон на пятьдесят лет вперед, потомков Джедаева там неминуемо оказалось бы еще больше…

— Даже если они, — с безжалостной неторопливостью продолжал хозяин особняка и окрестностей, — за эти годы стали малость цивилизованней, охотников за головой Антона Треплева и без них, держу пари, хватит с избытком…

— Отшибленные?

— Не только.

— А кто еще? Тихушники? Им-то какой смысл?

— Прямой. Им знамя нужно! Икона! А ты на знамя годишься?

— Что посоветуешь? — угрюмо спросил Антон.

Иоганн Себастьянович хмыкнул, окинул критическим оком.

— Сделай пластическую операцию.

— А серьезно?

— Серьезней некуда…

Что-то стукнуло. Собутыльники обернулись. Возле стеклянной двери, той, что поближе, стояла и смотрела на них во все глаза Громовица. Неизвестно, давно ли она проснулась и много ли успела услышать, но в огромных лунных зрачках ее Антон увидел изумление, страх и восторг.

— Ну вот… — ворчливо заметил Иоганн Себастьянович. — Одна уже поверила…