Хэйлстоун. Ч. 1

Беспокойство все же поймало Джеймса, когда во время начавшейся официальной части, он увидел покачивающегося, в очках надетых как-то криво, отца.

***

— Сегодня мы с вами являемся свидетелями того, как эти молодые люди вступают во взрослую жизнь. Я не буду сейчас говорить об ответственности, — у Большого Люка после продолжительного перекуса (он любил снимать пробу со свежеприготовленных блюд) вязало во рту, однако он с должным мужеством боролся с собой и продолжал.

Даже те вещи или обстоятельства, которые нам не нравятся или мы не видим в них смысла, все равно являются продолжением мира и имеют право на существование, вы не согласны? Кто знает, может, отменив самую на наш взгляд отвратительную вещь, мы лишим картину Вселенной оттенка краски, не нами задуманного. Так будем же снисходительны к Большому Люку и оценим его старания.

–. . еще когда нога первого чужеземца — нашего предка — вступала в эти земли, в воздухе уже висело ожидание перемен. . Вот, в ушедшем году мы отпраздновали открытие новой пекарни и отметили 156 лет со дня последней перестройки нашего исторического музея.

Нет, все-таки это слишком. Придется отвлечься и поизучать толпу.

Кажется, никто особо не слушает, все чем-то заняты. Просто во время речи мэра горожане успевали закончить свои оставшиеся дела и сделать еще одно маленькое незапланированное делишко.

Джеймс сидел между Беном и Брайаном. Их торжественность и спокойствие не передались ему, ближе всего сейчас Джеймсу был Джуниор, с его страхом и неуверенностью.

— Гарри Торнбери успешно освоил.

Джеймс не видел вставшего прямо перед ним Гарри и его отца напротив, из нарядной толпы он выхватывал отдельные лица. Джейн, Дональд Хэфмайер, старый Эдд, мать, дядя Джерри. Ни за кого Джеймс не ухватился. Ему хотелось закрыть глаза или провалиться сквозь землю, а когда бы он вернулся, то лицо отца исчезло бы, взмах волшебной палочки очень бы пригодился.

— Бен, наш дорогой Бен. .

— Прекрати ерзать, Джим! — Брайан дернул его за рукав куртки и прищурился. Джеймс еле сдержался, чтоб его не ударить.

— Джеймс Кэрриган, наш озорник, — мэр снисходительно улыбнулся, а самого Джеймса передернуло от отвращения. Оглохнуть и ослепнуть, исчезнуть!

— Поприветствуем уважаемого Уильяма Кэрригана, мастера на все руки, — Билл встал, и они с сыном оказались на противоположных концах зала.

— Что мне сказать? Джеймс. — Билл снял очки, — конечно, он добился большого успеха, освоил много чего, я, правда, не знаю что именно. Подумаешь Гарри сыромятник, часовое дело требует серьезных усилий. Хотя, часовщик не единственная профессия, хочется верить, что у Джеймса все впереди, больше мне ничего не остается, — щеки Джеймса стали пунцовыми, но это скрывало вечернее освещение. Он не сводил глаз со старого Эдда, ведь ему точно есть, что сказать.

Эдд Фортэйл, стоявший позади всех, выглядел задумчивым и расстроенным, первый раз за много лет он счел уместным промолчать.

— Что ты, Билл! — мистер Хэфмайер протолкался в центр зала, — дай я теперь скажу! Я видно побольше тебя знаю о твоем сыне, — Уильям Кэрриган только махнул рукой и побрел прочь.

— Джеймс научился тому, что не смог бы освоить никто другой, он пастух и искусный охотник, я таких на своем веку не видел. Ни одной овечки или телочки не пропало за все 5 лет его службы у меня, а вы и не знали, что за старину Хэфмайера ваш скот пасет Джеймс Кэрриган! Так поблагодарите его! Иначе давно бы вы все растеряли, я ведь даже своими дорогими несушками командовать не умею. Джеймс смышленый и ловкий, и заботливый мальчик! Он меня не раз домой на своих плечах таскал. Вот, Джеймс, эта пастушья свирель досталась мне еще от деда, возьми! — Хэфмайер подошел к давно умершему на месте Джеймсу и дрожащими руками отдал ему свое сокровище.

— На, мой мальчик. .

Мистер Гринсби, старейший житель Хэйлстоуна, перестал храпеть, проснулся и сразу же захлопал (он уронил свой слуховой аппарат, с которым все равно ничего не слышал). От неожиданности его примеру последовали все остальные, мэр раздосадовано собрал в кучку листки с речью и сказал:

— Лукас Донохью младший. . — и многозначительно посмотрел на сына.

Через полчаса люди начали расходиться. Энн и Джейн, потерявшись в толпе, старались поскорее добраться до Джеймса и поддержать его, именно это было ему сейчас ненавистно, и Джеймс сразу после окончания официальной части прокрался за дома и надеялся исчезнуть в лесу. До его слуха донеслось:

— Осторожнее… — голос Бена.

Всплеск воды, оханье и ругань.

— Джеймс, подожди, — Бен подошел к нему в залитой пивом куртке.

— Слушай, останься лучше с нами. У моего старика еще не такое бывает… А, это Гарри, медведь, пролил на меня весь кувшин.

— Возьми мою куртку, — Бери, бери, у нас размеры одинаковые, а я пойду… — Джеймс отдал одежду удивленному Бену и с облегчением растворился в надвигающихся сумерках.

***

Энн долго кричала на Билла, плакала, но не добилась никаких объяснений. Уильям пытался выразить свои мысли с помощью союзов и предлогов, что было даже для него нелегкой задачей. Маленький шэгги выглядывал из-за двери в кухню и хихикал, его глаза крутились как игрушечные, и он постоянно шевелил лапками, пытаясь в воздухе что-то поймать.

На каком-то очередном междометии Билл заснул. Энн раздосадовано толкнула его и вышла из дома.

По настоящему главные вещи часто уходят из нашей жизни незамеченными, сохраняя достоинство. Становимся ли мы без них свободнее? Едва ли, скорее мы беднеем, приобретая нечто неважное, но блестящее, день ото дня. Главные вещи нужно хранить, чтоб не испачкать мусором, не утопить в мелочности, не продать за одобрение нищего в золотых браслетах. Он похлопает нас по плечу как старинный приятель своими грязными руками и ухмыльнется беззубым смрадным ртом. Мы содрогнемся от осознания, что он теперь над нами повелитель, но будем еще и еще продавать, раздавать… Каждый из нас раб, но качество и степень мы выбираем сами.

Главные вещи. К ним нужно иногда возвращаться и проверять, легонько постукивая ладонью по потайному кармашку: «уф! Да… на месте».

Так незаметно Билл потерял волну, на которой они когда-то общались с Энн. Нет, не из уст в уши, скорее от сердца к сердцу. Ну не отмахивайтесь, так тоже иногда бывает, правда редко. Очень редко встречаются люди, живущие и мыслящие на одной частоте. Конечно, в течение жизни мы проходим диапазон частот, если, разумеется, мы живем… Но вот это попадание, щелк — и слово «резонанс» становится реальным. Это совсем не требует полной схожести взглядов, просто мы говорим и мы слышим, и слышат нас… Приемник — передатчик, и наоборот, если хотите. К сожалению, частенько наш приемник сломан, а нас это не беспокоит. Передаем, передаем как оголтелые в космос все, что ни попадя — плохое, хорошее, пустое и глупое. Не слышим.

Билл чувствовал иногда что-то вроде подвоха, но не думал, что причина в этом. Со временем они перестали трепетно и восторженно, болезненно и жадно, вообще перестали настраиваться друг на друга. Обычное дело, в принципе…

Сначала чуть уловимые шумы, потом помехи сильнее, затем — ничего, один треск.

Билл честно полагал, что у Энн плохое настроение и много дел. Энн считала, что 20 лет назад ей показалось, но ведь это был ее Уильям, хоть и не такое совершенство на поверку.

Вот и все.

Хмель сошел, и ясность мыслей возвращалась к Биллу мучительно, скрежеща несмазанными колесами. Он подумал, что хоть его поведение было не на высоте, но он имел на это право, предчувствуя где-то в глубине свою ошибку. Билл сильно досадовал на Энн, припоминая все ею недавно сказанное. Он забыл о том, что не посвятил ее в произошедшее между ним и Джеймсом. Шел, шел к ней, и забыл сказать.

Необходимость принять решение. Уильяма Кэрригана это всегда сводило с ума. Он видел так много вариантов, несовершенных, но приемлемых, надеялся на еще неизвестный, но самый правильный. Обычно, пока Билл раздумывал, все разрешалось своим чередом.

Билл встал, голова тянула к земле и очень хотелось пить. Он начал ходить по гостиной, где спал, не замечая физического недомогания, пока оно терпит. Ему так легче думалось. На самые разные темы, мысли оживали и начинали копошиться, взрывая сознание глубже и глубже.

Он давно так не напивался, вообще никогда не напивался.

Билл остановился у столика — тот мешал ему продолжить движение.

На мгновенье Уильям выглянул из своей внутренней Вселенной в окружающий мир через крохотную форточку.

Тихо. Где-то вдалеке еще поют песни, стучат бокалами и играет музыка, но уже сбавляя темпы. В доме темно. Билл прошелся по всем комнатам. Только Джейн у себя спит, завернувшись в одеяло. Она в одежде… Ждала кого-то. Конечно, ждала Джеймса и Энн.

Билл сел за стол и тоже начал ждать. Голоса на улице совсем стихли. Уильям цеплялся за мысль, выход, идею, уже слабо разбирая ее черты. Он снова уснул в гостиной.

Хэйлстоун, утомленный и опьяненный праздником, погрузился в сон за пару часов до рассвета.

***

Вступая в очередной раз в дебри Сонного леса, Джеймс решил не возвращаться. Он снова и снова закрывал двери в своей голове, дверцы, окошки, люки… Почти слышал, как они хлопают. Джеймс отчаянно стремился отгородиться, и в тишине, в темноте одиночества сделать вид, что ничего не случилось. Джеймсу было сложно дойти в чем-либо до конца. Это как планктон в океане — подхватил Гольфстрим, и ты несешься, даже кажется, что это ты сам перемещаешься с такой скоростью, вдруг какая-то ничтожная струйка отклонилась, и ты полетел в противоположном направлении, или просто завис на некой глубине.

Надо сказать, что Сонный лес был очень живописным местом, особенно ночами, здесь при наличии пусть небольшой и примитивной фантазии, с добавлением природной чувствительности и предрасположенности к истерии, можно было насмотреться всякого. А когда еще после бокала вина…

Никто бы не поверил, но бытующее среди жителей мнение, что лесные духи любят пугать людей согласно расписанию полнолуний — новолуний и прочего, выдумка. На самом деле, если их особо не злить, вряд ли они к вам пристанут. У них тоже свои дела имеются.

Сегодня предчувствие не обещало Джеймсу ничего хорошего. Он не был уж очень впечатлителен, да и лес знал лучше всех в Хэйлстоуне, поэтому старался убедить себя в том, что это городской праздник эхом отзывается в зарослях. Страх потеснил оскорбленную гордость. Джеймсу казалось, что боковым зрением он видит чьи-то глаза, большие и круглые, а когда поворачивался, ничего уже не было. Решение покинуть Хэйлстоун пришлось переменить, скажем так, отложить, в конце концов, все, что могло случиться худшего — случилось. Джеймс был уверен, что поутру его отец возобновит свою размеренную жизнь. Было стыдно, естественно. Одно дело, если ты виноват и получаешь по заслугам, совсем другое — когда тебя заставили стыдиться. Именно в таких случаях самое глупое, что только можно сделать — пытаться оправдаться. В общем-то, Джеймс никогда не был любимчиком у достопочтенных жителей Хэйлстоуна, и их мнение было не очень весомо в его глазах. Больно, но терпимо.