Хэйлстоун. Ч. 1

Марина Тихонова
Хэйлстоун. Ч. 1

Все это началось однажды утром на окраине Хэйлстоуна. Как? Вы не знаете, где находится Хэйлстоун? Но, простите, это очень долго объяснять. Путь туда не легкий, к тому же местечко это такое маленькое, что вы можете его и не заметить. Так вот, все началось в покосившейся мастерской мистера Уильяма Кэрригана, более известного как Билли часовщик, с зародившегося однажды сомнения (не мне вам говорить, что львиная доля всех приключений и немыслимых историй, а порой и трагедий, начинаются именно с сомнения). Может, уместнее было бы всему этому начаться в покоях королевского дворца или в пещере злой колдуньи, только королей почти не осталось, конечно, я имею в виду тех, к кому могла бы без записи ворваться Судьба, ходить по приглашениям она не любит — гордая. Правда знающие люди говорят — стесняется она расчетливых глаз, к тому же боится быть вытолканной взашей или, что более всего вероятнее — остаться незамеченной. Есть ли что ужаснее для женщины! А колдуньи, так их развелось нынче столько, что и выбрать сложно, какая их почтеннейших мадам достойнее. Да антураж у них не тот теперь — никаких мышей на завтрак и засушенных змей под потолком пещеры, точнее вообще никаких пещер: они уже не в моде.

Может, вы спросите, когда это все случилось. В свое время, ведь для каждой истории, пусть самой небольшой, счастливой или печальной, отведено свое время. Все происходит ни раньше и не позже, чем должно быть.

Впрочем, если настаиваете, очень давно.

Возможно, кто-то из скептиков захочет неопровержимых фактов, кому-то взбредет в голову докопаться до сути, рассмотреть в микроскоп, расчленить и, изученную и мертвую, поместить эту повесть в бесконечном ряду точных событий. Считаю своим долгом предостеречь: некоторые истории не поддаются насилию человеческого познания. Они существуют там, куда не дотянуться пинцетом, даже если вскарабкаться на табурет. Там, где блуждает взгляд лишь романтиков и мечтателей. В общем-то, все истории бесконечно порождают друг друга и переплетаются, глубоко уходя корнями в свою праматерь. Так что холодное перечисление фактов отразит лишь ничтожную часть случившегося когда-то. Здесь уважаемый скептик рискует затронуть совсем уж метафизические понятия о Начале и Конце, и Самой Бесконечности.

Надеюсь, я окончательно убедил вас не искать подтверждения моему рассказу.

Так вот, если поразмыслить, именно в этой мастерской однажды утром все и должно было начаться…

***

— Опять не выходит, — Билл Кэрриган расстроено вздохнул, отложил пожелтевшие чертежи и поправил очки на носу. Где-то среди этих линий затаилась ошибка, небольшая неточность, которую он допустил несколько лет назад, а сегодня никак не мог обнаружить. Билл твердо знал, что дело пустяковое, только сосредоточиться надо, уж ему ли не справиться!

Он не был в мастерской без малого три года, не считая периодических набегов за инструментами и всякой мелочью. Сегодня, когда, наконец, удалось вырваться из водоворота житейских хлопот и заняться делом (Билл только свои научные изыскания считал делом, остальное — обстоятельствами), он отчаянно пытался заставить себя думать, забыть о черничном пироге и свежем кофе. Но есть же предел человеческим возможностям!

Он начал рассеяно оглядываться, ища предмет, на котором можно было бы остановиться и сосредоточиться. Взгляд его пару раз обошел всю мастерскую и ничего не поймал, едва ли Билл смог бы описать окружающую его обстановку. Он снял очки и протер их, надеясь переломить этим ход событий.

Обычно жизнь Билла протекала прямо и размеренно, сколько ни старался он в пору силы и молодости повернуть ее русло. Но сегодня она решила измениться, как любой мужчина он оказался к этому не готов.

В углу, прислонившись к запыленному шкафу, стоял предмет, который Билл некоторое время никак не мог определить даже с помощью очков. По прошествии нескольких секунд выцветший зонтик был узнан, и к огромному удивлению примешалось недоумение, небольшая грусть и чуть заметная улыбка. Надо сказать, что большинство эмоций Билла выражалось улыбкой или лучше — движением уголков рта, это и радость и печаль, и разочарование и выражение любви. С тех пор как Билл надел очки, а на лице появились морщины, никто не мог понять — огорчен он или рад, и все понемногу перестали этим интересоваться.

Сердце застучало гулко и сильно, напоминая о себе, напоминая о том человеке, в груди которого оно билось много лет назад.

Вам не случалось вдруг обнаружить вещь, совершенно вами забытую, забытую так основательно и глубоко, что даже смутного интуитивного предчувствия о ее существовании не осталось, а между тем вещь эта была ключом к цепочке отнюдь не безразличных вам событий, к некоторой части вас самих, к чему-то утраченному сегодня насовсем? Да, всего лишь старый зонтик, у которого сломана спица и от времени поблекли цветы.

В одно мгновенье стало ясно, отчего однажды миссис Джонсон перестала здороваться с мистером Кэрриганом, а спустя еще несколько дней — начала переходить на другую сторону улицы и раздосадовано отворачиваться. Этот зонтик был последним подарком любимого мужа, ушедшего на несколько лет раньше нее. Дама она была чопорная и строгих правил, ходить напоминать о своей просьбе было делом не мыслимым, а Билл просто забыл починить спицу и забросил зонтик в мастерской. Пару лет назад она умерла и, по слухам, строго наказывала не иметь ничего общего с этим бездельником Кэрриганом. Впрочем, старушку все очень любили и не воспринимали в серьез.

Билл начал ерзать на стуле, смятение все настойчивее овладевало им. Зонтик снова оказался забытым, также как чертежи, спрятавшаяся ошибка и чувство голода. Билл почувствовал ускользающее время. Благодарение Богу, что в мастерской не было часов — единственное место, где они не преследовали его — иначе кто знает, чем обернулся бы этот первый перелом. А что впереди будут еще и гораздо сильнее Билл, конечно, не догадывался.

— Надо отвлечься. Как раз время позавтракать.

Решение казалось единственно верным тогда.

Он принюхался — не потянуло ли утренним кофе со стороны дома. К сожалению, с его мастерской соседствовал курятник мистера Хэфмайера, а запахи такого рода распространяются куда быстрее. Билл убрал чертёж и на мгновенье задержался за рабочим столом. Множество свёртков, остатки карандашей и крошки пирога миссис Кэрриган — он оглянулся на шкафы и полки, молчаливо возвышавшиеся над ним: всё покрылось просто неприличным слоем пыли. Как же давно он не был здесь, в своем укромном месте, о котором, разумеется, все знали. Билл не спеша, подошёл к двери. Она громко скрипнула, и впустила в мастерскую отчаянный лай дворняги, числившейся сторожем курятника, вместе с изрядной порцией солнечных лучей. Билл недружелюбно посмотрел на дверь поверх очков, но, в сущности, какие счёты могут быть между своими. Переступив одной ногой через порог, он снова вздохнул. Сомненье тронуло его за плечо, но осталось без внимания. Здесь, в пыльной мастерской, оно будет ждать и расти, пока не наберётся сил преградить его путь. А пока Билл снял очки, как делал всегда, если не хотел замечать что-либо, и поспешил домой, пока кофе ещё не остыл.

***

— Смотри, опять нос задрал. Чует моё сердце — что-то задумал старина Билли. Ох, проверить бы надо, — Лукас старший одним глазом следил за яичницей, аппетитно шипящей на сковородке, а другим — через окно — за бодрой походкой мистера Кэрригана по Дубовойулице, не предвещавшей ничего хорошего.

Хэфмайер не повернулся в сторону окна, его небритое лицо было всецело озабочено завтраком.

— Послушай, когда я тебя вижу, мне становится не по себе, я чувствую ответственность за каждого жителя нашего городка, а ты просто вопиющий укор моей совести! Наведался бы ты к сестре, если у Джуди не найдется время сегодня, я сам возьмусь за ножницы и мыло. Все же не хорошо тебе холостяком прозябать.

Хэфмаейр только засопел громче, но виду не подал.

Среди заботливо прибранной, со вкусом и не без достатка обставленной столовой на первом из трех этажей дома с зеленой крышей (его так и называли «дом с зеленой крышей», самый большой и красивый в Хэйлстоуне) фигура Хэфмайера выглядела как чернильное пятно на картине. Глядя на гостя нельзя было определить ни его возраст, ни цвет его волос или глаз. Солнце, ветер, бренди и отсутствие регулярного соответствующего ухода сделали свое дело.

— Ты, главное, отдохни, выспись, тем более праздник на носу, с раннего утра завтра такая суета начнется — обо всем позабудешь. День урожая все-таки! А потом снова принимайся за работу — лучшего пастуха, чем ты во всем Хэйлстоуне не сыскать. Странное дело — и почему от тебя стадо не разбредается?

Лукас чуть не уронил сковородку себе на ногу — так неожиданно подскочил мистер Хэфмайер.

— Нет, Большой Люк, я ни ногой больше в леса — лучше в кабаке полы драить. Я такого последний раз насмотрелся!

— А ты пей больше, ещё не то увидишь! Надоел ты со своими баснями про плотину и лесных духов, чтоб я этого больше не слышал!

Лукас навис над сутулым Хэфмайером как скала, а яичница начала подгорать.

— Зря ты так, старина, я, конечно, выпиваю иногда — с кем не бывает, — Хэфмайер спрятал глаза и совсем уже позабыл про еду, — а только место это проклятое — любого спроси, что хочешь со мной делай — не пойду я больше туда.

— Да, любого пьянчугу спроси — все вы одно поете. И что за лихо носило тебя к плотине?

Подобревший Лукас начал нарезать ломтики ещё тёплого хлеба, мысль о том, какими сочными и сладкими будут первые плоды этого года, делала его слишком мягким. Он так увлекся, что не заметил, как за мистером Хэфмайером затворилась входная дверь.

— Не к добру всё это, — он отложил нож и отодвинул тарелку с яичницей.

— Джуниор, где тебя носит? Бегом вниз, и лучше не зли меня!

Послышались тяжёлые торопливые шаги по лестнице, и утро вроде бы начало возвращаться в обычную колею.

— Загляни-ка сегодня после полудня в мастерскую мистера Кэрригана — губы Лукаса расплылись в улыбке, но молодой человек, беспокойно переминавшийся сзади, ее не заметил. Он несколько нервничал. Поручения его отца, отданные между делом как наименее важные, всегда вызывали целую цепь неприятностей различного масштаба.

— Зайдешь, присмотришься, не изобрел ли наш старый приятель чего-нибудь, затем избавишь его от ненужных хлопот: извинений и всего прочего — Большой Люк неожиданно повернулся, голос его стал подобен грому — Ты ведь помнишь, чем два года назад закончился городской праздник?

Об этом помнили все, частенько потешались, сидя на крыльце после рабочего дня. Все, кроме мистера Трента, который едва не остался без глаза.

Большой Люк старался аргументировать свои поручения, ведь иначе чей-нибудь пытливый ум захотел бы самостоятельно их обосновать, а так, придав своему заданию соответствующую эмоциональную окраску можно было не беспокоиться — едва ли кто-то рискнет задуматься.

Молодого человека звали Лукас младший или Джуниор. Большой Люк захотел третьему из своих сыновей дать собственное имя, возлагая, вероятно, особенные надежды на этого малыша. За последние 17 лет отцу семейства не раз пришлось пожалеть о своем решении: так внешне похож был Джуниор на него, что любые проделки молодого человека всегда напрямую связывались с ним. Казалось бы, ничего страшного, вот только проделки, истории — неприятности сыпались словно из рога изобилия, да и неизвестно над кем в городе посмеивались больше: над Большим Люком или Джуниором, а это для почтенного отца семейства и мэра Хэйлстоуна было недопустимо.