Пока смерть не разлучит...

* * *

Дорога от Милана до Раштатта обернулась триумфальным шествием. В Турине сардинский король оказал Бонапарту высокие почести, подарил двух великолепных коней в богатой сбруе и два пистолета, осыпанные бриллиантами, — память о покойном отце Карле-Эммануиле. В Женеве устроили праздник и иллюминацию; прибытие победоносного французского генерала дало местным демагогам прекрасный повод для упражнений в красноречии; в Берне запланировали бал, банкет и народные увеселения, но Бонапарт от них отказался; демократы сочли поведение республиканского генерала вполне достойным, а патриции восприняли его как унизительный афронт. В Лозанне к Бонапарту явились главы демократической партии с выражением почтения, и он их благосклонно принял. Народ сбегался посмотреть на него, удивляясь тому, что великий человек небольшого роста, страшно худой и бледный. В Базеле его встречал бургомистр с делегацией и приветственной речью, точно он был король: вся Швейцария трепещет от радости при его виде, весь человеческий род уповает на него в своем стремлении к счастью. Только Золотурн сохранил достоинство. Французского генерала было приказано встретить пушечным салютом, однако пушки не могли стрелять раньше четырех часов утра, а Бонапарт приехал в полночь. Артиллерийский капитан Тельмер всё же дал залп, не заботясь о распоряжении правительства; его посадили под арест.

Конгресс в Раштатте должен был начаться два с половиной месяца назад; туда уже съехались представители немецких князей, потерявших свои земли на левобережье Рейна, три прусских посла, два австрийских и два французских представителя, ждали только Кобенцля и Бонапарта. В восемь часов вечера 25 ноября 1797 года в город въехала карета, запряженная восьмеркой лошадей, с конвоем из двадцати четырех гусар и офицера австрийского полка; за нею следовала другая, запряженная шестериком. Бонапарту отвели загородную виллу маркграфа Баденского — "Фаворитку", однако он предпочел поселиться в замке, где разместилась французская делегация и послы императора.

Представители "карманьольцев" резко выделялись на фоне своих коллег, носивших пышные титулы, парики и туфли с пряжками. На головах у французов были круглые шляпы, на ногах — башмаки на шнуровке, Бонапарт щеголял в двууголке и кавалерийских сапогах.

На следующее утро ему доставили депешу от Директории: Баррас вызывал его в Париж, чтобы поговорить об "интересах отечества". Генерал заторопился в столицу. Жозефина уже отправилась туда под охраной Мюрата; австрийские знамена, захваченные в бою, Наполеон поручил доставить Жюно, сам же он привезет ратифицированный мирный договор с императором: заключив мир, он уберег десятки тысяч жизней своих солдат, на которых Директории было плевать; народ должен оценить это по достоинству. Где же шляется этот Кобенцль, черт его побери?!

Под Удине граф промурыжил его почти два месяца. Жозефина провела с Наполеоном ночь на вилле Манина и уехала в Милан, он думал, что скоро нагонит ее, но проклятый Кобенцль всё ходил вокруг да около, выписывая дипломатические кренделя. Тогда он решил разрубить гордиев узел по-военному. Когда очередной вариант договора был отвергнут, Бонапарт вскочил на ноги, крикнул: "Войны хотите, вашу мать? Будет вам война!" — схватил поднос с фарфоровым чайным набором и швырнул его об пол. "Вот что будет с вашей австрийской монархией, не пройдет и трех месяцев! Это я вам обещаю!" Кобенцль остолбенел (он раз десять успел рассказать, что этот чайный набор ему подарила покойная императрица Екатерина); его помощник бежал за Бонапартом до самой кареты и кланялся ему, как заведенный, Наполеон едва удерживался от смеха. Повторить этот номер, конечно, не удастся, нужно придумать что-нибудь еще. Время не ждет.

Послы императора пришли к генералу Бонапарту с визитом — он встретил каждого в прихожей, но едва они переступили порог гостиной, как он оборвал потоки комплиментов и просил их говорить только по делу или уйти. Свои собственные визиты он ограничил посещением графа фон Лербаха, послов Майнца и Бадена, остальных просил себя извинить. Сколько времени уходит на все эти павлиньи танцы! Если бы сразу засесть за договор, его можно было бы заключить за месяц. И тут ему объявили о приходе шведской делегации.

Что шведы делают в Раштатте? Правда, здесь ожидали и русского посла, да только он не приехал. Ах, Шведская Померания! Пусть они беседуют об этом с Пруссией, Франция-то при чём? Глава делегации — граф Аксель фон Ферзен. Вот оно что…

— Кто нынче шведский посол в Париже?

Бонапарт встретил Ферзена этим вопросом и поверг его в ступор. Барона де Сталя отозвали больше года назад, и Директория не приняла его преемника (мадам де Сталь не в счет).

— Мне трудно объяснить поведение шведского короля, который словно поклялся присылать к французам своих представителей, неприятных им лично, — продолжал генерал. — Полагаю, его величеству тоже не захотелось бы видеть при своем дворе французского посла, который пытался бы восстановить против него народ Стокгольма? Вот и Республика не потерпит, чтобы люди, слишком известные своими связями с бывшим французским двором, насмехались над посланниками первого народа на земле, который ставит чувство собственного достоинства выше политики.

— Я передам ваши слова королю.

Ферзен ушел, не поклонившись.

Кобенцль здесь! Наконец-то! Уже тридцатое ноября. Ратификационную грамоту граф привез, но есть еще одно соглашение, которое должно остаться тайным. Австрийцы отступят за Дунай, оставив Ульм, Ингольштадт и Филипсбург, французы займут Майнц и до конца года освободят крепости в Италии, уступленные Австрии. Хорошо, подпишем и это. Всё? Не совсем, генерал; рассмотрите ли вы возможность уделить мне часть вашего драгоценного времени для встречи наедине?

Новое тайное предложение императора Кобенцль изложил устно: генерал Бонапарт может получить во владение княжество в двести пятьдесят тысяч душ, специально созданное для него в Германии, чтобы оградить его от превратностей политики и известной неблагодарности республиканских правительств.

Наполеон поблагодарил императора за участие в его судьбе, однако он может принять вознаграждение только от французской нации.

Кобенцль смотрит на него испытующе. Бонапарт не фанатик и не прекраснодушный идеалист; раз он так говорит, значит, уверен в своей силе. Граф уже в курсе, что в Золотурн доставили письмо с угрозами от Директории: если капитана Тельмера, провинившегося из-за своего чрезмерного уважения к покорителю Италии, не выпустят из-под ареста, швейцарский кантон будет считаться врагом Французской Республики. Чувствует ли Бонапарт, что уже подмял под себя Директорию? Судя по донесениям из Парижа, Баррас так не считает. Но может быть, Баррас слишком высокого мнения о себе и не видит очевидного? Австрийскому агенту удалось раздобыть копию письма, которое Бонапарт отправил в Париж перед заключением мира: "Даже если я ошибся в своих расчетах, мое сердце чисто, мои намерения прямы: я заставил замолчать голос корысти, тщеславия, честолюбия, для меня существуют лишь отечество и правительство. Мне остается только смешаться с толпой, вновь взяться за плуг Цинцинната и подать пример уважения к гражданским властям и отвращения к военным режимам, уничтожившим столько республик и погубившим столько государств". Нет, если Баррас считает Бонапарта способным повторить подвиг генерала Вашингтона, удалившегося с вершины власти возделывать свой сад, то Кобенцля не проведешь.

Во время их бесед в Удине в голосе Бонапарта уже проскальзывали нотки презрения к "правительству адвокатов", нужно разговорить его. Откровенность за откровенность, карты на стол. Почему Директория так противится миру — не для того ли, чтобы держать генерала-победителя подальше от Парижа?

Тактика срабатывает. Бонапарт признается: вернувшись в столицу, он начнет собирать армию на берегах Атлантики — якобы чтобы завоевать Англию, а на самом деле — чтобы пойти на Париж. Не пройдет и двух лет, как это нелепое республиканское сооружение рухнет.

Что ж, это совсем другое дело. Теперь Кобенцлю есть чем обрадовать императора.