Семья Тибо. Том 2

LXIII

Было около десяти часов. Большинство завсегдатаев уже ушло из ресторана. Жак и Женни заняли столик справа, где было мало народу.

Жорес и его друзья сидели слева от входа, параллельно улице Монмартр, за длинным столом, составленным из нескольких маленьких.

— Вы видите его? — спросил Жак. — На скамейке, вон там, посередине, спиной к окну. Посмотрите, он повернулся и говорит с Альбером, содержателем ресторана.

— У него не такой уж встревоженный вид, — прошептала Женни с удивлением, восхитившим Жака; он взял её за локоть и ласково сжал его. — А остальных вы тоже знаете?

— Да. Направо от Жореса сидит Филипп Ландриё. Толстяк налево — это Ренодель. Напротив Реноделя — Дюбрейль[164]. Рядом с Дюбрейлем — Жан Лонге[165].

— А женщина?

— Это, кажется, госпожа Пуассон, жена того субъекта, что сидит напротив Ландриё. Рядом с ней — Амедей Дюнуа[166]. Напротив братья Рену. А вон тот, который только что вошёл и стоит около стола, — друг Мигеля Альмерейды[167], сотрудник «Боннэ руж»… Я забыл, как его…

Короткий треск — словно где-то лопнула шина — прервал его слова; за ним почти немедленно вторично раздался тот же звук и звон разбитого стекла. Вдребезги разлетелось зеркало на внутренней стене зала.

Секунда оцепенения, затем оглушительный рёв. Весь зал, вскочив с мест, обернулся в сторону разбитого зеркала. «Стреляли в зеркало!» — «Кто?» — «Где?» — «С улицы!» Два официанта бросились к дверям и выбежали на улицу, откуда неслись крики.

Жак инстинктивно встал и, вытянув руку, чтобы защитить Женни, искал глазами Жореса. На секунду он увидел его. Вокруг патрона стояли его друзья; он один, очень спокойный, остался сидеть на месте. Жак увидел, как он медленно нагнулся, словно искал что-то на полу. Потом Жак перестал его видеть.

В эту минуту мимо столика, где сидел Жак, пробежала г‑жа Альбер, жена содержателя кафе, с криком:

— Кто-то стрелял в господина Жореса!

— Побудьте здесь, — шепнул Жак, положив руку на плечо Женни и вынуждая её снова сесть.

Он устремился к столу Жореса, откуда слышались взволнованные голоса: «Доктора, скорее!», «Полицию!». Толпа жестикулировавших людей кольцом оцепила друзей Жореса и не давала подойти ближе. Жак локтями проложил себе путь, обошёл вокруг стола и пробрался наконец в угол зала. Наполовину скрытое спиной наклонившегося Реноделя, на обитой клеёнкой скамье лежало тело. Ренодель выпрямился и бросил на стол красную от крови салфетку. Жак увидел лицо Жореса: лоб, бороду, полуоткрытый рот. Как видно, он потерял сознание. Он был бледен, глаза его были закрыты.

Какой-то человек, один из посетителей ресторана, очевидно, врач, прорвал кольцо. Он уверенно сорвал с Жореса галстук, отстегнул воротничок, схватил свесившуюся руку и нащупал пульс.

Несколько голосов покрыли гул: «Тише, тише! Тс-с!…» Все взоры были прикованы к незнакомцу, державшему руку Жореса. Он молчал. Он стоял, низко нагнувшись, но его лицо — лицо ясновидящего — было поднято к карнизу; веки дрожали. Не изменив позы, ни на кого не глядя, он медленно покачал головой.

Любопытные потоками вливались с улицы в кафе.

Раздался голос Альбера:

— Заприте дверь! Заприте окна! Опустите ставни!

Толпа, отхлынув, оттеснила Жака на середину зала. Друзья Жореса подняли тело и осторожно понесли, чтобы положить на два наспех составленных стола. Жак пытался увидеть его. Но толпа вокруг раненого становилась всё теснее. Он различал только угол белого мраморного стола и две торчавшие подошвы, запылённые, огромные.

— Пропустите доктора!

Андре Рену привёл врача. Двое мужчин вошли в круг, который тут же снова сомкнулся за ними. Раздался шёпот: «Доктор… Доктор…» Потянулась бесконечно долгая минута. Воцарилось тревожное молчание. Затем по всем этим склонённым затылкам пробежала дрожь, и Жак увидел, что все те, кто был ещё в шляпах, обнажили головы. Два глухо повторяемых слова передавались из уст в уста.

— Он умер… он умер…

С полными слёз глазами Жак обернулся, ища взглядом Женни. Она стояла, готовая броситься на его зов, ожидая лишь знака. Она пробралась к нему и безмолвно ухватилась за его руку.

Отряд полицейских ворвался в ресторан и стал очищать зал. Жак и Женни, прижатые друг к другу, оказались захваченными водоворотом, толкавшим и уносившим их к дверям.

В ту минуту, когда они были уже у выхода, какому-то человеку, который вёл переговоры с полицейскими, удалось проникнуть в кафе. Жак узнал в нём социалиста, друга Жореса, Анри Фабра. Он был бледен как полотно. Он спросил, запинаясь:

— Где он? Перевезли его в больницу?

Никто не решился ответить.

Чья-то рука робко указала в глубь зала. Фабр взглянул туда; в центре пустого пространства под резким светом виднелся ворох чёрной одежды, распростёртой на мраморе, как труп в морге.

На улице спешно организованная охрана пыталась рассеять толпу, скопившуюся перед домом и затруднявшую движение на перекрёстке.

Жак увидел Жюмлена и Рабба; они спорили с полицейскими. Вместе с уцепившейся за него Женни Жак добрался до них. Они шли из редакции и не присутствовали при случившемся, однако именно от них Жак узнал о том, что убийца выстрелил с улицы в упор, через открытое окно, и что после недолгого преследования прохожие задержали его.

— Кто это? Где он?

— В полицейском комиссариате на улице Майль.

— Идёмте, — сказал Жак, увлекая Женни.

Перед участком образовалась толпа. Жак тщетно предъявлял своё корреспондентское удостоверение: больше никого не пропускали.

Они уже хотели отойти, как вдруг из комиссариата выбежал Кадье. Он был без шляпы. Жак перехватил его на бегу. Кадье обернулся и, не узнавая Жака (с которым, однако, он только что разговаривал около редакции «Юманите»), с минуту смотрел на него блуждающим взором.

Наконец он пробормотал:

— Это вы, Тибо?… Вот первая пролитая кровь… первая жертва… Чья очередь теперь?

— Кто убийца? — спросил Жак.

— Какой-то неизвестный. Его фамилия — Виллен. Я видел его. Молодой человек лет двадцати пяти или около того.

— Но почему Жореса? Почему?

— Очевидно, какой-нибудь «патриот»! Сумасшедший!…

Он высвободил локоть, за который держал его Жак, и убежал.

— Вернёмся туда, — сказал Жак.

Повиснув на руке Жака, молчаливая и напряжённая, Женни изо всех сил старалась идти с ним в ногу.

Он наклонился к ней.

— Вы устали… Что, если бы я усадил вас где-нибудь в спокойном месте? А потом пришёл бы за вами…

Она изнемогала от волнения, от усталости, но мысль, что в такую минуту они могут расстаться… Не отвечая, она ещё крепче прижалась к нему. Он не стал настаивать. Это живое тепло рядом с ним помогало ему бороться с отчаянием; он и сам теперь не хотел оставаться один.

Вечер был удушливый. Асфальт распространял зловоние. Все переулки вокруг улицы Монмартр были черны от пешеходов. Движение остановилось. Люди гроздьями висели на окнах. Незнакомые передавали друг другу: «Убили Жореса!»

Кордон полицейских почти очистил пространство перед кафе «Круассан» и теперь старался удерживать на расстоянии бушующие волны, вливавшиеся с Бульваров, где новость распространилась с быстротой электрического тока.

Когда Жак и Женни подошли к перекрёстку, отряд конной жандармерии выехал из улицы Сен-Марк. Взвод прежде всего очистил подступы к улице Виктуар и всю улицу вплоть до Биржи. Затем он развернулся в центре площади и несколько минут гарцевал там, чтобы оттеснить любопытных к домам. Воспользовавшись беспорядком, — более робкие убегали в боковые улицы, — Жак и Женни проскользнули в первый ряд. Их взгляды были прикованы к тёмному фасаду кафе с закрытыми железными ставнями. Когда отворялась охраняемая полицией дверь, в которую то и дело входили агенты, на минуту становился виден ярко освещённый зал.

Два такси и несколько лимузинов с правительственными флажками один за другим прошли сквозь оцепление. Распоряжавшийся охраной лейтенант отдавал честь лицам, выходившим из машин, и они немедленно исчезали в кафе, дверь которого тотчас же снова захлопывалась за ними. Люди осведомлённые сообщали: «Префект полиции… Доктор Поль… Префект департамента Сены… Прокурор республики…»

Наконец из улицы Виктуар выехала санитарная карета, запряжённая маленькой лошадкой, бежавшей мелкой рысцой; колокольчик её звенел не переставая. Стало немного тише. Полицейские остановили карету у входа в «Круассан». Четыре санитара выпрыгнули оттуда на мостовую и вошли в ресторан, оставив заднюю дверцу широко раскрытой.

Прошло десять минут.

Возбуждённая толпа топталась на месте. «Какого чёрта они возятся там так долго?» — «Надо же проделать всё, что полагается, иначе нельзя!»

Внезапно Жак почувствовал, что пальцы Женни судорожно впились в его рукав. Обе половинки двери ресторана распахнулись. Все затихли. На тротуар вышел Альбер. Все увидели внутренность кафе, освещённую ярко, как часовня, и кишевшую чёрными фигурами полицейских. Они расступились и выстроились в ряд, пропуская носилки. Носилки были покрыты скатертью. Их несли четверо мужчин с обнажёнными головами. Жак узнал знакомые фигуры: Ренодель, Лонге, Компер-Морель, Тео Бретен.

Все стоявшие на площади немедленно обнажили головы. Робкий возглас: «Смерть убийце!» — раздался из окон одного дома и замер во мраке.

Медленно, среди тишины, в которой отчётливо раздавался стук шагов, белые носилки проплыли через порог, пересекли тротуар, покачались несколько секунд и внезапно исчезли в глубине кареты. Двое мужчин тотчас же последовали за ними. Полицейский сел рядом с кучером. Затем раздался отчётливый стук захлопнувшейся дверцы. И когда лошадь тронулась с места, а карета, окружённая группой полицейских-самокатчиков, позвякивая, направилась в сторону Биржи, внезапный глухой взволнованный гул покрыл тонкий звон колокольчика и, поднявшись отовсюду разом, вырвался наконец из сотни стеснённых сердец: «Да здравствует Жорес!… Да здравствует Жорес!… Да здравствует Жорес!…»

— Попытаемся теперь добраться до «Юма», — проговорил Жак.

Но толпа вокруг них словно приросла к месту. Все глаза оставались прикованными к тайне этого тёмного фасада, охраняемого полицией.

— Жорес умер… — прошептал Жак. И, помолчав, он повторил: — Жорес умер… Я не могу этому поверить… Главное — не могу представить себе, не могу взвесить все последствия…

Постепенно плотные ряды раздвинулись; теперь можно было двинуться в путь.

— Идёмте.

Как дойти до улицы Круассан? О том, чтобы пробиться сквозь кордон, охранявший перекрёсток, или пройти до Больших бульваров через улицу Монмартр, не могло быть и речи.

— Обойдём кругом, — сказал Жак. — Пройдём улицей Фейдо и переулком Вивьен!

Они вышли из переулка и хотели было выбраться из давки бульвара Монмартр, как вдруг непреодолимый напор толпы закружил их, увлёк за собой.

Они попали в самую гущу манифестации: колонна молодых патриотов, потрясавших флагами и оравших «Марсельезу», хлынула с бульвара Пуассоньер потоком, который заливал улицу во всю ширину и отбрасывал назад всё, что находилось на его пути.

— Долой Германию!… Смерть кайзеру!… На Берлин!…