Бронепароходы

17

Сарапул и гражданская война остались позади — за плёсами, за отмелями, за поворотами реки. В покое жаркого полдня мир возвращался к своему извечному укладу: в жгуче-синем небе — сверкающие облака, и зелёные леса на увалах, и чайки на волнах, и плеск гребных колёс. Ускользнув от всех, «Лёвшино» шёл вверх по Каме средним ходом, чтобы не угробить машину. В Гольянах стояли ремонтные суда флотилии; Иван Диодорыч поприветствовал их гудком — не следует вызывать подозрений. Дальше начиналась свобода.

В каюту капитана Стешка притащила горячий самовар. Солнечный свет полз по стене каюты, повторяя движение парохода, и пылал на медном боку самовара. Иван Диодорыч смотрел на собеседников — на Хамзата и Серёгу.

— Что делать будем, ребята? Скажи ты, Серёжа, я твоё мнение уважаю.

— Все наши беды от этих ящиков, дядя Ваня, — признался старпом. — Я бы их утопил, но без крана груз из трюма не вынуть. Придётся в Пермь его везти.

— А в Перми как быть?

— Да чёрт его знает!.. — с досадой закряхтел Серёга.

— Про Горэцкого нэ забывайтэ, — сказал Мамедов. — Он вэрнётся за своым.

Иван Диодорыч дул в стакан и размышлял. Серёга и Мамедов ждали.

— Не жалко ли тебе, Хамзат, если оборудование к «Шеллю» попадёт?

Хамзат Хадиевич поскрёб чёрно-седую щетину на скуле.

— Мнэ обыдно это, Ванья… Но оборудованье — оно для общего дэла. Сэгодня — у Нобэлэй, у Дэтэрдынга, у Рокфэллэра, а завтра — у всэх. Пускай «Шэлль» забыраэт, лышь бы нэ пропало… Эманьилу Людьвиговычу я толко докумэнты Турбэрна должен достат. Оборудованье эму болше нэ нужно.

Хамзат Хадиевич понимал, что накал промышленной борьбы для него угас. Роман Горецкий — он за деньги, а не за прогресс. Нет уже соперничества за лидерство, потому что нет предприятия, и не за кого биться. Горько, что так получилось, однако сдались Нобели, а не он, Мамедов. А жизнь продолжается. И по всему миру от Пенсильвании до Борнео, и на Апшероне тоже, упрямые нефтяники не перестанут бурить неподатливую древнюю землю, чтобы извлечь из недр ископаемый огонь для могучих машин своей эпохи.

— Тогда вот как мы поступим, братцы, — решил Иван Диодорыч. — В Перми на Заимке выгрузим ящики на причал, и я скажу охране, что это имущество британской миссии. А сами усвистаем в Усолье. Там Горецкий нас не отыщет. Да и не будет искать. Заберёт своё и укатит по железной дороге. Согласны?

— Ты — капытан, Ванья, — ответил Мамедов за себя и за Серёгу Зерова.

Они допили чай и ушли, а Иван Диодорыч сидел и смотрел в окно. Думал он о том, что большевики, возможно, скоро доберутся до Перми, и всё опять полетит кувырком, и ему надо будет прятать Катю, а Кате — рожать…

За самоваром явилась Стешка.

— Степанида, куда подашься после рейса? — спросил Иван Диодорыч.

— Или не помнишь, старый, что я арфистка? — зло бросила Стешка. — И без тебя есть каким местом заработать.

— Я с тобой добром говорю! — одёрнул её Иван Диодорыч.

Стешка распрямилась и вытерла руки о замасленный передник.

— За сыном поеду. Он уж мамку и не узнает. А дале — как бог даст.

— Возвращайся с дитём ко мне, Степанида, — предложил Иван Диодорыч. — Я при Катюше буду. Вместе станем держаться. Ты баба хорошая.

Стешка быстро утёрла глаза уголком платка:

— Один уже обещал, да в песок лёг! И он не первый был такой!

— Спорить мне незачем, — вздохнул Иван Диодорыч. — Но я тебя позвал.

«Лёвшино» всё пыхтел и пыхтел машиной, неутомимо крутил колёса, тянул за собой полосу дыма по небу и полосу пены по воде. У штурвала стоял Дудкин, Федя Панафидин следил за фарватером. Мимо проплыли Галёво и Усть-Речка. Матросы на корме играли в карты, пытаясь победить Перчаткина. Боцман Панфёров звякал железками в каптёрке.

Хамзат Хадиевич обнаружил Алёшку на камбузе. Алёшка ожесточённо выстругивал кухонным ножом из полена корпус кораблика.

— Мне к Шухову надо, дядя Хамзат! — заявил он, словно Шухов ожидал где-то на ближайшей пристани.

— Ыз Пэрмы на Котлас попробуэм пробыраться, — ответил Мамедов.

— Только побыстрее! — Алёшка нетерпеливо поёжился. — Я для теплоходов подъёмные плавники изобрёл! Шухов треснет пополам от зависти!

— Что за плавныки? — Мамедов постарался не улыбнуться.

— Штуки такие, вроде лыж. Присобачиваются к днищу. На судне должен быть бензиновый мотор! Винт на длинной оси в воду опускается! Сначала судно как обычно идёт, а скорость накопит — и выскакивает из воды целиком, и дальше мчится на лыжах! Речные суда как авто будут шпарить, понял?

— Здорово, Альоша! — восхитился Мамедов, легко уловив суть замысла.

— Щас из жести вырежу плавники и приделаю к этой балде! — Алёшка повертел своё полено перед глазами. — Модель будет! На верёвке испытаю!

— Ызобрэтай эщо, Альоша, — сказал Хамзат Хадиевич. — А я всо сдэлаю.

Он не подавал вида, но ощущал к Алёшке благоговейную нежность. В Алёшке таился удивительный механизм, производящий идеи из ничтожных мелочей обыденности, из ничего. Алёшка поражал Хамзата Хадиевича даже больше, чем Шухов. Владимир Григорьевич видоизменял уже существующие конструкции, а Алёшка выдёргивал свои чудеса из пустоты, как волшебник.

Пароход неспешно миновал Бабку, Елово и Змиево. Иван Диодорыч рассчитывал, что завтра утром они ошвартуются в Перми.

Ближе к вечеру Иван Диодорыч встал вместо Феди сам, а вместо Дудкина поставил матроса Девяткина — лоцману и опытному штурвальному надо отдохнуть перед ночной вахтой. Федя отвёл капитана в сторону.

— Я трижды видел дым позади, — негромко сказал он. — Какое-то судно за нами увязалось… Наверняка буксир — пассажирский пароход давно бы догнал.

— Горецкий? — тотчас спросил Иван Диодорыч.

Федя вздохнул и пожал плечами: всё может быть.

Долгий летний вечер, казалось, не закончится никогда; плёсы сменялись перекатами, лесистые кручи — низинами, в тиховодьях отражался золотой закат. На завершении длинных створов Иван Диодорыч с биноклем выбирался на край надстройки и пытался разглядеть преследователя, но было слишком далеко. Однако лёгкая кисточка дыма не исчезала, и тревога не развеивалась.

Ивана Диодорыча это угнетало: он старался жить по совести, и вот до чего дошло — он любого парохода боится!.. И красные ему чужие, и белые — не свои. Почему? Иван Диодорыч отлично понимал причину. Каждый человек в душе немного белый, немного красный, и гражданская война безжалостно рвёт душу пополам. А если ты не позволяешь войне разорвать себя и уничтожить, то ты — против всего мира. Значит, нужно сражаться в одиночку.

В прозрачном сумраке июньской полночи Иван Диодорыч сам провёл «Лёвшино» по протокам Частых островов — есть ещё зрение, напрасно Федя Панафидин ловил его на старческой подслеповатости!.. А взъерошенный Федя примчался в рубку только на Зуйковском перекате, почти перед городом Осой.

— Прости, дядя Ваня, проспал!.. — повинился он. — Грех на мне!..

— Да ничего, — усмехнулся Иван Диодорыч. — Принимай командование.

Тихо сопела машина, пароход форштевнем рассекал лунную дорожку.

А в тёмной капитанской каюте на койке как-то странно и неловко сидела Катя. Она опустила голову, держась рукой за край стола. Иван Диодорыч обомлел от ужаса. Катя взглянула на него с мольбой и надеждой, в лунном блеске из окошка её лицо сверкало от слёз. Катя тоже была смертельно испугана — и прибежала к тому, кому верила и на кого уповала.

— Что случилось, доченька? — еле выговорил Иван Диодорыч.

Губы у Кати тряслись. Глаза были беззащитные.

— У меня воды отошли, дядя Ваня… — прошептала Катя. — Я рожаю!

Финал ВОЗЗВАТЬ