Бронепароходы

16

Нобелевская баржа угодила в ловушку, будто большая рыба в старицу. Казалось бы, чего проще: разгрузить посудину, протолкнуть её через мели на верхнем конце протоки и снова загрузить.

Но оборудование для буровой было громоздким и тяжёлым. Требовалось в двух местах на берегу соорудить два крана-оцепа, а между ними протянуть канатную самотаску. Для такой работы нужна была артель в полсотни человек. И дело заняло бы слишком много времени: на Арлане геолог Турберн уже не успел бы наладить бурение до конца сезона. Поэтому Мамедов искал другой способ освобождения баржи.

Лоцман Федя Панафидин по облупленным доскам вскарабкался на самую верхушку створного знака и долго изучал очертания фарватера. Вода, журча, бежала по песчаным гривам. В небе плыли редкие кучевые облака, их тени ползли через дремотные отмели, и река искрила пятнами. Мамедов и Горецкий ждали внизу, смотрели наверх и щурились. Федя осторожно спустился.

— Можно попробовать с двумя пароходами, — подытожил он. — Посадим их на дно, как я укажу, и соберём все струи воедино. Дня через три с божьей помощью река сама промоет ложбину. Тогда вытянем баржу без распаузки.

— Пароходы возмом у Стахэева, — сразу решил Мамедов.

«Русло» был пришвартован к чёрному остову развороченной взрывами нефтебаржи. Иззубренными листами обшивки нефтебаржа врезалась в дно, точно плуг. Разъятые трюмы ещё дымили, комья мазута качались на волнах.

— Снимай швартовы, — скомандовал матросам Горецкий.

«Русло», пыхтя, зашлёпал плицами к Святому Ключу.

— То, что ты задумал, называется водотеснением, — в рубке сообщил Феде Горецкий. — Устаревшая техника пробивания перекатов. Слышал о снарядах господина Клейбера? О гидродинамической теории профессора Тимонова?

Роману хотелось поддеть лоцмана. Ему всегда были крайне сомнительны эти славянофильские самородки, мастерившие прогресс из лыка и прутьев.

— О господине Клейбере все слышали, — ответил Федя. — Да и видели все, как его суда работают. А про другого господина ничего не знаю.

Профессор Тимонов вычислил законы движения водотоков. На их основе инженер Клейбер малым числом плавучих землеройных машин прокладывал глубокие фарватеры сквозь самые непролазные мели. Громыхающие агрегаты Клейбера обеспечили судоходство на всём огромном протяжении Волги.

— Но у вас-то нету землечерпалки, — добавил Федя.

Горецкий хмыкнул. Мальчишка огрызается!

— Вот объясни-ка мне, Панафидин… Река — это божья тайна?

— Конечно, — уважительно согласился лоцман.

— Ты говорил, что божью тайну отрицать нельзя. А разве Тимонов с Клейбером не отрицают её, когда сами течение реки исправляют?

Федя перекрестился на икону Николы Якорника, словно просил терпения.

— Тайна-то не в беге воды, Роман Андреич.

— А в чём? — не унимался Горецкий.

— Ну, не знаю…

Горецкий недовольно хмыкнул. Следует как-то упростить разговор.

— Федя, а бесы есть?

— Есть, — убеждённо кивнул Федя.

— Ты сам-то их видел?

— Навроде да. Козлоногие такие и тощие.

Штурвальный Бурмакин опасливо покосился на Федю.

Горецкий не ожидал подобного аргумента.

— Про бесов, значит, ты всё понял, а про божью тайну — ничего?

— Да почто её понимать-то? — не выдержал Федя. — Она ведь не паровая машина! Её чинить не надо! Коли понимаешь её, значит, отрицаешь!

Роман не успел расколупать хитроумное невежество молодого лоцмана — буксир приближался к пристани Святого Ключа.

С берега Мамедов и Горецкий знакомым уже путём направились к даче. Мамедов захватил Федю с собой — на тот случай, если им придётся объяснять Стахееву практически, зачем нужны два парохода и что с ними сделают.

У крыльца топтались крестьяне и дворня. Из дома доносился речитатив священника. В гостиной все окна были закрыты и задёрнуты шторами, зеркала завешаны тканью. Посреди зала на лавках вытянулись два гроба. Иннокентия одели в студенческий мундир, Ксения Алексеевна лежала в строгом платье. Поп ходил вокруг усопших с кадилом; пахло дымом ладана; горничные тихо плакали, садовники, повара и лакеи сжимали в руках горящие свечи.

Романа странно поразил вид мёртвой Ксении Алексеевны. В памяти, в ощущениях она была ещё слишком живой для него — обнажённая и нежная. Падала ветка шиповника у двери… И кудрявые волосы темнели на подушке… И вдруг эта невыносимая неподвижность, страшное изъятие сути женщины…

— Просто вошли и застрелили, — прошептала Роману горничная.

— Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи по тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго… — заунывно читал поп.

На обратном пути Мамедов не думал о Стахеевых. Что о них думать? Всё ясно. Красногвардейская барышня с «Межени» всё-таки согнула мягкотелого комиссара в бараний рог. Или же комиссар догадался, как ему прорваться в постель к своей возлюбленной. И Стахеевы погибли. Не они первые, не они последние. На Биби-Эйбате или в Сабунчах он, Хамзат Мамедов, не раз видел глинобитные армянские дома, заваленные телами женщин и детей. Причиной резни называли и веру, и нацию, и общественный класс, но Мамедов знал, что главная, предельная причина — нефть. Потому что нефть — это кровь.

Горецкий догнал Мамедова и с нервной усмешкой спросил:

— Как полагаете, есть в этом наша вина?

— Со своэй душевной организацьей разбырайтесь сами, — отсёк Мамедов.

Горецкий умолк. Безжалостная целеустремлённость Мамедова невольно вызвала в нём уважение. Но Ксению Алексеевну жалко.

А Федя Панафидин приотстал. Душа его изнемогала. Как любой лоцман на Каме, он водил суда Стахеевых и был знаком с хозяевами — и с барыней, и с молодым наследником. Речники относились к ним уважительно. Хорошие были господа — вежливые и не хапуги. И гибель их — вовсе не та божья тайна, о которой Федя говорил капитану. Их гибель — как удар дьявольского хвоста по цветам на лугу, только одуванчики летят. А ворота дьяволу из его загона отворили вот эти двое. Может, не со зла, но это они выпустили зверя на луг.

Низкое солнце навылет пронзало зелёную аллею красным светом заката. Мамедов и Горецкий отбрасывали длинные тени — длинные и козлоногие.