Бронепароходы

16

— Уделали Диодорыча, пущай лапти сушит! Вот он я! — Ликуя, Дорофей мотался по рубке и хлопал по спинам штурвального Бурмакина и лоцмана Федю. — Давай, Федюня, не подведи, мне ещё братца своего умыть надобно!

Дорофей решил обойти остров Средний Лемех по воложке и затаиться в протоке. «Лёвшино» и «Русло» уже изрядно задымили весь плёс, и Дорофей надеялся, что Севастьян не заметит засаду между островами. «Медведь», конечно, устремится к «Лёвшину» — и подставит борт под пушку с «Русла».

После лихой расправы с десантом «Соликамска» война казалась Дорофею потехой, хоть и смертоубийственной. Схватка с «Лёвшином» подтвердила его мнение: орудия красных безбожно мазали, а пулемёты не пробивали броню. Дорофей знал свою планиду. У него либо всё — фарт, деньги, бабы, водка, либо ничего. С «чебаками» получалось «всё», и душа у Дорофея развернулась.

Отколупнув дверку ногой, в рубку пролез пожилой матрос Перчаткин, бывший шулер. В обеих руках он держал по стакану чая в подстаканниках.

— Самовар закипел, — пояснил он. — Мария велела вам снести.

Перчаткин был таким бестолковым и безответным, что его шпыняли все, кому не лень. Ему спихивали самую бросовую работу — драить палубу, мыть посуду, стирать бельё или бегать с поручениями.

— А мне чайку? — нагло спросил штурвальный Бурмакин.

— У меня только две руки! — виновато ответил Перчаткин.

— Сгинь, — властно шевельнул бровью Дорофей.

Никита Зыбалов, командир парохода, узнал от пленных мадьяр, что у большевиков на Каме имеются два бронированных буксира. Один из них — «Медведь» — угрёб в Пермь с баржей, а другой — «Лёвшино» — ошивается где-то возле Осы. Дорофей загорелся желанием сразиться с красными и утопить их суда поодиночке, чтобы снять с Галёво угрозу новых нападений. Он легко убедил Зыбалова отправиться в боевой рейд вверх по реке. Команда «Русла» состояла из добровольцев. Мятежные «рябинники» и «чебаки» не принуждали работать на себя, как делали красные, и даже пообещали жалованье. А вот Федю Зыбалов не отпустил. Вернее, не отдал ему икону Николы Якорника.

— Мы — люди православные, — сказал он. — Мы на фронте в штыковые под хоругвями бежали. А тут такой защитник! Не отдам, и всё. Катись к псам.

И Федя застрял на «Русле». Он не мог явиться домой без образа.

— Верхняя протока до осени мелкая, — возражал Федя на план Дорофея.

— Да мы на пузе проползём, Федюнечка!

— Я как есть говорю! — рассердился Федя. — Чего вы меня убалтываете?

Но Дорофею опять выпал фарт: глубины в протоке хватило.

На первый взгляд пароходы двигались неспешно — вёрст пятнадцать в час, и в то же время это было быстро, потому что каждый миг пароход менял своё положение, стоило только отвести глаза. В проёме протоки прямо перед носом противника «Медведь» опрометчиво выехал сразу всей своей длиной: крамбол с якорем, форштевень, орудийная полубашня, надстройка с барбетами, рубка, колёсный кожух, дымовая труба, дефлекторы, другая орудийная полубашня, кормовой подзор… Пушка «Русла» звонко выстрелила.

Снаряд пробил борт «Медведя», вмяв броню, и взорвался где-то в трюме.

— А вот тебе гостинец, Севастьян! — торжествующе прорычал Дорофей. — Поучи ещё меня, как жить-то надобно!

Сделать второй выстрел «Русло» не успел — «Медведь» уже ускользнул.

— Полный пар! — крикнул Дорофей в переговорную трубу. — Митрофан, на ходовую и сразу право руля!

«Русло» двинулся из протоки на реку. Замысел Дорофея был прост и очевиден своей правильностью: подраненный «Медведь» начнёт разворот, чтобы иметь возможность манёвра против течения, а «Русло» уже выйдет на фарватер, и «Медведь» снова будет обращён к нему уязвимым бортом.

— Хитёр, — одобрил Дорофея Никита Зыбалов.

— Столько лет на реках отмотыжил — и вот он я! Отдай бинокль!

Дорофей ринулся из рубки и в двери столкнулся с Яшкой Перчаткиным.

— Дак стаканы забрать… — пробормотал тот, словно лакей в трактире.

Дорофей отпихнул его с дороги.

Всё получилось так, как Дорофей и рассчитывал. Севастьян разворачивал свой пароход, оставляя на реке изогнутый пенный след. И Дорофея колотило изнутри от возбуждения и злорадства, бинокль дрожал в его руках. Севастьян столько лет попрекал младшего брата за пьянство и буйство, за бездумную широту натуры. Столько лет семье Дорофея Севастьян был кормильцем даже больше, чем сам Дорофей. И Стешу он по стежочку тихонечко приштопал к своим застиранным порткам. Севастьян всегда был ожесточённо покорным жизни — и тусклым даже в грехе. От таких людей в народе цинга. И сейчас Дорофей отплатит братцу — утопит его посудину. А на-ка выкуси, апостол!

В бинокль Дорофей видел Севастьяна — тот выбрался из рубки и тоже смотрел на «Русло» в бинокль. А потом указал рукой куда-то вниз и на корму. Дорофей послушно сместил окуляры. На корме «Медведя» возле борта стояла Стеша. Какой-то матрос вытащил её из кубрика и держал за локоть. Ветер трепал её платок. Лицо у Стеши побелело. Она понимала: братья-капитаны делят её как добычу. Старший брат прикрылся ею, потому что хочет раздавить младшего брата, и младший с такой же ненавистью хочет раздавить старшего.

А у Дорофея душа словно лопнула. Он забыл и о победе, и о Севастьяне. Стеша — под прицелом пушки его парохода!.. И Дорофей кинулся в рубку.

— Стоп машина! — крикнул он в переговорную трубу.

— Ты чего?! — опешил Зыбалов, но Дорофей уже вылетел наружу.

Махая руками, он по трапу скатился с надстройки на палубу.

— Отставить! — заорал он артиллеристам.

Он попытался выхватить снаряд у заряжающего.

— Взбесился, что ли? — отбрыкиваясь, в ответ заорал артиллерист.

Расталкивая канониров, Дорофей набросился на орудие, лихорадочно дёргая за рукоять затвора, затем вцепился в станок, пытаясь повернуть пушку. Артиллеристы схватили его за плечи, и он, не раздумывая, ударил кого-то в лицо. Его тоже ударили, потом ещё раз, потом отодрали от орудия и швырнули на палубу. Фуражка Дорофея покатилась к фальшборту. Но дюжего капитана не так легко было утихомирить. Дорофей вскочил, сжимая кулаки, — кудлатый, рослый и дикий, и тогда артиллеристы начали бить его всерьёз — беспощадно и злобно; они снова повалили Дорофея и принялись пинать, чтобы не мешал.

— Господи, помилуй! — в рубке прошептал Федя Панафидин. Он всё видел в окно.

— Вот ведь вражина-то! — изумлённо сказал рядом Зыбалов.

Дорофей корчился на палубе и кашлял: изуродованное лицо его залило кровью, ему сломали рёбра и руку. А пушка стреляла по «Медведю».

Это было уничтожение прямой наводкой. С такого расстояния не спасала никакая броня. Один снаряд контузил носовую полубашню «Медведя», и та замолкла, подняв ствол. Другой снаряд разворотил колёсный кожух — из-под обноса поплыли щепки от плиц. Несколько снарядов продырявили борт, выгнув стальные листы бронепояса. Пробитая труба чадила боком. Наконец снаряд взорвался прямо в рубке — развалил её и перекосил, будто утлый короб из бересты. Окутанный тучей пара и гари, «Медведь» был безнадёжно мёртв: рулевого управления нет, левое колесо повреждено, капитан убит, и в трюм через пробоины хлещет вода. Накренившись, «Медведь» бессильно плыл по течению — полуразрушенный, дымящийся, уродливый ворох железа. Еловые берега, будто контуженные канонадой, тихо гудели угасающим эхом.

— Никита, снаряды кончились! — крикнули от пушки Зыбалову.

Ещё готовый к схватке, ещё не остывший, «Русло» медленно обогнул безмолвного «Медведя», по которому карабкались уцелевшие люди, а потом так же медленно прошёл и мимо «Лёвшина», лежащего на мели возле острова. С «Лёвшина» не стреляли, словно не хотели злить победителя. Вся команда «Лёвшина» попряталась. Пулемётчики «Русла» в назидание пробарабанили по пустым палубам и надстройкам поверженного противника из «гочкисов», и затем «Русло» дал полный ход, устремляясь вниз по течению.

— Дозвольте мне к Дорофею… — робко попросил Федя у Зыбалова.

— Стой где должон! — свирепо ответил Зыбалов.

А брошенный всеми Дорофей, хрипя, пополз по доскам палубы от пушки к борту, чтобы увидеть, как вдали тонет пароход его брата.