Бронепароходы

13

Звякнул машинный телеграф, шевельнув стрелкой на медном диске, и голос Нерехтина в переговорной трубе продублировал команду:

— Прокофьев, малый ход. Разворачиваемся на правую швартовку.

— Подколзин, спускай до четырёх, — распорядился Осип Саныч. — Плавно выкручивай, подлец, и так на рывках все шатуны разболтались.

Вдоль бортов вздрогнули на блоках цепи штуртросов, поворачивающих румпель руля. Даже в полутёмной железной утробе парохода удивительным образом можно было ощутить, как судно меняет направление движения.

— Стоп машина! — сказала переговорная труба.

Через некоторое время толчок и гулкое громыхание кранцев оповестили, что «Лёвшино» сошвартовался с каким-то другим пароходом. Машинистам и кочегарам работы теперь больше не было. А потом над трапом в машинное отделение открылась дверь, и в проём заглянул Сенька Рябухин, пулемётчик.

— Чего надо? — строго спросил Осип Саныч.

— Фицера вашего позови, — ответил Сенька.

Князь Михаил выбрался из трюма наверх. От Кати он всё знал про Сеньку и Якутова, и совестливый парень-красноармеец с его наивным желанием услужить вызывал в Михаиле снисходительную симпатию.

— Там того, Ганька вашу крёстную поймал, — тихо сообщил Сенька.

Князь догадывался, что рано или поздно это случится. И приготовился принять то, что произойдёт. Принять так же спокойно, как он принимал всё, чего не мог или не хотел изменить. Например, любовь к Наташе. Или изгнание из Отечества. Или возвращение домой, когда началась война с Германией. Он знал, что та поездка в фаэтоне из ночной Перми для него будет длиться вечно.

Михаил остановился в проходе, ведущем на палубу, — в тени, чтобы его не было заметно. Рядом с «Лёвшином» возвышалась громада «Соликамска». На прогулочной галерее многие окна были выбиты, а стены издырявлены пулями.

— Ижевцы все понтоны хлопнули, морду «Соликамску» разворотили, вот Ганька и злой, — бубнил сзади Рябухин. — Как скакнул к нам, сразу на Катерину Митревну и наткнулся. Даже за руку её схватил. Ну, я за вами… Вдруг чего.

Мясников и Катя стояли возле кормовой орудийной полубашни. Рядом с ними оказался Нерехтин — похоже, капитан поспешил Кате на выручку.

— Детям врагов революция не доверяет! — напирал Ганька на Нерехтина.

— Дмитрий Платоныч не был врагом, — хмуро возражал капитан. — Он сам передал Речкому свои пароходы. А Катерина Дмитревна работает честно.

— Может, мышьяку бойцам в котёл сыпануть хочешь, а? — Большеротый и небритый Ганька осклабился и заговорщицки подмигнул Кате.

— Глупости не говори, — буркнул Ганьке Нерехтин.

Чекисты, сопровождавшие Ганьку, ждали, когда тот отстанет от девки и займётся делом. Жужгова на палубе видно не было. Наверное, он не соизволил сойти к командиру и сидел в своём камышовом кресле на крыше надстройки.

С Ганькой Михаил встречался только один раз, когда приходил на допрос. Запомнил ли его Мясников? Должен был, конечно, однако Михаил уже тогда распознал суть этого человека — самоупоение. На допросе Ганька наслаждался тем, что приговорил Великого князя к смерти, а князь, дурачок, ни о чём и не подозревает. Ганька искал в собеседнике отсвет своей значительности. Сам по себе князь Михаил его не интересовал: он ведь покойник, его нет.

Ганька нагло усмехнулся:

— Вот ведь как, мадмазель, жизнь-то вывернула. Была ты дочь мильёнера, а ныне за матроснёй миски моешь. Такая уж диалектика, учись на будующее!

Катя не отвечала, сжимая губы. Она отвела взгляд от физиономии Ганьки — и встретилась глазами с Михаилом. И тотчас вспыхнула.

Зачем Великий князь выбрался из убежища? Ответ Кате был ясен. Она — свидетель Ганькиного провала, и для Ганьки, наверное, это нестерпимо. Если Ганька арестует её, то князь выдаст себя чекистам, чтобы Катю отпустили.

Михаил молча смотрел на горящее лицо Кати. Похоже, по неопытности сердца Катя решила, что он готов пожертвовать собой ради своих чувств к ней. Милая девушка, она ошибалась. Она сама влюбилась в того, кого спасала, — как люди влюбляются в тех, кому сделали добро. А он только уступал, чтобы не обижать неблагодарностью. Его ждала Наташа, княгиня Брасова, ждал сын Георгий. Михаил никогда не переставал тихо помнить о них. Но сейчас он был в долгу у Якутовых, отца и дочери. А порядочные люди платят долги.

— Лады, капитан. — Ганька панибратски похлопал Нерехтина по плечу. — Вся ответственность за девку — на тебе. Шальнёт — обоих расстреляю.

Михаил понял, что встревожился напрасно. Мясникову приятнее было оставить Катю во флотилии. Дочь знаменитого пароходчика служила Ганьке живым напоминанием о его власти. Власть — вот что тешило душу Мясникова.

Жажду власти Михаил презирал. Мясников, человек из низов, наверное, думал, что власть состоит из почестей и возможностей. Но Михаил побывал у самой вершины и знал, что подлинная власть слагается из неизбывного страха сорваться вниз и подневольных решений, за которые потом стыдно. Власть — это всегда уступка тому царедворцу, который ближе и душит сильнее. А кто они, царедворцы? Интриганы и мошенники, идиоты и мистики, алкоголики и кокаинисты, педерасты и психопаты. И даже лучшие из них, те, кто ещё сохранил разум или совесть, были так изъедены своими грехами и пороками, так повязаны благодетелями, что ничего не могли сделать. Никакого величия власти на самом деле не существовало. И рваться к власти мог только тот, кто в душе раб. Рабам там и вправду было хорошо. Много хозяев, выбирай любого.

Он, Великий князь Михаил, отказался от престола дважды. Второй раз — в марте 1917-го. А первый раз — в октябре 1894-го, в Ливадии, когда умер отец. Мама плакала, не желая, чтобы на трон взошёл Ники, хоть и добродушный, но глупый и безвольный. Мама предчувствовала беду. А ему, Мише, тогда было шестнадцать, и он хотел свободы. Миновало много лет, он и терял, и обретал, но сохранил отвращение к власти, потому что в жизни либо ты — либо власть.

Довольный собой, Ганька направился к лесенке на крышу надстройки.

— За мной, капитан, — бросил он Нерехтину. — Готовься к рейду на Галёво.

Михаил отодвинулся в тень, едва не натолкнувшись на Сеньку Рябухина.

— Отцепился — вот и слава богу! — бескорыстно радовался Сенька.

Катя почти прошла мимо князя Михаила, но замедлила шаг. Не поднимая головы, она взяла князя за руку своей ледяной рукой и крепко сжала.