Бронепароходы

03

На восемнадцать человек команды в тесной железной коробке кубрика не хватало воздуха, а разбить маленькие толстые иллюминаторы правого борта никак не получалось: не было ничего подходящего — ни лома, ни молотка. В иллюминаторах левого борта, как в линзах, полыхало чёрно-рыжее пламя, и на низком ржавом потолке между бимсами шевелились багровые отсветы.

— Господи, как в бане… — простонал Митька Ошмарин, сползая на стлань.

Сиваков и Девяткин уже бессильно распластались по стлани, но больше никто не хотел валяться на грязном полу. Умирать — так по-людски. Команда сидела и лежала на нижних ярусах двухэтажных коек.

— Падлы колчаковские… — выдохнул Подколзин, стаскивая робу. — Что ж я, остолоп, в декабре с мотовилихинцами не ушёл?..

— Ежели бы зимой вас, красножопых, добили всех до конца, так сейчас бы не мучились… — с ненавистью прохрипел в ответ матрос Колупаев. — Хотел я тебя подстрелить, когда мы балтийцев истребляли, да пожалел…

— Ну-ка заткнитесь! — устало, но властно приказал им Иван Диодорыч. — Нету на борту ни белых, ни большевиков.

— Какого же хрена тогда подыхаем? — не унялся упрямый и злой Колупаев.

Иван Диодорыч промолчал.

— Потому что мы — как пароход, — вдруг ответил Осип Саныч Прокофьев.

Маленький, лысенький, в железных очках, он аккуратно сидел на нарах в глубине, будто ребёнок, который послушно дожидается маму. Без своей огромной и сложной машины он казался ненужным и бесполезным. Но все на «Лёвшине» знали, что незаметный Осип Саныч и есть сила его машины.

Алёшка и Мамедов привалились спинами к борту.

— Потэрпы, Альоша, — негромко сказал Мамедов. — Вырвэмса… Нас с тобой уже запыралы в барже, толко там прохладнэе было…

Алёшка улыбнулся. От раскалённой духоты в глазах у него плыли бурые пятна, сознание было мутным, но страха он не испытывал. Дядя Хамзат здесь, дядя Ваня здесь, все здесь, значит, не может случиться ничего плохого…

Иван Диодорыч бросил на Мамедова тусклый взгляд: как Алёша? Хамзат Хадиевич чуть заметно покачал головой: не лучше остальных.

За плечом Ивана Диодорыча висела занавесь из простыни — это Стешка отгородила закуток, где помещалась Катя. Мокрая от пота, с прилипшими ко лбу волосами, Стешка время от времени обтирала Кате лицо тряпочкой, на которую экономно поливала из медного чайника — в нём была последняя вода. Кате казалось, что её неудержимо влечёт по какому-то кругу, и на одной из частей этого круга беспощадная сила вдруг проворачивает её в мясорубке. И жуткое механическое движение неторопливо ускоряется. Катя глухо скулила, когда становилось нестерпимо больно, и дрожала.

— Ничё-ничё, дева, — приговаривала Стешка. — Распускай себя от грудей до коленей, будто бельё полощешь… — Стешка поглаживала Катю: — Вот так ра-а-аз… ра-а-аз… Родишь, не боись… Не ты первая муку принимаешь…

Павлуха Челубеев, вскарабкавшись на трап, тупо и упорно бил кулаком в железную дверь, и дверь лязгала. Никто из команды не просил Челубеева прекратить — лучше слушать его удары, чем стоны Кати за простынёй.

— Не угоришь там наверху? — окликнул Павлуху боцман Панфёров.

— Вышибу её… — бормотал, почти бредя, Челубеев. — Зубами прогрызу…

По кубрику ходил только Серёга Зеров, будто самый тоскующий арестант в каземате. Стараясь на наступить на лежащих Сивакова и Девяткина, он смотрел то в один иллюминатор, то в другой.

— Два буксира занялись и баржа деревянная, — сообщал он капитану. — Со «Стрепета» народ побежал… «Святитель», товарный купца Тырышкина, на выход из затона попёр, у него левый борт дымится…

Штурвальный Дудкин внезапно ударился головой в пиллерс — упал в обморок. Серёга шагнул к нему, приподнял и принялся шлёпать по щекам.

Сенька Рябухин по койке робко придвинулся к Феде Панафидину. Федя прижимал к груди икону Якорника, отвернув её от кубрика, словно Николе не следовало видеть людские страдания.

— Феденька, — прошептал Сенька, — а ты исповедать сможешь?..

— Ты чего надумал, аспид? — в ужасе вскинулся рядом Яшка Перчаткин.

— Помираем же… — растерялся Сенька. — Покаяться бы перед исходом…

— Как помираем?! — едва не заплакал Яшка. — Не помираем вовсе! Меня рябинники на расстрел вели, а я не помер! И на «Русле» не помер! В морду тебе дам, Сенька!.. Господь нас видит! Мы же тут все вместе, как цыплятки у курочки! Нас ему легко спасти, только дунет с неба, и полетим на волюшку!..

— Бог нас спасёт, Сеня! — твёрдо ответил Федя. — Не вводи во грех!

За бортом буксира бушевал пожар, в душегубку трюма проникал запах нефтяного дыма. В густом и спёртом воздухе тихие голоса растекались, как масло. Челубеев унялся и сполз по трапу на стлань. Сдавленно подвывала Катя. Низкий железный потолок с отсветами огня был как отрицание бога, а роды в этом пекле словно бы означали, что надежды никогда и не было.

Иван Диодорыч тяжело передвинулся поближе к Мамедову.

— Хамзат, дай наган, — тихо попросил он.

Он помнил, что в нагане Хамзата Хадиевича имеется один патрон.

Мамедов покосился на Алёшку. Алёшка уже сомлел.

— Думаэшь, не пэрэждом пожар? Желэзо вэдь кругом…

— Скоро мазутный бункер взорвётся, — спокойно пояснил Иван Диодорыч. — Обшивка лопнет. Мы утонем. Не хочу этого ужаса для Катюши…

Мамедов полез рукой за спину и вытащил наган.

— Лёшку… сможешь? — забирая оружие, еле выговорил Иван Диодорыч.

— Руками умэю.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Справимся, Хамзат?

— Мы с тобой нэ малчики, Ванья.

Иван Диодорыч видел, что Мамедов сделает всё, как надо. Он сильный мужик. Правильный. Настоящий друг — таким был только Митя Якутов. Иван Диодорыч чувствовал: они с Мамедовым очень похожи. Оба — бобыли, оба стареют, оба выброшены из жизни гражданской войной. Оба приняли в сердце детей Дмитрия Платоновича и даже поверили, что стали отцами, а судьба решила по-своему. Однако им обоим хватит сил для последней милости.

В полутьме, духоте и зное кубрика Иван Диодорыч понял, что рухнула в пустоту опора под ногами — но в падении он возвращается к себе, ведь ничего, кроме себя, у него уже не осталось. Ещё недавно он корчился от невыносимой жалости, а сейчас был готов застрелить Катюшу, потому что в сострадании перешёл какой-то предел, и теперь надо вставать и вцепляться судьбе в глотку.

А Катя вдруг закричала — не так, как раньше, а в полный голос.

Ей показалось, что в ней, распирая её изнутри, ожила какая-то мягкая и жуткая клешня: она раскрывается, и невозможно это остановить. Затопляя, волнами накатывала боль. Собственное тело уже не принадлежало Кате — им управляло что-то инородное, беспощадное. Сознание у Кати меркло. Всё происходило само, без неё, и Катя была здесь лишней, мучительно чужой себе.

Иван Диодорыч сунулся за дырявую занавеску.

— Ну с богом, пошло! — говорила Стешка, что-то делая с Катей. — Тужься!

Катя повернула к Ивану Диодорычу мокрое, белое, сумасшедшее лицо.

— Больно!.. — простонала она. — Как больно, папа!..

Она не узнавала Ивана Диодорыча — или же он для Кати слился с отцом.

— Я привела Рому к дяде Ване!.. Я виновата!.. Скажи дяде Ване!.. Я умру!..

— Не умрёшь, доченька! — пообещал Иван Диодорыч, вытирая Кате слёзы.

И Катя снова закричала — свободно, во всю силу.

Этот дикий крик и услышал Петька Федосьев.

Он обшаривал пароход, искал Горецкого, но пароход был пуст: в рубке, в каютах, на камбузе, в машинном отделении — никого… Левый борт полыхал, над затоном висел нефтяной дым, Федосьев кашлял. Куда исчезла команда? Где Ромка? Что случилось на судне?.. И вдруг из-за переборок донёсся женский крик. Федосьев сразу понял: это Катя, и она кричит в кубрике!

Скобы на двери в кубрик были обмотаны проволокой. Ломая пальцы, Федосьев отгибал толстые стальные нити. Кто их здесь накрутил? Ромка?.. Зачем?.. Запер кого-то в кубрике и побежал за помощью?.. Куда? Почему не на «Гордый»?.. Почему Катя в трюме вместе с пленниками? Она по-прежнему заложница?.. Почему Ромка не вывел её на берег?.. Она зовёт на помощь?..

Федосьев вытащил револьвер и распахнул дверь — из тёмной железной утробы трюма, как из чрева печи, его опалило пыточным жаром. В застойном дымном мареве Федосьев разглядел на трапе Мамедова.

— Стоять!.. — рявкнул Федосьев, наводя на него револьвер.

Но снизу, из удушливой глубины кубрика, внезапно грохнуло — это выстрелил Иван Диодорыч. Федосьев не был ему другом, к тому же целился в Хамзата — о чём тут размышлять?.. Петька Федосьев выронил револьвер и боком повалился в дверной проём — прямо на Мамедова.

…Команда выбиралась из трюма, и дымный воздух над затоном казался свежим и благоуханным, как в райском саду. Сомлевших Митьку Ошмарина и Дудкина вытащили под руки. Все дышали по-собачьи — открытыми ртами. Боцман Панфёров изнурённо сел на скамейку, будто завершил долгий путь, а Павлуха Челубеев опустился на карачки, отвесив брюхо, и сипел. Серёга Зеров взял на камбузе ведро на верёвке, черпал воду из-за борта, где не плавала нефть, и плескал на товарищей. Мамедов почти вынес Алёшку.

— Иди оклемайся! — выгнала Ивана Диодорыча Стешка. — Я тут сама!

Затон горел. От нефтеперекачки осталась лишь какая-то чёрная скорлупа, торчащая из плавучего костра. Пылающее озеро уже доползло до пароходов, стоящих вдоль дамбы, и пароходы тоже горели. «Лёвшино» горел левым бортом. Всё горело. Клубился глухой дым, в его разрывах сияло небо.

И вдруг надстройка буксира так знакомо дробно загрохотала, а носовую палубу взрыли фонтанчики щепок. Панфёров в изумлении вскочил на ноги — поперёк груди у него зияла строчка из трёх кровавых дыр — и упал ничком.

— Пулемёт!.. — заорал Серёга Зеров.

Откуда-то с берега по «Лёвшину» стегали очереди.

Команда ошалело ломанулась обратно в надстройку, только Сиваков и Подколзин кинулись с носа буксира на берег — и тотчас покатились по траве, пробитые пулями. Пули прошивали насквозь тонкие стены надстройки.

А рядом вдруг взорвался пароход «Скобелев»: в его окнах блеснуло, и брызнули стёкла. В тёмную муть над трубой взлетели обломки досок, лоскутья железа от крыши и спасательные круги. По «Скобелеву» ударили из пушки. Точнее, ударили по «Лёвшину», однако попали в «Скобелева».

Мамедов пихнул остолбеневшего Нерехтина в проход надстройки.

— Альоша, в машину! — оглянувшись, крикнул он. — Ванья, это Горэцкий!

— Горецкий?.. — потрясённо переспросил Иван Диодорыч.

И сразу ему всё стало ясно. Горецкому не удалось уничтожить команду буксира в кубрике, и он приказал обстреливать «Лёвшино» из пулемётов и орудия — Иван Диодорыч видел эти пулемёты и пушку возле резервуаров. Как бритвой по горлу, Ивана Диодорыча полоснуло острой ненавистью. Какой же он настырный, этот подлец! Как бесстыжа его жажда обменять живых людей на золото — или что у него там в ящиках!.. Но он — Иван Диодорыч Нерехтин — капитан, и он никому не сдаст свою команду и свой пароход! Не сдаст Катю!

Иван Диодорыч оттолкнул Мамедова и бросился по трапу на мостик.

Где-то рядом по железу хищно барабанили пули. Над затоном волокло жирный смоляной дым. В рубке Иван Диодорыч схватился за стремя гудка. Машина ещё была под парами, гудок работал, и люди, рассыпавшиеся по буксиру в поисках укрытия, сквозь переборки услышали тройной басовитый рёв: это капитан сигналил своей команде, что пароход отваливает от берега.