Бронепароходы

03

— Я вам поверил, господин Горецкий, и рад, что вы не солгали, — сказал начальник тюрьмы штабс-капитан Терентьев. — От Владимира Оскаровича мне телефонировали, что за вами едет адъютант. Обождите в общей.

Солдат-караульный открыл перед Романом дверь.

Горецкого арестовали через два дня после бегства красных из Казани. Это было несправедливо. Для нижегородской флотилии казанские большевики пытались подготовить несколько пароходов, а команды для них сформировали принудительно; так был мобилизован и Горецкий. Красные не успели ввести пароходы в строй, и военно-полевой суд приговорил речников не к расстрелу, слава богу, а всего лишь к тюрьме. Роман написал записку Георгию Мейреру, командиру флотилии КОМУЧа, и попросил о помощи. Мейрер знал Горецкого — ещё в Самаре он сам предложил Роману Андреевичу пойти на «Русле» за нобелевской баржей. Штабс-капитан Терентьев согласился передать записку Горецкого на пароходы. Ожидание растянулось на неделю с лишним. Однако Мейрер, похоже, всё-таки заступился за Романа Андреевича перед Каппелем.

В старинном тюремном замке «общей» называлась обширная сводчатая камера в полуподвале. Арестантов сюда заводили только на время — до суда или до расстрела. На скамьях вдоль стен сидели подавленные узники, человек десять. Избитый пожилой рабочий бубнил молитву и крестился на окошко, женщина-конторщица тихо плакала, какой-то взъерошенный студент нервно мотался по проходу от двери к стене. В углах лежали кучи тряпья.

Горецкий хотел пристроиться где-нибудь поодаль от этих людей, словно боялся заразиться их отчаяньем, и вдруг узнал девушку под окном. Он видел её на «Межени» во время переговоров Мамедова с капитаном-балтийцем: девушка тогда сидела с ногами на оттоманке в императорском салоне и смотрела на гостей красивыми, тёмными злыми глазами. Балтиец не знал, что делать, а девушка сердилась и жаждала драки. Вот ведь где встретились…

— Разрешите? — спросил Горецкий, опускаясь рядом на скамью.

— От вас пахнет, — поморщилась девушка.

— Прошу прощения, тюрьма — не купальня в Кисловодске. — Горецкий усмехнулся. — А вы помните меня? «Межень», «Русло», баржи Стахеева…

— Вы меня с кем-то спутали, — непроницаемо ответила девушка.

— Вас ни с кем не спутать, — возразил Горецкий.

Ляля вдохнула чуть глубже — не от комплимента, а от надежды. Тюрьма подействовала на неё угнетающе. Под сводами камеры Ляля впервые ощутила, что на войне побеждать может не только она. И ей отсюда не вырваться силой ума, таланта или характера, а вот мужской интерес вполне способен спасти.

Горецкий рассматривал Лялю слишком пристально, почти беспардонно. Истомившись в подвале по жизни, по женщине, он не замечал, что нарушает приличия. Ляля казалась ему необыкновенно привлекательной. Да, она — за большевиков. Ну и что? Она не прокуренная и проспиртованная комиссарша с сорванным голосом, не холодная фанатичка, откованная каторгой. Скорее это избалованная девочка из добропорядочной интеллигентной семьи, которая в романтическом порыве кинулась на баррикады. Видимо, среди красных у неё нашёлся покровитель, поэтому она так и не разочаровалась в своих идеалах. Однако наличие покровителя свидетельствует о доступности женщины.

Дверь в камеру открылась, и часовой пропустил молодого человека в новенькой офицерской форме. Роман, всё поняв, поднялся на ноги.

— Господин Горецкий? — Адъютант Каппеля увидел Романа. — Это вы?..

— Здравствуйте, господин Строльман. — Роман, подходя, протянул руку.

Костя Строльман широко улыбнулся и пожал её.

— Рад выручить! — искренне признался он. — Как вы сюда попали?

— В Сарапуле угодил в лапы к большевикам. Был доставлен в Казань и мобилизован в их флотилию. За это и был арестован.

— Значит, до невесты не добрались?

— Увы, не сумел.

— Ничего, — сказал Костя. — Надеюсь, к зиме мы соединимся с ижевцами и начнём наступление на Пермь. Впрочем, это лишь мои предположения, а не оперативные планы, — сразу поправился Костя. — Пойдёмте.

— Не будем спешить, — придержал его Горецкий.

Он подумал о Ляле. Скорее всего, её расстреляют. Это жестоко, но вполне в правилах гражданской войны. Погибали даже совершенно невинные люди. Горецкому было безразлично, что там такого Ляля натворила у красных, и её политические взгляды тоже были ему безразличны. Сейчас Горецкий видел только красивую девушку. Причём доступную. И было бы весьма неплохо заполучить её. Костя Строльман, свояк подполковника Каппеля, вполне мог бы посодействовать в исполнении такого намерения. Но увы: у этого фендрика — так пренебрежительно называли юных адъютантов — к Ляле могли найтись свои счёты, ведь Лялю угораздило ограбить именно его пароход.

— Посмотрите туда, — мягко предложил Горецкий, отодвигаясь в сторону.

Костя посмотрел — и его лицо окаменело.

— Я знаком с этой особой, — холодно сообщил он. — Она командовала разбойничьим судном большевиков.

— Заметили кучи одежды в углах? — спросил Горецкий. — Здесь раздевают приговорённых к расстрелу. Затем их выводят во двор. Я наблюдал за казнями из окна своей камеры. Знаете, обнажённые люди оказываются просто людьми — не белыми и не красными.

И теперь вообразите участь этой девушки.

Костя тотчас вспомнил о сестре, взятой большевиками в заложницы.

— Ваша протеже совершала военные преступления, — глухо возразил он то ли Горецкому, то ли самому себе.

— Историю творим мы. А женщинам позволено заблуждаться.

— Я должен поговорить с этой барышней, — сдался Костя.

Ляля уже догадалась, о чём беседуют эти двое — интеллигентик с лайнера «Суворов» и бывший капитан нобелевского буксира. Что ж, капитан вёл себя точно так же, как и многие другие мужчины в её окружении.

Костя и Горецкий подошли, и Ляля тоже встала со скамьи. Она стянула с пальца кольцо с алмазом и царственным жестом протянула его Строльману — будто одаряла, а не возвращала украденное.

— Мои палачи его не заслужили, — величественно пояснила Ляля.

— Благодарю, — сухо произнёс Костя, принимая кольцо. — Лично я вас не прощаю, но господин Горецкий хлопочет о вашем освобождении. Могу ли я быть уверен, что вы, покинув эти стены, не примкнёте обратно к красным?

В привычной ситуации соперничества с мужчинами Ляля обретала себя необыкновенно быстро. И подчиниться для неё было неприемлемо. Всё, что получала в жизни, она получала только потому, что оставалась сама собой, — непокорной вопреки даже здравому смыслу. Горецкий усмехнулся.

— Я сделаю как требует долг, — ответила Ляля, будто Жанна д’Арк.

Костя Строльман помрачнел.

— Великодушие не выдвигает условий, — негромко сказал ему Горецкий.

Костя спрятал кольцо, точно взятку, в карман.

— Вы не даёте мне выбора, господин Горецкий, — с досадой признался он.