На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою

XII

— Ну, ваше благородие, теперь уже недалече. Как спустимся с этой горы вон в ту долину, так оттуда до Терека десяти верст не будет. Дорога пойдет гладкая, мягкая, лошади пойдут ходко. Солнце сядет, мы за Тереком будем. Там уже наше царство, никакой опасности нет, все равно как у жинки на печи, — весело сказал Шамшин, подъезжая к Спиридову.

— Пронеси Бог и святые угодники.

— А ты погоди бахвалиться, еще не на той стороне, а на этой, — угрюмо оборвал Шамшина Пономарев. — Вишь, как наши кони притомились, очень-то на них не разъедешься.

— В самом деле, Дорошенко, — заметил Спиридов, — почему это наши кони так устали?

— Время такое: осень, конь шерсть с себя гонит, в эту пору он завсегда слабеет; а и то сказать, путь немалый сделали, два дня, почитай, без передышки идем, а дорога какая: все горы да горы, грунт твердый, подъемы да спуски, есть отчего устать.

— К тому же и кормы плохие, — вмешался Пономарев, — сена нет, овес да саман, и того по малости, с чего же тут силе быть?

— Кабы не утреннее дело, мы бы могли днем передышку коням дать, попасли бы малость где, они бы и подбодрились, ну а после того, что случилось, нельзя время терять.

— Это верно.

— А знаете, братцы, чем я больше думаю, то больше меня забота берет. Дали мы маху большого, такого маху, что и сказать совестно, — после короткого молчания заговорил Дорошенко, обращаясь к ехавшим подле него Панфилову и Пономареву.

— В чем дело?

— А в том, братцы, что нам беспременно следовало стадо осмотреть. Сдается мне теперь, что там беспременно кто-то еще был, либо мальчонок, или девочка. Право, ну.

— Легко возможно, — задумчиво согласился Пономарев. — Как это никому из вас в голову не пришло?

— Затмило. Из-за мальчонка из-за этого жалость нас всех разобрала, вот мы и развесили губы.

— Известное дело, из-за него. Он нам все мысли перебил. Только о том и думу держали, кабы убрать его скорее с глаз долой, да и ехать подальше.

Спиридов, краем уха прислушивавшийся к разговору казаков, вмешался в их беседу:

— Неужели, Дорошенко, если бы вам довелось между баранами найти еще одного ребенка, вы и его бы убили?

— Это, ваше благородие, какой ребенок. Ежели бы мальчонок-подросток, тогда неминуемо грех на душу брать бы пришлось, с мальчонком ничего бы не поделали, а ежели бы девочка, ту убивать бы не стали, а взяли бы с собой на седло, да и провезли верст с десяток, а там бы и пустить можно бы было. Покуль бы она до своего аула добралась, мы бы за Тереком были.

Разговаривая таким образом, казаки приблизились к крутому спуску, по которому прихотливо извивалась узкая, усеянная мелким щебнем тропинка.

— Шамшин, — приказал Дорошенко, — ну-ка, братишка, на последах взлезь-ка на ту вершину, оттуда далеко видать, посмотри-ка, нет ли чего.

— Сичас, дядинька Дорошенко, — отозвался Шамшин, и, соскочив с коня, он подхватил одной рукой полы черкески, а другою, поддерживая за приклад болтающееся за плечами ружье, быстро начал карабкаться на остроконечный, одиноко стоящий гранитный шпиль. Но едва успел он подняться до половины, как в тот же момент стремительно бросился назад, кубарем скатился вниз и бегом кинулся к оставленной им лошади.

— Братцы, беда, погоня! — крикнул он еще на бегу. — Татар орда целая.

— Далече? — не теряя своего обычного хладнокровия, спросил Дорошенко.

— Какое далече, за вторым перевалом, у ручья коней поят. За полчаса времени здесь будут.

— Что ж, братцы, — все тем же спокойным голосом громко произнес Дорошенко, — теперь нам ничего иначе не остается, как положиться на волю Божью да на силу конскую. Ежели кони выдержат, мы за полчаса у Терека будем… Не будем же времени терять… Гайда вперед!

Спуск был настолько крут и неровен, что несмотря на всю опасность от потери каждой минуты, с него нельзя было иначе спускаться, как шагом, вследствие чего было потеряно много драгоценного времени; но зато, как только Спиридов и сопровождавшие его казаки спустились в долину и почувствовали под собой мягкую, ровную почву, все пятеро, как по команде, подняли плети и отдали коням поводья.

Сначала все лошади пошли было очень резво и дружно, но это продолжалось недолго, и мало-помалу расстояние между ними начало заметно увеличиваться. Резвее других и более свежим оказался, как и следовало ожидать, Карабах Петра Андреевича.

Он скакал далеко впереди всех, и Спиридов с радостью чувствовал по легкости его хода, что в случае надобности он может еще много прибавить. Хороший конь был и Гнедко Дорошенко. На него тоже можно было понадеяться, но у остальных троих лошади были куда хуже. Особенно ослабел Пономаревский конь, к тому же еще потерявший подкову с передней правой ноги. Он скакал далеко позади всех, и с каждой минутой пространство, разделявшее его от товарищей, делалось все больше и больше.

Видя это, Дорошенко попридержал своего коня.

— Ребята, Пономарев отстает; нельзя товарища бросать, попридержите коней, вместе пойдем! — крикнул он зычным, властным голосом, и, повинуясь этому окрику, передние понатянули поводья.

В эту минуту на вершину, с которой перед тем спустились казаки, вылетел всадник, за ним другой, третий, и скоро весь спуск усеялся черными точками, взапуски спешившими вниз, в долину.

— Ну, братцы, теперь нас заметили, — сказал Дорошенко, — пойдет скачка, уйдем ли мы?

— Едва ли. У Пономарева конь уже совсем не скачет, должно, копыто дюже обломал.

— Что ж, братцы, вам ради меня пропадать, — спокойно заметил Пономарев, — езжайте себе с Богом, а меня оставьте на волю Божью; удастся уйти — уйду, а нет — судьба, значит, такая.

— Ну, этому не бывать, — возразил Дорошенко, — я тебя, брат, не брошу. Сколько лет служили вместе, вместе и помирать будем.

— А как же иначе, разумеется, все вместе, вместе спасаться, вместе и умирать, — в один голос отказались Панфилов и Шамшин.

Несколько минут молча скачут казаки, то и дело оглядываясь назад и опытным взглядом оценивая пространство, отделяющее их от преследователей, подобно стае черных воронов с гиком и воем несущихся за ними.

— Шабаш, братцы, наседают, — опять первый крикнул Дорошенко, — советуйте, что делать, не уйти нам, догонят, в капусту порубят, понапрасну пропадем.

— Пускай его благородие один скачет, у них конь добрый, ежели его вовсю пустить, враз уйдет, а мы попробуем отсидеться, — предложил Шамшин.

— Это верно, иного не придумаешь; ежели нам пропадать, пущай его благородие спасаются.

Дорошенко вытянул плетью своего коня и, поравнявшись с Спиридовым, торопливо заговорил:

— Послушайте, ваше благородие, что мы все придумали. У вас конь крепче наших и много резвей; пускайте его, да и уходите с Богом, а мы отсиживаться будем. Наши кони притомились, и нам на них от гололобых не уйти. Они уже наседать начинают, скоро и вовсе догонят.

— Если вы решаете отсиживаться, и я с вами; неужели вы думаете, я вас брошу, а сам удирать буду? — спокойно возразил Спиридов и в подтверждение своих слов начал постепенно укорачивать ход своего коня.

— Эх, ваше благородие, не то вы изволите говорить, — с легким нетерпением в голосе снова заговорил Дорошенко. — От того, что вы с нами останетесь, ни вам, ни нам пользы не будет, тогда как ежели, Бог даст, ускачете, за Тереком тревогу подымите и с первого же поста к нам подмогу вышлите, до тех же пор мы как-никак удержимся.

Спиридов в душе не мог не согласиться с разумностью предлагаемого Дорошенком совета, но ему было совестно покидать казаков в минуту опасности. Он колебался, не зная, на что решиться.

— Ваше благородие, ради Бога, послушайте меня, — продолжал тем временем горячо убеждать его Дорошенко, — тут до Терека уже недалече, ваш конь вас живо донесет. Как за Терек переберетесь, там всего каких-нибудь три-четыре версты до ближайшего казачьего пикета. Пока солнце сядет, подмога уже здесь будет. Езжайте только скорее, послухайте меня, и сами не пропадете, да и нас выручите.

— Ну, ладно, будь по-вашему, я еду, сам вам и казаков приведу, держитесь только крепче, а я минуточки даром не потрачу. Помогай вам Бог.

Сказав это, Петр Андреевич кивнул головой Дорошенко и, припав к луке, пустил своего Карабаха в полный мах.

В несколько скачков лихой скакун далеко умчал своего всадника, и с каждым мгновением он уходил все дальше и дальше.

— На таком коне от черта ускакать можно, не только что от чеченцев, — золото, а не конь, — одобрительно поцокал языком Дорошенко, провожая глазами быстро уменьшающуюся точку, в которую мало-помалу превратился Спиридов с своим Карабахом.

В эту минуту сзади загремели частые выстрелы. Дорошенко оглянулся. Передовые чеченцы были теперь всего в нескольких саженях и мчались как полоумные, размахивая ружьями и издавая пронзительные, дикие вопли. Нельзя было терять ни одной минуты.

— Ребята, стой, клади лошадей, — вполголоса приказал Дорошенко, и как по волшебству казаки словно упали на землю. Положив перед собою лошадей и спрятавшись за ними, как за валом, каждый из казаков старательно прицелился и замер в ожидании. Не ожидавшие ничего подобного передовые всадники с разгона, как сослепу, первые наскочили на казаков. Грянул короткий отрывистый залп, и четверо из впереди находившихся чеченцев кубарем покатились с седел. Остальные инстинктивно попридержали расскакавшихся коней, но раньше чем успели совершенно их остановить, казаки уже вновь зарядили свои ружья. Завязалась горячая стрельба.

Казаки стреляли спокойно, не торопясь, тщательно прицеливаясь, и ни один выстрел не пропадал даром. Несколько раз чеченцы, собравшись кучей, с гиком и воем бросались с шашками наголо в атаку на залегших за своими конями казаков, но всякий раз меткий огонь казачьих ружей принуждал их отступить. После трех-четырех попыток, при которых горцы потеряли до десяти человек ранеными и убитыми, они убедились в бесполезности дальнейших атак и поспешили уйти из-под выстрелов. Собравшись на почтительном расстоянии, где меткая казачья пуля не могла их настигнуть, горцы собрались в тесный кружок для обсуждения дальнейшего плана наступления.

— Ишь, сбились в кучу, галдят, гололобые, видно, не привыкли к казачьему угощению, — злорадно проговорил Пономарев, тщательно продувая ружье и приготовляясь его вновь зарядить.

— Недаром пословица стариками слажена: как, мол, щука не хитра, а не съест ерша с хвоста, — засмеялся никогда не унывающий Шамшин.

— Беспременно подавится, вот так же, как и они, нехристи гололобые.

— Его благородие, я думаю, уже теперь к Тереку подъезжает.

— Пожалуй что. Гляди, часа через полтора и подмога придет.

— Лишь бы засветло подоспели. До ночи мы легко продержимся. Зарядов много, знай постреливай.

— А ночь придет, — плохо будет, они нас тогда как хозяйка курей по ночам с насеста ловит, — голыми руками похватают.

— Ну, голыми-то руками нас и ночью не возьмешь, а что перебить нас им тогда легче легкого будет, это верно.

— Глядись-ко, опять загоношились: чтой-то, анафемы, придумали.

Казаки встрепенулись и принялись зорко следить за всеми действиями врагов.

Они тотчас же заметили, что чеченцы разделились. Человек пять, забрав лошадей, повели их подальше в сторону и, стреножив, пустили пастись, а сами уселись в кружок караулить. Остальные с ружьями в руках, рассыпавшись, начали осторожно ползком подбираться к казакам.