На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою

XIII

Не жалея понукал Спиридов своего коня, но не личный, животный страх гнал его, а опасение за судьбу покинутых им казаков. Чужие люди, которых он до сих пор никогда не видел, сделались ему за эти два дня, проведенных среди постоянной опасности, почти родными. При мысли, что они в эту минуту бьются на живот и на смерть с вдесятеро сильнейшим врагом, что спасение их зависит от него одного, им овладело болезненно-тревожное нетерпение. Ему казалось, будто Карабах никогда не скакал так тихо, как сегодня, и в нем подымалось озлобление против своего любимца, он принимался нахлестывать его изо всех сил, до утомления руки.

Вдруг Карабах громко и протяжно засопел носом, стонущие вздохи вырвались из его груди, он сделал еще два-три невероятных, коротких скачка и затрусил слабой колеблющейся походкой, странно подергивая головой вниз.

Только теперь Спиридов опомнился и пришел в ужас. Мысль, что он загнал коня и что Карабах может пасть, заставила похолодеть его. Остаться одному, пешком, в местности, где каждую минуту мог встретиться неприятель, с необходимостью переправиться через бурную реку представлялось более чем опасным.

Одновременно с этим в Спиридове разом проснулась его любовь к своему коню и глубокая к нему жалость. Он поспешно соскочил с седла и посмотрел на Карабаха тревожно-испытующим взглядом. Конь был весь черен от поту, начиная от концов ушей до щеток задних ног; глаза его помутились, и в них отражалось страдание. Из трепещущих ноздрей просачивалась кровь. Тяжелое дыхание со свистом вырывалось из груди, и бока судорожно раздувались, как кузнечные меха во время усиленной работы. Спиридов поспешил отпустить подпруги, вынул изо рта удила и несколько раз провел двумя пальцами по переносью. Карабах фыркнул. Петр Андреевич облегченно вздохнул. Непосредственной опасности не было. Необходимо было только немного провести коня в поводу, дать отдышаться, и затем можно было не только ехать, но в крайности даже пустить вскачь на недалекое расстояние.

Несколько минут Спиридов шел очень тихо, едва переступая с ноги на ногу, но по мере того, как лошадь приходила в себя, он ускорял свой шаг. Мысль об оставленных казаках по-прежнему не покидала его. Вдали послышался глухой, неопределенный гул. С каждым шагом вперед гул яснел, переходя в грохот. Словно где-то далеко-далеко сыпались груды камней на твердый грунт. Почуяв воду, Карабах поднял голову, насторожил уши и глухо заржал. Он весь оживился, затряс головой и, рванувшись вперед, едва не вырвал поводья из рук Спиридова. Чтобы его успокоить, Петр Андреевич снова сел в седло и небольшой рысью направился к речке. Вот забелела вдали, среди нагроможденных друг на друга гранитных глыб сверкающая масса воды; с головокружительной быстротой несется она среди пены через гребни черных остроконечных камней, торчащих по всему руслу. Чувствуется, как все дрожит кругом от напора неистово клокочущих волн, от их нескончаемого чудовищного грохота и рева.

Спиридов попридержал коня и осмотрелся. Прямо против того места, где он стоял, река, сдавленная скалами, образовала ряд невысоких порогов, не позволявших и думать о переправе. Надо было отыскивать более удобное место. Он повернул коня и поехал по берегу, внимательно отыскивая следы брода. Его очень скоро удалось найти по отпечаткам конских копыт и колеям от арб, ясно видневшимся на мокром песке. В этом месте река была ниже и течение ее значительно спокойнее. Осторожно, едва сдерживая рванувшуюся к воде лошадь, съехал Спиридов в реку и отдал поводья. Весь дрожа от нетерпения, припал Карабах к холодным струям, время от времени глубоко, почти до глаз, с наслаждением окуная в них свою морду. Наконец, утолив жажду, он весело поднял голову, насторожил уши, внимательно покосился на расстилающуюся перед ним водную поверхность и, потянув поводья, медленным, осторожным шагом побрел, обнюхивая воду и пофыркивая, наперерез теченью.

Время от времени, когда напор воды был особенно силен, он останавливался, переводил дух и, устойчивее укрепившись на ногах, подвигался вперед короткими, до крайности осторожными шагами. Вполне доверяя его инстинкту, Петр Андреевич бросил поводья и только думал о том, чтобы сидеть на седле как можно смирнее, не беспокоя коня и не мешая ему самому выбирать дорогу и справляться с бурным течением. От неистового грохота и рева волн у Спиридова невольно кружилась голова, так что он несколько раз принужден был закрывать глаза из опасения свалиться в воду. От водяной пыли, столбом окружавшей его, он промок до нитки и, бодрый и освеженный, выехал на противоположный берег на посвежевшей лошади, подняв за собой целую радугу брызг.

Увидев себя на русском берегу, Спиридов ощутил в своем сердце чувство неизъяснимого блаженства; ему казалось, что теперь все опасности миновали, по крайней мере для него лично, осталась забота о казаках, но теперь он почему-то был уверен, что ему удастся спасти их. До ближайшего казачьего поста оставалось несколько верст, только не надо было терять времени. Петр Андреевич слегка прищелкнул плетью. К большой его радости, Карабах охотно и бодро взял с места легкой, размашистой рысью, по чему Спиридов мог заключить, что силы вновь вернулись к нему.

Дорога шла по слегка холмистой местности, заросшей орешником и диким виноградом, черешневыми кустами и дикими яблонями. Бесчисленное множество птиц весело перекликались в густых зарослях.

В воздухе потянуло предвечерней прохладой. Как бы предчувствуя скорый отдых, Карабах прибавил ходу. Утомленный пережитыми за целый день ощущениями, Спиридов, далекий от мысли о какой бы то ни было опасности, ехал, бросив поводья, рассеянно поглядывая по сторонам и обдумывая, как ему лучше и скорей подать помощь казакам. Вдруг прямо перед ним, между деревьями замелькали какие-то фигуры, и через мгновенье совершенно неожиданно для себя Спиридов очутился лицом к лицу с целой толпой каких-то оборванцев в косматых папахах, черкесках, с кинжалами у пояса и ружьями за плечами. Их было человек десять, если не больше, все пешие, кроме одного, сидевшего на тощей белой кляче. Как ни был озадачен Спиридов неожиданной встречей, но от него не ускользнуло смятение, овладевшее оборванцами при его внезапном появлении. Надо было поспешить воспользоваться их оторопелостью, и Спиридов, недолго думая, выхватив из кобуры пистолет, стремительно помчался на ближайших к нему бродяг.

Он был всего в каких-нибудь пяти шагах от них и уже поднял дуло пистолета, тщательно прицеливаясь в стоявшего впереди приземистого, широкоплечего парня, как вдруг услыхал торопливо произнесенные слова:

— Ваше благородие, стойте, что вы делаете? Мы русские.

— Как русские, откуда? — изумился Спиридов, разом останавливая коня и с удивлением всматриваясь в лицо парня, в которого он только что целился.

— Охотники, ваше благородие, — весело ухмыляясь, произнес тот, подходя к Спиридову и останавливаясь подле его лошади. — Охотники Каспийского полка, на кабанов идем.

В те времена в каждом пехотном полку, стоявшем на Кавказе, была особая команда охотников, прототип тех военно-охотничьих команд, которые заведены сравнительно недавно во всей русской армии. Охотники набирались из самых отчаянных головорезов всего полка. Название охотников им было присвоено не за участие в охотах, как это принято в ныне существующих охотничьих командах, а за то, что они являлись охочими людьми при всяком особенно опасном предприятии против горцев. При штурме особенно неприступных завалов, при переправе через реки под губительным огнем неприятеля для устройства утлого моста над пропастью, на противоположном берегу которой засели абреки, всегда вызывались охотники. Они с песнями и смехом свершали величайшие подвиги, перед которыми бледнеют все великие геройства древних и средних веков и о которых мы, русские, к сожаленью, очень редко вспоминаем. Для более успешной борьбы с неприятелем, чтобы при случае ввести его в заблуждение, охотники одевались по-туземному, в черкески и папахи, так же, как и мусульмане, брили себе головы, а некоторые даже красили бороды и по-чеченски подстригали усы. Оружием у них были бельгийские штуцера и кинжалы. Благодаря этому при первой встрече даже опытный глаз мог легко принять их за горцев.

— Кто же ваш начальник? — спросил Спиридов, недоверчиво вглядываясь в курносое, рябое лицо заговорившего с ним парня.

— А вот стоит, — указал тот рукой на всадника.

В тоне, которым были произнесены эти слова, Спиридов у почудилась едва уловимая ирония.

Он подозрительно оглянулся на столпившиеся вокруг него лица и вдруг как-то сразу, инстинктивно почувствовал страшную опасность. Мысль, что он грубо обманут, молнией мелькнула в его уме. Кроме говорившего с ним парня и еще двух-трех человек с несомненно русскими лицами, остальные были очевидно татары. Стоило было взглянуть на их загоревшиеся мрачной ненавистью глаза, на жилистые, сухие, нервные лица, на то, с какой волчьей повадкой они, не спуская с него взглядов, медленно подвигались со всех сторон, чтобы исчезло всякое сомнение.

— Прочь с дороги! — яростно закричал Петр Андреевич, выхватывая шашку и замахиваясь ею над головой парня. Тот едва успел отстраниться. В ту же минуту Спиридов почувствовал, как несколько сильных рук схватили его за локти, другие уцепились за поводья рванувшегося было вперед Карабаха.

Все это произошло с ошеломляющей быстротой, и раньше чем Петр Андреевич успел что-либо сообразить, он уже очутился лежащим на земле под навалившимися на него со всех сторон разбойниками.

В одно мгновенье он был обезоружен и туго связан волосяным арканом, лишавшим его возможности не только сопротивляться, но даже шевельнуться.

Только теперь представился Спиридову со всею ясностью ужас его положения.

Бессильная ярость овладела им. Избегнуть преследования многочисленного, хорошо вооруженного неприятеля для того, чтобы без всякого сопротивления попасться в руки каких-то бродяг, которых он чуть было не разогнал одним своим появлением, — что могло быть хуже и унизительней этого?

Задыхаясь от бешенства, Спиридов грозно взглянул на курносого парня, так предательски остановившего его своим русским видом и речью.

— Мерзавец, — не удержался Петр Андреевич. — Мерзавец, зачем ты это сделал?

Парень ничего не отвечал, а только презрительно усмехнулся и, засвистав, отошел прочь.

Тем временем бродяги, захватившие Спиридова, собравшись в одну кучу, о чем-то оживленно спорили. Спор этот продолжался по крайней мере с полчаса времени, пока, наконец, сидевший на лошади и изображавший из себя действительно подобие какого-то начальства не вышел из терпения. Сверкая глазами, он разразился целым потоком ругательств, чем разом восстановил общее согласие. После этого к Спиридову подошло несколько человек татар и, сняв с него аркан, с проворством опытных мошенников раздели буквально донага, сняв даже рубашку и носки. Понимая всю бесполезность какого бы то ни было сопротивления, Спиридов безропотно покорился своей участи. Обобрав его дочиста, разбойники взамен его платья бросили ему какие-то донельзя грязные, вонючие лохмотья и жестом приказали одеться в них. При других обстоятельствах Петр Андреевич даже мысли не допустил бы облачиться в такую мерзость, полную всяких насекомых и насквозь пропитанную потом и грязью, но теперь ему не было выбора: или оставаться в костюме Адама, или воспользоваться любезностью своих грабителей.