Странствия хирурга: Загадочная пленница Карибов

ШТУРМАН О’МОГРЕЙН

Представим на мгновение боевой галеон разодетой в шелка, увешанной драгоценностями благородной дамой, заносчиво-жеманной и с острым язычком. Тогда наш «Галант» — дюжая добродушная служанка, пусть и в потрепанном платье, но порядочная, прилежная, со здоровым нутром…

Дай Бог, чтобы у Баркса была не малиновая зараза, — вздохнул Витус. Они с Магистром стояли в отгороженном углу матросского кубрика и рассматривали кока, с ног до головы завернутого в одеяло. Жар за последние дни у него спал, и это было причиной того, почему в Фуншале его не списали на землю. Но вскоре после выхода в море все его лицо покрылось бесчисленными маленькими пустулами малинового цвета. Обследовав тело больного, Витус установил, что сыпь распространилась и на руки, и на туловище до пояса. Витус отвернулся, чтобы больной его не слышал:

— Я не перенесу, если это снова безнадежный случай!

Действительно, Эткинс, один из двух больных лихорадкой, еще до прибытия в Фуншалу отдал Богу душу, и Стаут, который к этому времени снова чувствовал себя отлично, приказал как можно скорее предать останки несчастного морской стихии. Просьба палубного матроса Амброзиуса провести богослужение с чтением Библии была отклонена. Скупец, который не намерен был больше терять ни часа, взял и здесь бразды правления в свои руки и отчитал следующее:

Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня; цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня.

В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога Своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его…

— Предаем в руки Твои, о Господи, душу матроса Эткинса и молим Тебя дать ему жизнь вечную! Амен!

Как обычно, псалмы Давида, где что ни строка, то живое слово на все случаи жизни и смерти, выручили его.

Второй больной, матрос по имени Эллис, потихоньку выздоравливал, хотя Витус констатировал и в этом случае все признаки черной рвоты. Такой поворот служил ему некоторым утешением — значит, этот слывущий смертельным бич человечества не всегда ведет к летальному исходу.

— Расскажи-ка мне о малиновой заразе, — попросил Магистр. — Она incurabilis?

Витус вздохнул:

— Ее еще называют фрамбезией, от французского framboise, что тоже означает «малина». Это очень опасное инфекционное заболевание, которое пришло к нам из Новой Испании. Именно поэтому в моей настольной книге «De morbis» о нем ничего и нет. В своем течении малиновая зараза, как и сифилис, проходит многие стадии, которые могут затягиваться на годы. А раз так, то я полагаю, что для ее лечения годится та же терапия, что и при сифилисе, то есть регулярные ртутные втирания. Как мне видится, кок уже давно страдает фрамбезией, а вдобавок к ней подцепил еще и лихорадку. Возможно, и то и другое он привез из Новой Испании. Но теперь уже неважно, как он заразился. Главное — соблюдать строжайшие меры предосторожности.

— Понятно. Хорошо еще, что ты его, так же как и двух других, сразу изолировал. А то сколько бы людей еще заболело!

— Тс-с-с, не так громко, Магистр! Матросы ничего на свете так не боятся, как сифилиса и заразной лихорадки. А сейчас пойдем, нас ждут другие пациенты. — Витус бросил на больного еще один сочувственный взгляд, а вслух бодро сказал: — Выше голову, Баркс! Все будет хорошо! Принимай, как я тебе сказал, кантаридин, и пусть тебе дают обильное питье. Пей свежей воды столько, сколько сможешь. После Фуншалы у нас ее предостаточно.

Баркс пробормотал что-то невразумительное и плотнее завернулся в одеяло.

— Ладно, пойдем, Магистр, посмотрим, что у нас сегодня.

Витус, а за ним в кильватере маленький ученый направились в другую часть кубрика, где уже выстроилась целая очередь матросов, терпеливо ожидающих их. Как и все матросы мира, они были рады перерыву в тяжелой монотонной службе, даже если при лечении приходилось и пострадать. Витус с удовлетворением отметил, что все члены команды, больные и здоровые, выглядели гораздо лучше, чем еще несколько недель назад. Не напрасно он закупил в Фуншале на свои средства, естественно, свежие овощи и мясо! Цвет лиц членов команды радовал, а десны стали крепче, и гематомы на них исчезли.

— Как твоя экзема, Робсон? — обратился Витус к первому в очереди.

— Да так себе, кирургик, — матрос вытянул правую руку, кожа на которой выглядела воспаленной, красной и растрескавшейся.

— И все так же чешется?

— Мм… ну, сэр, может чуток получше.

— Давай посмотрим. — Витус склонился над рукой.

Большинство матросов страдали застарелыми экземами и лишаями. Они воспринимали эту напасть как Богом данную, как и цингу. Витус уже в первые дни понял, что виной тому были условия, в которых эти люди влачили существование: плохое однообразное питание, влажный воздух в подпалубном помещении, едучая соленая вода и редко просыхающее белье. Удивительно, что при всем этом команда худо-бедно подчинялась дисциплине. Но, с другой стороны, куда было деваться? Кто не проявлял послушания, быстро отведывал плетки, а то и хуже — на него накладывали кандалы. Свежих продуктов люди не видели долгими месяцами, зато вдоволь хватало соленой воды — того и другого было тоже не изменить, так что единственное, что оставалось Витусу, — это приучать матросов чаще менять белье, рубашки и штаны на сухую одежду. Но это тоже было легче сказать, чем выполнить, потому что у многих всего и было одежды, что на себе. Кроме этого, по уговору с Джеральдом, Витус потребовал, чтобы кубрик на протяжении всего дня держали открытым, хотя бы при хорошей погоде. А позже распорядился сшить из старой парусины ветровой конус и повесить его так, чтобы он постоянно гнал в помещение свежий бриз для очищения воздуха от миазмов — ядовитых испарений десятков тел.

Что еще оставалось делать, так это ежедневно осматривать и лечить команду. Витус не мог прописывать ванночки из молочной сыворотки, этой крайне полезной жидкости, из-за полного отсутствия таковой и поэтому обходился известковым порошком и смесью ланолиновой мази с маслом на зверобое. Оба средства он приобрел в Фуншале.

Экзема у Робсона была сухого типа, поэтому Витус втирал ему в руку мазь.

— Не спускай рукав до тех пор, пока медикамент полностью не впитается! — напомнил он матросу.

— Да, кирургик! Спасибо, кирургик!

Мокнущие экземы Витус пользовал известковым порошком, оставаясь верным учению великих, что мокрое побеждается сухим, а сухое — влажным.

Кроме экзем и лишаев наиболее частые жалобы были на компрессионные и рваные раны: матросы каждый день выполняли свой тяжкий труд.

Когда Витус с помощью Магистра закончил обрабатывать последнего больного, то, к своему удивлению, увидел штурмана О’Могрейна.

— Вот так сюрприз! Надеюсь, вы не пациент, мистер О’Могрейн?

— Боюсь, что должен вас разочаровать, кирургик. — О’Могрейн показал свое левое запястье, которое сильно опухло.

— Двигать рукой можете?

Вместо ответа штурман, очевидно испытывая боль, повертел ладонью в разные стороны.

— Похоже на растяжение сухожилия. Подождите, сейчас!

Витус нанес на больное место болеутоляющую мазь, а Магистр наложил одну из своих знаменитых повязок, которые славились тем, что были тугими, чтобы хорошо держать и держаться, но не настолько, чтобы мешать току крови.

— Go raibh maith agat!

Маленький ученый непонимающе прищурился:

— Э… простите, что?

— Спасибо! — расплылся в улыбке О’Могрейн. — Я всего лишь сказал «спасибо».

— Хм. — Магистр блеснул глазами за своими окулярами. — А как будет «не стоит благодарности» на вашем диковинном языке?

— Ta fáilte romhat.

— Ну, значит: Та fáilte romhat.

Штурман рассмеялся:

— Ваше произношение оставляет желать лучшего, но для начала неплохо!

Польщенный Магистр поклонился:

— Go raibh maith agat, мистер! Вот, возьмите еще эту перевязь и повесьте на нее руку. Увидите, она творит чудеса!

А Витус добавил:

— При условии, что на ближайшие два-три дня вы будете отстранены от работы.

О’Могрейн, который уже было собрался сунуть руку в петлю перевязи, стал чрезвычайно серьезен:

— Но это невозможно, кирургик! Корабль не может без меня обойтись. И пока вторая моя рука еще здорова, я буду исполнять свой долг. Сейчас вот мне предстоит контрольный обход всех палуб, который невозможно отменить, потому что от анализа обстановки зависит наше дальнейшее плавание.

На лбу маленького ученого образовалась глубокая складка:

— Ага, понял. Что ж, сэр, это ваша рука, с которой вы можете поступать, как хотите, но скажите… А как вы посмотрите на то, чтобы мы с кирургиком сопровождали вас? Прием окончен, и, насколько я знаю своего друга, он никогда не откажется от такого рискованного предприятия.

— Видит Бог, никогда! — глаза Витуса заблестели.

— Ладно, за мной не постоит, джентльмены. — О’Могрейн уже снова улыбался. Он стремительно повернулся и пошел из кубрика. — Вас не затруднит, Магистр, нести фонарь? Go raibh maith agat! Вот увидите, это настоящая акробатика, особенно для человека, который может действовать только одной рукой!

— Та fáilte romhat, штурман.

— Обычно я начинаю инспектирование с трюмов, а затем палуба за палубой снова поднимаюсь на свет Божий. — О’Могрейн, карабкаясь по первым сходням, ведущим вниз, остановился и предупредительно поднял палец:

— Прежде всего берегите головы, джентльмены. Говорю, что знаю по собственному горькому опыту.

После бесчисленного количества ступеней, переходов, дверей из одного отсека в другой, которые они вынуждены были преодолевать в полусогнутом состоянии, троица наконец достигла самого чрева корабля. Витус и Магистр давно уже потеряли ориентацию.

— Господин Магистр, повесьте фонарь вон на тот крюк, — кивнул штурман.

Свет лампы слабо освещал помещение, в котором стоял затхлый запах мяса и застоявшейся воды.

— Мы на самом внешнем буге, в носовой части корабля, — пояснил штурман. — В мешках, которые вы там видите, солонина и бобы. Хотя должен сказать, что неприкосновенный запас солонины у нас не слишком велик, э… думаю, джентльмены, вы догадываетесь, почему.

— Догадываемся, догадываемся, — покивал маленький ученый. — Гопля! — Он резко отпрыгнул в сторону, потому что нечто стремительное пронеслось, коснувшись его ноги.

О’Могрейн засмеялся:

— Одна из многочисленных крыс. Не обращайте внимания, они здесь вездесущи.

Правой, здоровой, рукой он снял фонарь и тщательно осмотрел стены корабля в его неверном свете. Закончив осмотр, штурман довольно пробормотал себе под нос:

— Ты славный парень, мой «Галант»! По крайней мере, довольно крепок в этой части. — Он поставил фонарь и погладил флор с такой нежностью, словно ласкал ножку крутобедрой матроны. — Теперь идемте к транцу!

По дороге к корме — Магистр, конечно, снова нес фонарь — О’Могрейн показал обоим друзьям штабеля старого такелажа, несколько запасных парусов в довольно плачевном состоянии, которое штурман объяснил тем, что Стаут в целях экономии не принял на службу парусного мастера. Далее — большие, лежащие на боку бочки, в которых булькала влага полноводного острова Мадейры, различные грузы, естественно, предназначенные для Нового Света, на которых капитан надеялся сказочно разжиться. Здесь были разнообразные металлические орудия вроде лопат, мотыг, молотов, клещей, за ними нехитрая сельскохозяйственная техника и двенадцать крепко принайтованных четырехфунтовых труб из чистейшей английской бронзы, которые должны будут принести особый доход. Поодаль несколько ткацких станков, кое-что из одежды всех размеров, обувь, шали, шляпы… — короче говоря, все то, что за океаном не так-то легко достать, а поэтому оплачивается звонким серебром. Самым ценным предметом в этой сокровищнице был клавесин со звучным металлическим тембром, благородный инструмент с резной позолотой. Правда, звук, извлекаемый из него, постоянно был одной силы, сколь усердно ни дави на клавиши.