Будда

— Я знаю, что отыщу озеро по имени Нирвана, — сказал Сидхартха. — Но отец постоянно говорит, что я молод и мой пульс бьется слишком сильно, и суровая жизнь шрамани не для меня…

— Время для поиска истины не определяется возрастом ищущего.

— Да, да!.. — воскликнул Сидхартха. — Наступило время порвать с тем, что может воспрепятствовать мне достичь полного озарения.

— Иди и исполни свое назначение, — сказал старец. — Ты Бодхисаттва, ты Будда, ты призван просветить мир и установить праведность в отношениях между людьми. Ты будешь царем истины.

— Хорошо, о светлоликий! И да свершится по твоему слову!

— Если даже молния обрушится на твою голову, не отступай от своего предназначения и веди людей по пути истины. Как солнце во все времена следует одной дорогой, не отступая от нее, так и ты не покидай тропы праведности. Будь настойчив в исканиях, и ты обретешь, что ищешь. Божественный свет воссияет над головой и небесная мудрость направит твои шаги.

— Я так и сделаю, — сказал Сидхартха. — Я пробудился для истины и исполню то, что завещано мне. Я порву те связи, что соединяют меня с миром, и покину родной дом и стану искать дорогу к освобождению человека от страданий.

Он вернулся во дворец, когда уже рассвело, зашел в покои Ясодхары. На невысоком из черного дерева тускло поблескивающем столике горела лампа, заправленная благословенным маслом. В широкое, под потолком, незашторенное окно вливались утренние лучи и касались лица Ясодхары, взблескивали серебряными чешуйками в темных ее волосах. Она спала, прижав к себе сына, и губы у нее слегка подрагивали, и можно было подумать, что она шепчет что-то не радующее душу, в лице как бы застыло страдальческое выражение. Но вот Ясодхара словно бы почувствовала присутствие мужа и, сделав над собою усилие, прогнала сон, открыла глаза, разглядела супруга, сказала негромко, боясь разбудить сына:

— Я видела сон, и был тот сон не в радость…

— Что за сон? — так же негромко спросил Сидхартха, присев на край ложа.

— Я видела, как деревья, вырванные с корнем жестоким ураганом, налетевшим с океана, падали как подкошенные. А потом солнце и луна рухнули в бездну. Мне было страшно, но недолго, то есть хотя все еще страшно, но не так, как прежде, я вдруг увидела упавшую с моей головы диадему и себя коротко остриженной и… голой, совсем голой… а потом еще что-то… кажется, сломанную ручку зонта, подаренного мне государем, и одежду возлюбленного супруга, разбросанную на ложе, какие-то решетки из золота, тоже сломанные, и можно было пройти сквозь пролом и оказаться в большом ярко-зеленом саду. А еще я видела волнующийся океан и божество гор Меру… Так странно, так все перепуталось в голове, и я не знаю, к чему эти видения?

— Зато знаю я, — сказал Сидхартха. — Твой сон не предвещает ничего плохого. Ты примешь восхваление от Богов и сделаешься почитаема миром. Покинув тело женщины, ты будешь сильна как мужчина. Вот отчего ты видела себя голой. А все остальное в твоем сне… это к тому, что ты увидишь меня преодолевшим четыре течения и ставшим единственным зонтом для трех миров. Я отыщу свет мудрости, и прольется тот свет через десятки миллионов колпас, упорядочивая переселение душ и очищая пути разума. Для всех, кто поверит в меня, дурные пути будут отрезаны.

Весь день Сидхартха находился в глубокой задумчивости, а как только стемнело, разделся и лег спать, сон пришел сразу, и был дивен и волновал, зрился огромный поток, в воде которого скрывались миллионы существ, их несло к гибели. Но вот появляется он, Сидхартха, осиянный божественным светом, призывает следовать за ним. Никто не ослушается, приняв его за своего спасителя, он выводит их на твердую землю, и тут же все в существах меняется, исчезает страх и гнетущие чувства, остается лишь свет, чудный свет… А сам он подымается по склону горы Меру, вознесшейся над мирами. Эта гора служит ему троном. Он зрит себя восседающим на ней, а рядом видит Богов и множество учеников. Они со скрещенными на груди руками преклоняют пред ним колена. Они приняли открытый им Закон, и оттого так светлы и радостны их лица.

Утром Сидхартха ушел в город, накинув на плечи старый, в заплатах халат, одолженный в свое время у Чандры. Он ходил по Капилавасту, встречался с разными людьми, многие из них раньше непременно заинтересовали бы его, и он нашел бы возможность поговорить с ними и что-то уяснить для себя, но теперь он не видел никого в отдельности, а всех сразу, и отмеченное в памяти не радовало. Было чувство, что он знает об этих людях все, чего они сами не разумеют, и это знание, пришедшее к нему в благодарность за сердечные муки и душевные потрясения, точно бы возвышало над ними. Но не для того, чтобы отметить значимость его среди них, исключительность его, а с одной лишь целью: дать почувствовать тщету людских усилий, их бесполезность в миру бытования. Оттуда, сверху, очень хорошо видно, как они отталкивают друг друга и сколь велика в них неприязнь к себе подобным и сколь гнетущи зависть и ложь, проникшие в их сердца. Что они все есть такое: малость ли, подвинутая к муравьям условиями жизни, или другое, к примеру, заблудшие души, оторвавшиеся от сущего и тем лишившие себя возможности не то что совершенства, а и пути к нему?.. Наверное, то и другое вместе, а еще и неотделимость от трех миров, которая несмотря ни на что жива в них, а не то отчего бы вдруг на кого-то из них, слабых и близких земной природе, упадало почти вселенское отчаяние, и тогда несло его по белу свету, и он лихорадочно искал истину в себе, а потом и в окружении, пока в один дождливый и безрадостный день не начинал понимать бесполезность поиска, и тогда все в нем делалось слабо и не нужно для мира бывания. И он уходил из него, помогши себе, а нередко всемогущий Браму, проявив к нему участие, способствовал исполнению его желания.

Сидхартха смотрел на людей, и переходящее к нему от них, хотя и помимо воли, все больше наполняло его, страгивало с устоявшегося размышления, подвигало к действию.

Он пришел во дворец глубокой ночью, когда в черном небе сияло созвездие Пашая, а земля была погружена в мертвый сон, осторожно открыл дверь в покои, где на ложе, усыпанном жасмином, спала Ясодхара, долго смотрел на нее с грустью… Позже он узнал от людей, что в эти мгновения в прудах завяли пышные лотосы, а листья дерев усохли, утратили в себе что-то павлины и сойки, аисты и попугаи, у многих музыкантов, которые еще не спали и наслаждались чудными звуками, вдруг выпали из рук, враз ослабевших и сделавшихся непослушными, флейты и лютни, тамбуры и тамбурины…

Сидхартха нашел Чандру в условленном месте, по его повелению тот обрил ему голову и подрезал бороду. Следуя обычаям бхикшу, царевич накинул на плечи старый желтый плащ, услужливо поданный возницей, сел на любимого коня и отъехал… Оказавшись за городской чертой, он соскочил с коня, передал его верному слуге, сказал, чтобы тот возвращался во дворец, дальше он пойдет один. А еще он сказал:

— Пусть отец и мать не огорчаются. Я вернусь, когда достигну мудрости, той, высшей… Я открою Закон, и тогда их умы успокоятся. И пусть не погаснет свет в душе у жены моей и сына. Прощай!..

Чандра вернулся и сказал все, что ему было велено. Суддходана потемнел в лице, горестно вздохнула Майя-деви, а Ясодхара заплакала, и плач ее слышался далеко окрест, она восклицала сквозь слезы:

— О, мой супруг, одаренный силой… беспредельно славный… куда ты ушел? Зачем?.. Зачем ты покинул меня? О, мой супруг с ярко-красными губами, как плод бимба, с глазами длинными, как лепесток лотоса… с зубами белыми, как молоко коровы, со знаком Оурна между бровями, как я стану жить без тебя, о, мой возлюбленный?!.. Будь проклята разлука с теми, кого любишь!

Сидхартха ушел из царства сакиев под именем Готамы, и с тех пор оно надолго сделалось его единственным именем.

Часть вторая САКИЯ-МУНИ