Золото

19

Управляющий Нижнего оставил яму за Мишкой. Артель ликовала. Сезон был в полном разгаре, — сесть на фартовую деляну не было никакой надежды. Знаменитый, «гремящий» на весь свет Алдан кончался. Он не кончался, как богатый, необычайно насыщенный металлом район, для правильной спокойной разработки, но для «фарта», для внезапного обогащения умирал навсегда. Недра продолжали изливать богатства, которые могли бы сделать «счастливыми» сотни людей, но тысячи не могли удовлетворить. Славу Алдана снижали эти новые и новые толпы, гонимые слухами о баснословных заработках, разжижали крепкое вино, делали его слабым, не опьяняющим. Помимо этого, разработка и распределение делян приобретали все более закономерный характер, подчиняющийся не случайной воле золотоискателя, а воле крупного хозяйства.

С Алдана уходили разочарованные, на смену им прибывали новые искатели счастья. К вечеру в поселок вливались толпы людей с рогульками за спинами, с сумами, с вьючными оленями, конями. Их набиралось все больше. Они растекались по приискам, бродили взад и вперед, выискивая и вынюхивая «фартовые» деляны. Тем, кто шел обогатиться, казалось, не было иного исхода, как бежать обратно. Но не так просто было это для людей, истративших последние гроши и последние сухари. Между тем, цены на продовольственные продукты росли по часам. Частник, приведший транспорт оленей с грузами, диктовал свои цены.

Туго, тяжело, но настойчиво устанавливался порядок пользования делянами. Административный нажим ощущался крепко и жестко. Мишка, боясь потерять деляну, впрягался в работу, хотя чувствовал себя еще слабым. Началась рубка леса на сопке. Мишка видел, как рубцуются ребра под потными рубахами ребят, как гнутся спины и торчат лопатки. Чтобы спустить воду, надо взять скалу, углубить канаву не менее чем на полметра в сплошняке-граните! Непрестанно качала помпа. Старатели падали с ног от усталости. Бросили бы все к чертям, но бросить — означало остаться без куска хлеба в далеком суровом крае, за восемьсот километров от железной дороги. Все чаще вечерами перед сном возникали на нарах разговоры о тихой и мирной жизни в далекой России. Переставали скрывать отчаяние и не боялись насмешки за свои мечты о покинутых родных гнездах.

Добыть динамит оказалось нелегко. Мишка обегал всех приятелей и обил пороги в конторе. Подрывать скалу приходилось экономно, больше налегали на кайла. Наконец, приступили к креплению. Как опытный шахтер, Мишка с двумя подручными гнал дверной оклад, не жалея леса. В ненадежных местах ставили солидные подхваты из толстых бревен. Выработка принимала культурный и, можно даже сказать, — красивый вид. Парень не скрывал своего любования стройными просечками и безопасными забоями с потолками и отвесными стенками. Однажды, увлеченный своей работой, он, играя топором, ставя звено за звеном, как городки на току, услышал вызов из просечки. Недовольный, ворча вылез на свет. На самом краю разреза, свесив ноги, сидела Мотька. Мигом поднялся по лестнице. Оказывается, Мотька ушла от Ивана. Топтался растерянно, хотел было потереть ладонью стриженую голову, но вовремя спохватился, что рука грязная. Бросить крепление не мог, но и оставить беглянку одну в такую важную минуту было немыслимо.

— Мотя, пойдем вниз, там прохладнее, — предложил он.

Мотька вспыхнула от радости, когда он взял с ее колен узел и понес к лесенке, — она хотя верила в чувство парня, но сомнения, примет ли он ее, все-таки были. Щеки алели, глаза стали совсем синими. Мишка в необыкновенном подъеме принялся за свои стойки. Под взглядом девушки работалось еще ловчее и быстрее. Хотелось показать все свое искусство. Мотька ничего не понимала в шахтерском деле, но горячка подхватила и ее. Принялась подавать стойки, инструмент. Через несколько минут уже пилила с одним из подручных концы, другого можно было отправить подносить лес Белокурые волосы выбились. Стащила платок и, пошарив в кармане, натянула на голову сетку.

— Я буду работать с тобой на деляне. Тачку катать.

— Загуляет она у тебя, — улыбнулся Мишка, — с выката спустишь.

— Но имей в виду, в бараке оставаться не буду.

Мишка приостановил топор в воздухе и посмотрел в синие глаза.

— Я тебе говорю — ничего не бойся. А работы хватит и в бараке. Членом артели будешь, как мы все. Все равно дома приходится оставлять одного.

Мотька не хотела печалить парня отказом и беспечно рассмеялась.

— Как ни вертелась, а сделал ты из меня мамку. Запряг грязь прибирать. Придут в глине, как печники, разбросают по нарам барахло — собирай, суши, мой, стирай. Я по-своему начну командовать. У меня будет каждый знать свой гвоздь в стенке.

Беседуя, шутя о своей новой жизни, они крепили просечку. Мишка, как ребенок, в первый раз одевший костюм, о котором не смел мечтать, чувствовал и счастье и неловкость.

— Ну-ка, помощница, — приказывал он, — живее шевелись, а то мы тут примажемся на неделю.

Работа была нелегкой. Из речников перла грязь. Ежеминутно приходилось маскировать — закладывать щели отрезками и щепой, — бороться за каждую стойку. По полу растекались оползни, по стенкам струились ручьи. Купол впереди зиял дырами от выпавших крупных камней. Мотька тревожно поглядывала в темноту.

— Оказывается, очень трудно золото доставать. Я в первый раз вижу, как работают в шахте.

— Разве это шахта — из разреза свет доходит? Вот пройдем еще метров десять-двадцать — посмотришь, что будет. Вот там наворочено. Не заглядывали туда с тех пор, как меня тиснуло.

Мишка вдруг грубо отбросил Мотьку прочь и сам подался назад. Из потолка, куда он подлаживал огниво посыпалась галька вместе с кусками мерзлоты. По кровле застучал каменный град.

— Я не пущу тебя! — вцепилась Мотька в парня, который хотел выйти вперед, глянуть на купол. — Что хочешь со мной делай — не пущу!

Она держала Мишку за плечо и заглядывала в глаза.

— А что, Миша, бросить бы тебе эту работу. Живут люди без золота. Давай поговорим об этом.

— Хорошо, хорошо, поговорим… Подожди-ка минутку.

Мишка ласково, но настойчиво освободился и, осмотрев завал, принялся готовить подхваты и столбы.

— Сколько трудов положено, а дойдем до ямы — нечего мыть. Все может случиться. Выйдет на нет россыпь, что ты с ней сделаешь? Не мать родная, не попросишь.

И в самом деле, от подобного сюрприза не было никакой гарантии. Кто знает, что из себя представляет гнездо, выпавшее за бортом россыпи. Мишка озабоченно потер стриженую голову тыльной стороной руки.

— А ну-ка, Мотя, посторонись.

Он поднял подхват и положил на столбы. Затесал длинный клин, владил между торцом столба и подхватом и во весь размах обухом кайлы загнал до конца.

— Вот теперь пусть сломает, попробует!

В обеденный перерыв Мишка привел Мотьку в барак и, ласково улыбаясь, указал на сложенную из камня плиту:

— Вот пока что твой забой, Мотя.

Мотька сейчас же круто взялась за порядок: выскребла стол до натурального цвета дерева, засыпала землей ухабы в полу. Стало веселее, светлее. Похлебка из той же муки оказалась в этот день съедобнее. Но вот беда — она не хотела совсем считаться с недостатками артели. Ей никакого дела не было до того, что мука последняя.

— Эй, староста, ты мне подавай муку сейчас же, а иначе — я не мамка.

Мишке стыдно было за нищету, за убожество, в которых артель находилась в надежде на обновленную яму. Он и не пытался уговаривать Мотьку нарезать хлеб тоненькими кусочками, как делал раньше сам своей рукой. Отправился в поселок. Обошел всех знакомых старателей, но никто не дал ему ни фунта. Одни сами нуждались, а те, кто хорошо мыл, — гуляли, играли в карты, к ним не подходи.

С пустым мешком на плече шел он по поселку. Если бы не Мотька, плюнул бы и повернул назад: сегодня нет, может быть, завтра будет. Но явиться без муки к мамке, которая, наверное, уже раскалила камень в печке, чтобы испечь лепешки, он не решался. Кроме как к Сун Хун-ди, идти больше некуда… Там определенные взаимоотношения: выгодно дать — даст, невыгодно — проси хоть на коленях — не даст. Весь спрос: поверит или нет?

В харчевне, как всегда, стояли дым и вонь, теснилась толпа. Поманил хозяина рукой из-за стойки, дотронулся до белого фартука ладонью и объяснил, в чем нужда.

— Честное слово шахтера — отдам. Побольше брал.

— Не надо честное слово давай, — замахал руками Сун Хун-ди, словно ему предлагали что-то преступное. — Честное слово не нада давай. Песок давай. — Он заулыбался. — Русская старушка брал?

— Взял.

— Иван-старатель шибко серчай. Спирт выпивай, шибко гуляй.

— Пусть гуляет, какое мне дело. Дай хоть пудик.

Сун Хун-ди захохотал от такой просьбы. Нечего сказать — хватил. Пуд муки поверить, когда завтра-послезавтра Иван начнет скандалить и кто его знает, чем кончится дело из-за белокурой девки. Мишка стоял и смотрел на него. Торговец задумался. Много таких, как Мишка, брали у него «пудики», и он их больше не видел на прииске.

— Тинза давай. Тинза-ю. Старатель шибка песок любит. Песок кушай не будит, хлеб — кушай.

Он засматривался в лицо, и Мишка конфузливо отворачивался.

— Карман лежи тинза. Знай, знай — карман лежи.

Мишка сдерживался, чтобы не покраснеть. У него в самом деле в кармане в тряпочке лежало золото, но совсем не для того, чтобы тратить его на хлеб. Он давно задумал заказать ювелиру Чу Фу брошь, изображающую скрещенные лопатку и кайлу — подарок Мотьке.

Сун Хун-ди прекрасно знал душу приискателя, заметил колебание и еще веселее заговорил:

— Давай, давай. Песок кушай не надо.

Мишка нагнул голову и, не глядя на него, бормотал:

— Ладно, принесу. Отвесь мучицы и коврижку печеного дай, пожалуйста. Ребятам надо в разрез отнести. Через два дня начнем мыть, не сомневайся, пожалуйста.

Сун Хун-ди сделал самодовольное лицо.

— Тебе, Мишка, верит. Другой не верит, обманщик другой.

С мешком за плечами и половинкой хлеба в руках Мишка зашел к знакомому уже ювелиру в пристройке из фанеры. Тот выслушал его объяснение с улыбкой.

— Белая мамка дари? — спросил он. — Хороший мамка. Давай материал.

Мишка достал тряпочку из кармана.

— Незаметнинское. Сделаешь из другого — не возьму, — попытался он сказать как можно серьезней, но лицо выдавало его радость.

— Хороший мамка! — еще раз повторил мастер и сам заулыбался. — Можно дари!