Золото

27

Проводив гостей, Лидия принялась за уборку стола. Пока перемыла посуду, Федор Иванович, как всегда после обеда, ровно и мерно храпел на кровати. И на этот раз не нарушил своей привычки как человек, у которого все идет гладко и в служебных делах, и в личной жизни. Пристально вгляделась в его лицо с полуоткрытым ртом с примятым усом, с припухшими синеватыми жилками на веках. Хотела распечатать письмо, но в дверь просунулась голова, за ней виднелась другая: рабочим не терпелось узнать, что за комиссия приезжала и нет ли слухов о разработке ключа. Лидию вызвали на крыльцо. Все свободные, около двадцати человек, сидели на бревнах и курили.

— Я сама ничего не знаю, ребята, — сказала она. — Федор Иванович встанет, расскажет вам все.

— От него снега зимой не дождешься, от Федора-то Ивановича. — Один привстал и махнул рукой.

— Довольно вам болтать, как маленькие дети. Сматывайся, пока засветло, пока земля чернеет под ногами.

— А ты что, из главного управления уполномоченный приехал?

— Не из управления, а говорю — сматывайся, пока белые мухи не летают. Эксплуатироваться прииск не будет.

К прорицателю пристали с расспросами. Он насмешливо отнекивался, посмеивался. Наконец, рассерженно плюнул и сообщил, как один из членов комиссии сказал, идя с разведки: «Пусто, так пусто, нечего и голову морочить». На бревне примолкли, глубоко затягиваясь дымом из цигарок, перед большинством вставал вопрос: оставаться на Белоснежном или идти искать более надежного пристанища?

— А место-то какое: лесу сколько хочешь и на постройки, и на крепления, и на топку. Жалко такое угодье бросать.

Прорицатель еще раз посоветовал сматываться с разведки, пока не наступила зима. Кое-кто попробовал было усомниться в его словах, указывая на неплохие знаки в шурфах, но он еще убежденнее заговорил:

— Ему толкуют свое, а он — свое. Надо разбираться, умные головы! Знаки, знаки. Знаки везде есть, головы садовые.

Рабочие покинули бревно. Лидия смотрела на их удрученные спины. Повеяло тоской. Сколько напрасных трудов, забот. Сколько было надежд. Единственными признаками жизни в долине останутся столбы и пустые ямы с отвалами, и те скоро уничтожит время. В самом деле, как скоро привыкаешь к месту. Лидия повела взглядом по долине, раскинутой между невысокими спокойными хребтами, словно прощалась с нею.

Дома было тихо, только ровное дыхание мужа слышалось с кровати. Достала письмо из конверта, переданного Петей, и углубилась в чтение.

«Товарищ Лида!

Я решила написать тебе письмо. Мне Петя говорил о тебе, как о своем человеке, только тебя надо раскачать. Петю я недавно знаю: по-моему, это редкий человек. Когда я приехала на Алдан, мне показалось — в рай попала, в сравнении с жизнью в районе нацменов-орочон. Оказывается, неверно. Многое рассказал мне Петя, а тут случилось несчастье с твоей подругой и вышло как раз: и теория и практика. Работать среди орочон гораздо легче. Там, например, я на собрании без особой агитации закрепляла до 90 проц. членов кооперации «Буяга» и тут же получала членские и паевые взносы. Орочоны хорошо понимают, для чего нужна кооперация. У них нет недоверия, только много неразвитых и почти все неграмотные. На приисках, оказывается, гораздо труднее. Много, во-первых, чуждых, во-вторых — дефективных. Почему это так? Я заметила, что люди, занятые добыванием золота, гораздо отсталее индустриальных рабочих. У них развивается жадность, желание разбогатеть, — я, конечно, имею в виду главным образом старателей. Петя сказал однажды: «Прииски до сих пор были картежным игорным домом, а в картежном доме ничему хорошему не научишься». Замечательно верно. Ты выросла на приисках, наверное, привыкла ко многому и считаешь нормальным то, что на самом деле очень ненормально. Петя мне многое объяснил. Мы с ним, кажется, будем друзьями. Он ведь участник гражданской войны в Якутии.

Я про себя его называю пареньком, хотя он старше меня и давно в партии. В двадцать втором году зимой он вступил добровольцем в отряд Строда, который отправился из Якутска против Пепеляева. Пепеляев уже занял Амгу и хотел наступать на Якутск. Выступили в феврале, в самые морозы. Многие шли в ботинках. Быков и лошадей кормили своим хлебом. Наконец, отряд подступил к Амге. Пепеляев приказал уничтожить прорвавшийся отряд. И вот начался бой в тайге.

У наших в первые же дни — двадцать шесть убитых и тридцать раненых. Ты, может быть, не представляешь, что значит получить тридцать раненых, когда нет лазарета. Мне приходилось участвовать в боях под Нижнеудинском. А в тайге положение еще хуже. Люди сидели в юрте, вся защита — мороженый навозный вал.

Непрерывным пулеметным огнем окопы разрушены, надо чинить их, но чем? Навоза нет больше. Тогда на выручку пришли мертвые товарищи. Из трупов построили баррикады. Их можно разбить только из пушек, но вот приходит известие, что отряд Пепеляева взял деревню, в которой сидели наши части, и захватил орудие. Приготовились к самому худшему, сложили патроны в кучу, насыпали порох, сверху положили сухие дрова и сено. Подняли знамя, гармония играет «Интернационал».

Представляешь, Лида! С тринадцатого февраля до третьего марта держались в юрте. Сто шагов в длину и тридцать в ширину. Душно, открыть отдушины нельзя — влетают пули, за водой ползают в простынях, чтобы не подстрелили. Миллионы вшей, перевязочного материала нет, йода нет. Гангрена, голод… Каждый из нас после сидения в такой крепости стал бы нервнобольным.

Так вот в чем дело, товарищ Лида. Мы с тобой встретились чужаками. По твоему мнению, я нечутко отнеслась к твоему горю. Это неверно. Я тоже могла бы разнюниться на похоронах, не беспокойся. Петя говорил, что едва не плакал там, в юрте. Приходится сдерживаться. Надо помнить, что у нас не одна Мотя, много их осталось в живых, им надо помочь. Мне с похорон надо было бежать на совещание. Управление предложило нам для школы землянку, в которой и пяти ребят не посадишь, а мне удалось добиться барака о двух окошках. Неверный у тебя подход, товарищ Лида. Меня, например, мать не хотела отпускать в комсомол и плакала. Что же я должна была пожалеть ее и не ходить? Так вопроса нельзя ставить, так можно запутаться совсем. Надо работать и сделать так, чтобы некого было жалеть.

После Петиных рассказов о приисковой жизни я заинтересовалась и пошла в суд. Мне дали дела. За шесть месяцев двенадцать убийств женщин. Из-за ревности. Считается позором, если у старателя ушла сожительница, а он не отомстил. Надо взяться за работу среди женщин, а то они считают подобное отношение вполне нормальным и не протестуют; только боятся.

А потом, оказывается, здесь мало религиозных, но много суеверных, что одно и то же. Носят за пазухой камешки с богатой деляны, чтобы повезло, чертят мелом крестики на кайле, загораживают солнечный свет спиной, когда кайлят, чтобы солнце не выпило золото.

Мы с Петей решили вытащить тебя на Незаметный. Людей мало, ты нужна здесь. Ты должна дать нам ответ, как можно скорее. Петя уже, кажется, говорил о тебе с Шепетовым, с секретарем. С приветом Поля Иннокентьева».

Лидия улыбалась. Происхождение письма теперь окончательно было ясно: Поля влюбилась в Петю — все письмо заполнила описанием его необыкновенных качеств! И желание вытащить ее с разведки на Незаметный подсказано несомненно Петей…