Батареи Магнусхольма

— Почему унизительно? — удивился Лабрюйер. Он много всяких глупостей услышал от Каролины, но такое прозвучало впервые.

— Ну как же? Мужчина этим говорит: ты настолько ниже меня, что я могу целовать тебе руку без всякого ущерба для своего самолюбия!

Понять такую логику Лабрюйеру было не дано.

Тем более, что в голове у него складывалось иное логическое построение.

Иван Иванович Адамсон живет на одно офицерское жалованье. Проиграть мошеннику, значит, он может только это жалованье. Ну, если втянется в игру и войдет в азарт, то наберет долгов. И все равно — получится не та сумма, с которой мошенник международного уровня станет связываться. Украсть у Адамсона тоже нечего. Так на кой он сдался Красницкому?

Могло ли быть так, что они — просто давние знакомцы? Встретились в Риге, решили поужинать вместе, и Красницкий запросто оставил жену с приятелем, удалившись в мужскую комнату…

Но, позвольте, что можно делать в мужской комнате чуть ли не четверть часа?

Не зря Лореляй называла Лабрюйера ищейкой. Полицейская закваска была в нем неистребима.

— Фрейлен Каролина, мне это не нравится, — шепнул Лабрюйер. — Пойду-ка я посмотрю, куда этот муженек подевался. А вы не спускайте глаз с госпожи Красницкой.

Каролина кивнула.

Тут некстати появился официант с подносом.

Лабрюйер заказал хороший ужин — «зауэрбратен», тарелку пирожных «кремшнитте», чай. Когда перед ним поставили этот самый «зауэрбратен», он даже немного растерялся — четыре толстых ломтя нежнейшей говядины, которую перед тем, как жарить, три дня мариновали в вине, гора картофельных клецок, залитых особым соусом с изюмом, имбирем и свекольным сиропом, сбоку — обжаренные яблочные кубики, и вид у блюда такой, что, кажется, обычному человеку дня на три хватит.

А вот Каролина уставилась на свою тарелку с огромным интересом.

— Приятного аппетита, — сказал ей Лабрюйер и встал из-за стола.

Проходя мимо госпожи Красницкой и Адамсона, он видел плешь на затылке военного инженера, склонившегося к даме с самым трогательным видом.

— Старый дурак… — пробормотал Лабрюйер. С одной стороны, нужно было предупредить Адамсона, а с другой — не спугнуть бы мошенников. Решив, что все равно этой парочкой будет заниматься Линдер, Лабрюйер как можно быстрее прошел мимо и, выйдя из зала, направился к мужской комнате.

Красницкого там не было.

Тогда Лабрюйер отыскал буфетчика Юргена Вольфа. Тот спросил двух официантов, и оказалось, что Красницкий вообще, не завершив ужина, поднялся к себе в номер.

Озадаченный Лабрюйер вернулся в зал.

Нужно было поскорее передавать парочку Линдеру, пока она чего-нибудь не натворила.

Додумать до конца сложную мысль о Линдере, Красницком и Лореляй, которая заслуживает благодарности за то, что навела на мошенников, он не успел — изумился, глядя, как быстро и сосредоточенно поедает «зауэрбратен» Каролина. Он бы не мог с такой скоростью одолеть три ломтя мяса из четырех и добрую половину клецок.

До сих пор он не видел фотографессу за столом. Оказалось — она знатная обжора.

Сев и расстелив на коленях салфетку, Лабрюйер взялся за еду так, как иные — за непосильный и плохо вознаграждаемый труд. Однако тарелка была спасением — глядя на мясо, клецки и обжаренные яблоки, Лабрюйер не видел Иоанну д’Арк…

А она вдруг встала и вышла из зала. Адамсон приподнялся над стулом да так и замер в нелепой позе.

— Смотрите, смотрите… — шепнула Каролина. — Дамочка-то сбежала…

Однако Иоанна д’Арк снова появилась в дверях.

Она поднесла руку к лицу и сделала несколько странных движений — три пальца к губам, провела пальцем под носом, еще раз провела, свела большой и указательный в колечко, быстро соединила обе руки, потом сделала известный жест, означающий «все замечательно». И тогда только ушла.

Вся эта пантомима заняла хорошо если две секунды.

— Видели? — спросил Лабрюйер Каролину.

— Еще бы…

— Что это такое было?

— Понятия не имею. Знаки какие-то…

— Адамсону? Но какого черта?

— Кому?

— Вон тому, в мундире, ухажеру, будь он неладен…

— Да-а, ему бы она назначила свидание иначе.

— Почему вы решили, что речь о свидании?

— Так или предупреждают, или встречу назначают. А ему она могла и словами сказать.

— Кого же она могла тут предупреждать? И о чем?

Лабрюйер опять подумал, что нужно бы поскорее сдать мошенников с рук на руки Линдеру.

Он встал и оглядел зал. Там ужинала солидная и почтенная публика, если дамы — то со спутниками, мужчинами, у которых на лбу было написано: имею деньги и отличную репутацию.

Вслед за ним то же самое проделала и Каролина.

— Какая красавица… — вдруг прошептала она.

— Где?

— Вон там, у окна.

Лабрюйер нашел взглядом даму и понял — вторую такую не скоро сыщешь. Это был тип русской красоты в максимальном ее проявлении: пышные русые волосы, разделенные на прямой пробор и обрамляющие безупречное лицо великолепными волнами; и не просто лицо, а округлый лик чернобровой и темноглазой молодой боярыни с картины Маковского; впрочем, живописью Лабрюйер мало интересовался и исторического сходства не заметил. Но обратил внимание на стать и на особые очертания высокой груди — такую издавна называли «лебединой». Дама была замужняя, визави с ней сидел мужчина лет сорока, самой достойной внешности.

— Да, красавица, — согласился Лабрюйер и вдруг понял: Каролина отчаянно завидует этой роскошной даме. Иначе — зачем бы глядеть на нее, не донеся вилку до полуоткрытого рта?

Меж тем Адамсон сел за стол и принялся доедать ужин. Несколько минут спустя в залу вошел Красницкий, вернулся к своей тарелке и принялся тихонько совещаться с военным инженером. Наконец оба завершили ужин и ушли.

— Ваш «зауэрбратен» остыл, душка, — сказала Каролина.

— Ничего страшного.

Лабрюйер доел мясо, потому что осилить клецки был уже не в состоянии. Он посмотрел на идеально пустую тарелку Каролины и даже позавидовал ее прекрасному аппетиту. Но если фотографесса столько ест — отчего не толстеет?

— Уже поздно, я провожу вас, — сказал он.

Оказалось, сестрички-швейки, Марта и Анна, другой радости в жизни не имеют, кроме как следить — когда развратная Каролина возвращается домой. Лабрюйер проводил Каролину чуть ли не до двери и слышал, как хлопнула другая дверь — сестрички, подглядывавшие в щель, испугались и спрятались.

— С этим надо что-то делать, — сказал он Каролине. — Как бы они не увидели чего лишнего. Я поговорю со своей квартирной хозяйкой — может, устроим вам переезд.

Он уже настолько привык к своему страшилищу, что допускал возможность проживания под одной крышей.

— Да, съезжать отсюда придется, — согласилась Каролина.

Вид у фотографессы был усталый — или же ее просто тянуло в сон от обжорства.

Простившись с ней рукопожатием, как положено с эмансипэ, Лабрюйер вышел на Александровскую. Накрапывал дождь — даже не совсем дождь, в воздухе висела водяная пыль да сверкали отражениями фонарей тротуары. Лабрюйер мог бы пройти двором на Гертрудинскую и, срезая углы, — к своему жилищу. Но отчего-то встал напротив «Франкфурта-на-Майне». Там начиналась бурная ночь — с музыкой, карточными сражениями в номерах, шампанским в серебряных ведерках, накрашенными женщинами…

— «Маленький Париж», будь он неладен… — пробормотал Лабрюйер. Все правильно, подумал он, где Париж, там и Иоанна д’Арк… каков Париж, такова и Иоанна д’Арк…

Он пошел по Александровской в сторону Столбовой, чтобы, обогнув квартал, выйти к своему дому. Была тайная надежда — встретить кого-то из знакомых, чтобы поговорить о погоде и тем ввести себя в полусонное состояние. Но те немецкие семейства, с которыми он уже начал раскланиваться, улыбаясь почти искренне, на променад не вышли.

На углу Столбовой он остановился, чтобы проводить взглядом автомобиль, несущийся в сторону Старого города. Лабрюйер не был любителем техники, но этот автомобиль был похож на «Руссо-Балт» Вилли Мюллера — и, возможно, сам Вилли, сумасшедший шофер (как бывают сумасшедшие мамаши, так случаются и мужчины, отдавшие душу и сердце колесному средству передвижения), носится по Риге, наслаждаясь скоростью и покорностью лошадиных сил, бьющих копытами под капотом.

«Руссо-Балт» пролетел мимо, а на противоположной стороне Александровской Лабрюйер увидел одинокую женскую фигурку, которая не двигалась шагом и не бежала, а тоже, кажется, летела, чуть наклонившись вперед, в сторону Матвеевского рынка. Она попала в круг света от фонаря и понеслась дальше. За эти полтора мгновения Лабрюйер успел узнать профиль.

Стало быть, пока господин Красницкий сидит в номере, госпожа Красницкая отправилась на поиски приключений.

Тайные знаки, очевидно, адресовались любовнику. Отчего бы, в самом деле, молодой авантюристке не завести в Риге красавчика любовника? Муж у нее статный, представительный мужчина, а любовник, возможно, тоненький и горячий студент политехнического института, непременный член студенческой корпорации, мастер на всякие веселые безобразия (тут Лабрюйер вспомнил, как вместе с профессором Морусом разбирался в истории с коровой; кто-то из институтских бездельников додумался приехать на занятия верхом на корове, привязал ее к фонарному столбу у входа в alma mater и исчез; товарищи затейника его не выдали, а кого-то же следовало посадить в студенческий карцер под самой крышей хотя бы на трое суток).

Лабрюйеру было совершенно безразлично, к кому на свидания бегает во мраке эта женщина. Совершенно безразлично. Совершенно безразлично. Он пошел следом только потому, что ему был необходим после сытного ужина приятный променад. Ужин ведь оказался более чем сытный, нужно заботиться о своем пищеварении и хотя бы четверть часа погулять, хотя бы четверть часа… неторопливым шагом, сказано тебе, не-то-роп-ли-вым шагом!.. Спешить некуда. Дождь еще не хлещет, как из ведра!

Но летела по той стороне улицы Иоанна д’Арк — и Лабрюйера понесло, успевай только перебирать ногами. Прохожих было мало, он видел ее силуэт, то возникающий под фонарем, то пропадающий. Вдруг она обернулась — и словно замерла в полете. Замер и он.

Милостивый Господь послал тут очередной рычащий автомобиль, он закрыл собой женщину и вдруг остановился. Лабрюйер резко повернулся и пошел назад, словно был во власти наваждения — и вот оно сгинуло. В голове крутилась мысль: «Узнала или не узнала?»

Время было такое, что приличный человек не совершает визитов. Но фрау Вальдорф, с которой следовало завтра поговорить о комнате для Каролины, встретилась ему на лестнице.

Она долго и старательно благодарила за фотографические карточки, на которых фрейлен Ирма — настоящая красавица. Лабрюйер только дивился — как это Каролине удалось изготовить из унылой старой девы красавицу? Тут фрау Вальдорф очень вовремя ввернула сведения о хорошем приданом фрейлен Ирмы, и он вспомнил о смешном предупреждении от жены дворника Круминя.

— Фрау Вальдорф, помнится, вы говорили о квартирке на пятом этаже? Помните, которую нанимал скрипач из немецкого театра? — спросил он. — Он съехал или все еще там живет?