Оружие Вёльвы

* * *

Утром, когда Хравнхильд проснулась, гость еще спал, издавая сипение. Она разожгла очаг поярче, осмотрела раненого и покачала головой: им явно овладела лихорадка, он был горячим и слабо постанывал во сне. Хравнхильд разбудила Кари и отправила чистить козий хлев, а сама стала греть воду, чтобы еще раз перевязать рану и сделать отвар целебных трав и мазь. Растирая в ступке сушеные травы – подорожник, ромашку, крапиву, полынь – Хравнхильд шептала:

Гневные жены
Копья метнули,
Злобные дверги
Стрелы пустили,
Кожу порвали,
Кости сломали,
Кровь проливали,
Боль причиняли.
Матерь-крапива,
Стойкая в битвах,
Встань против боли,
Дай облегченье.
Укрой нас от гнева
Жен копьеносных,
Укрой нас от злобы
Двергов разящих.
Тридцать три боли
Ты изгоняешь,
Тридцать три раны
Ты заживляешь,
Силу даешь ты
Против коварства
Ётунов жен
И тварей нечистых.
Велит тебе Идунн,
Велит тебе Герда,
Велит тебе Эйра —
Здоровье дай мужу!

– Что ты там бормочешь? – раздался с лежанки, устроенной на полу, хриплый голос раненого; даже по голосу было слышно, как он слаб.

– Пытаюсь извлечь те стрелы, которыми ты ранен.

– Это был топор.

– Как мне тебя называть? А то богини и дисы могут не понять, кому им помогать.

– Называть? – Он чуть ли не удивился. – Называй меня… Вегтам[7]. Неплохое ведь имя?

Хравнхильд наклонилась над ним и с выразительным вниманием заглянула сперва в один полуоткрытый глаз, потом в другой. Цвета их при огне было никак не разобрать, но каждый был глубиной с колодец Мимира.

– Оба глаза у тебя на месте, так что не пытайся меня уверить, будто мне явился сам бог – я для этого слишком стара. Вот если бы лет тридцать назад… Сдается мне, тебе также подошло бы имя Ханги[8], – хмыкнула она.

– Тоже неплохо, – согласился раненый.

– Или Вавуд[9]…

– Чего же нет. И Видрир[10] тоже.

– Я бы сказала, скорее буря принесла тебя.

– Как знать. Не будет ложью сказать, что бури следуют за мной всю мою жизнь.

– Тогда едва ли такой гость будет для нас желанным. У нас и без того здесь не слишком спокойная жизнь… – проворчала Хравнхильд, мельком подумав о Снефрид и ее делах с долгами Ульвара. – Нам не нужен гость по имени Хникар[11].

– Тогда зови меня Свидрир[12].

– Хотела бы я, чтобы это имя говорило о тебе правду.

– Немало людей за последние лет тридцать пять обрели покой под моей секирой[13].

Хравнхильд еще раз перевязала рану, но вид ее ей не понравился. Свидрир натужно кашлял, в груди у него свистело и сипело, и она подозревала, что зашивание раны делу не вполне поможет: если сломанные ребра повредили внутри легкое, то здесь она бессильна.

– Присядь и поешь, – велела она, закончив перевязку и натянув на Свидрира нижнюю рубаху, которую отыскала в его мешке.

– Я не хочу есть.

– И это плохо. Тогда подождем, сейчас вернется Кари и поможет поднять тебя на лежанку. Не стоит тебе лежать на полу, ты и без того слаб.

– А этот твой Кари… он твой муж?

– Это мой работник.

– А где муж?

– У меня нет мужа.

– Кто еще здесь живет?

– Собака, четыре козы, девять кур и петух. Да еще мой отец, но он обитает в трех перестрелах отсюда… под землей. Так что если ты хочешь убить меня и ограбить, едва ли кто сможет тебе помешать! – Хравнхильд ухмыльнулась.

– Твой работник – человек надежный? Он не выдаст?

– Он глухой и оттого неразговорчив. Да и метель все метет – отец мой уж очень разгневан.

– Никто не должен меня видеть.

– Не знаю, когда кто-то сможет выйти отсюда или прийти. Да и нечасто ко мне бывают гости.

– Это хорошо, – сказал Свидрир и замолчал.

Хравнхильд занималась своими делами, не задавая ему вопросов. Она не была любопытной. В девяти мирах столько всего неведомого и непостижимого, что расспрашивай хоть всю жизнь – не выведаешь и сотой доли. Что за человек ее Свидрир – она видела и сама. А что за дела привели его в округ Лебяжьего Камня – ей что за нужда?

Лишь одно дело, свойственное подобным людям, могло ее касаться. Но и тогда она предпочитала дождаться, пока гость заговорит сам. Если он для нее опасен – сама она себя не выдаст.

Когда вернулся Кари, Хравнхильд знаками показала ему, чтобы помог, и, соединив усилия всех троих, они подняли раненого на приготовленную лежанку на помосте, ближе к очагу, где было теплее и светлее. Сев рядом, Хравнхильд покормила его овсянкой и дала выпить свежего козьего молока. Ел он неохотно. Несмотря на отвар крапивы и ромашки, жар не отступал, его заметно трясло, но он не жаловался, и грубое лицо его оставалось неподвижным, как деревянное.

– У тебя где-то болит? Кроме раны?

– Дверги колют меня с левой стороны. В руку, под лопатку и в шею. Эти твари всегда заходят слева. Ничего не видно, – Свидрир слегка приподнял левую руку и посмотрел на нее, – но я ощущаю, как они тычут в меня своими копьями.

После полудня, когда снег немного утих, жар у Свидрира унялся. Хравнхильд обтерла его влажной тряпкой, сняла мокрую от пота сорочку и выдала взамен старую рубаху, оставшуюся от Хравна, но Свидрир не стал ее надевать, а просто накрылся ею. Выпив еще отвара, он немного приободрился и сделал ей знак, чтобы не уходила.

– Ты давно здесь живешь?

– Я здесь родилась. Этот дом построил мой дед.

– Знаешь всех людей в округе?

– Пожалуй, знаю. Ты кого-то ищешь? – непринужденно спросила Хравнхильд, не подавая вида, что этот вопрос ее тревожит.

Если он ищет именно ее – ради вражды с ее питомцем, сыном Алов, то ему вовсе незачем знать ее имя.

– Где-то здесь должен жить один человек… Ульвар сын Гуннара. Его хутор называется Южный Склон. Знаешь такого?

Хравнхильд промолчала в изумлении. Вот о ком она не ждала услышать от зимнего гостя, пришедшего из метели, будто ётун, так это об Ульваре. Все ее мысли разом перевернулись: то, о чем она думала и к чему готовилась, оказалось несостоятельно, но взамен догадкам пришло одно недоумение. Что общего такой человек может иметь с Ульваром?

Неужели под одним из имен Одина-странника к ним явился долгожданный вестник от беглеца?

– Ты что-то о нем знаешь? – Хравнхильд с вытаращенными глазами наклонилась над Свидриром. – Ты пришел от него?

– Я пришел к нему. Знаешь, где он живет? Можешь послать работника за ним? Я дам ему пеннинг[14].

– О великий Отец Колдовства… Ты просишь невозможного. Уже третий года как никто у нас не знает, где Ульвар с хутора Южный Склон. Чтобы за ним послать, пеннинга будет мало! Мы сами дали бы пеннинг, – Хравнхильд засмеялась над это несуразной суммой, – тому, кто сказал бы нам, куда за ним послать!

– Что? – Свидрир, смотревший полузакрытыми глазами вверх, повернул голову, чтобы взглянуть на Хравнхильд. – Он жив?

– Никто этого не знает. Уже больше трех лет как он ушел в море и пропал. У тебя к нему какое-то дело… по части долгов?

Свидрир помолчал, потом ответил:

– Пожалуй, что и так. Кто у него есть из домочадцев?

Хравнхильд помолчала.

– Не вижу толку мне с тобой лукавить, – сказала она чуть погодя. – Я знала Ульвара. Он был мужем моей племянницы, дочери моей сестры. Если ты хочешь еще что-то от меня узнать, сперва расскажи, что у тебя к нему за дело. Если он должен тебе денег, то здесь ты ничего не получишь. Его хутор уже продан, чтобы расплатиться за старые долги, и другие люди осаждают его жену, чтобы получить назад свои деньги, которых у нее нет. Они собираются подать жалобу на весеннем тинге в Уппсале. Можешь к ним присоединиться. Если, конечно, – она усмехнулась, – будет охота показываться на глаза конунгу и его людям.

– Хутор продан… – пробормотал Свидрир и замолчал, опустив веки.

Хравнхильд ждала, но он больше ничего не сказал. Прислушавшись, она обнаружила, что он спит.