Батареи Магнусхольма

— Нет, я и теперь не знаю, что за тайну она так свирепо скрывает.

— Свирепо?

Лабрюйер вспомнил, что Хорь, Барсук, Росомаха и Горностай ничего пока не знают о расследовании убийства Фогеля, которое ведет инспектор Линдер.

— Стойте! — воскликнул он, и воскликнул вовремя — из-за угла вывернул орман. Не иначе, вез клиента в ближайший бордель…

Барсук, увлекшись разговором, чуть не выскочил прямо под копыта.

До Эспланады оставался всего один квартал. Лабрюйер ускорил шаг — ему совершенно не хотелось говорить сейчас про свои полицейские подвиги.

Эспланада была пуста.

И кому охота слоняться по парку сырой осенней ночью? Разве что той самой влюбленной парочке, которой уж вовсе некуда податься? Ночная прогулка над каналом все же романтичнее, только не надо лазить на Бастионную горку — дорожки от дождя раскисли, шлепнешься, заскользишь вниз и измажешься в грязи самым непотребным образом. Лабрюйер подумал, что летнее кафе на Бастионной горке сейчас, пока не выпал снег, лучшее место, чтобы на несколько недель спрятать труп…

Впрочем, Лабрюйер знал одно местечко, куда может проникнуть влюбленный студент с легкомысленной подругой. Это был карцер Политехнического института. Если в нем нет нашкодившего квартиранта и постель пуста, можно по-хорошему и за разумную плату договориться со сторожем. Гостиниц-то, куда пускают блудников и блудниц, в Риге пока что нет — обязательно хозяева убедятся, что пара состоит в законном браке.

Эти несвоевременные мысли, цепляясь одна за другую, пронеслись в уме, пока Лабрюйер, перейдя Елизаветинскую, делал первые шаги по аллее парка. Перед ним в полутора сотнях шагов высилась громада — небольшой по российским и европейским меркам, но великолепный византийский собор.

Парк был еще молод, деревья — тонки и худосочны, при необходимости за ствол не спрячешься.

— Если убийцы Адамсона возле собора — лучше с ними не сталкиваться, — прошептал Лабрюйер.

— Пристрелить-то несложно, — ответил Барсук. — А что мы получим, окромя двух покойников? Адамсон — не единственный, за кем они охотились. Помрут — и свои секреты с собой в ад утащат.

— Или они получат еще двух покойников, — сказал на это Лабрюйер. — Значит, нужно оставить им дорогу для отступления?

— Да, нужно отдать им Церковную улицу, а самим зайти как-то сбоку.

— Угу… Пошли… Обойдем собор по Александровской, а с той стороны — скамейки и фонтаны, будем перебегать на карачках…

— Гусиным шагом…

— Точно…

Так и сделали.

Первое, что обнаружили, крадясь вдоль ограды, — тело сторожа.

— Эфиром попотчевали, — по запаху определил Лабрюйер. — Ничего, проспится.

— Ты, похоже, был прав. Значит, сюда они и собирались, если взяли с собой эфир.

— Но их тут уже нет. Держи фонарик…

Луч прогулялся по прутьям, стали видны открытые воротца.

— У сторожа, что ли, ключ стянули?

— Гляди, дрова раскиданы…

Они сами не заметили, как перешли на «ты».

— Картина тяжкого преступления, — сказал Лабрюйер. — Злоумышленник похитил сажень церковных дров. Сторож ничего не видел, ничего не знает. Полная иллюзия, что по аллее подогнали тачку…

— Ну так где же может оказаться тело?

— Поленницу складывают впритык к стене собора, но она не сплошная, оставлены ниши — там же есть заднее крыльцо, есть вход в подвал, подвальные окна. Пошли, поглядим.

И точно — нашлась щель между дровами и стеной, у верха поленницы, наскоро задвинутая поленьями. Тело засунули туда головой вперед.

— Пока истопники доберутся до этого ряда поленьев — пожалуй, Крещенье настанет, — заметил Лабрюйер. — С каждым днем все холоднее, температура — как в морге, вонять не будет…

— У вас тут тоже на Крещенье морозы?

— Как когда. Значит, ничего трогать не станем, я завтра телефонирую в Полицейское управление…

— Нет, станем. Ты же сам говорил — он таскал с собой портфель с чертежами. В гостинице портфеля нет. А, сам знаешь, все дело в чертежах.

— На кой они Красницкому, если удалось переснять их на фотокамеру?

— А если не удалось?

Лабрюйер и Барсук немного поспорили о логике австро-венгерских шпионов, к единому мнению не пришли. Ясно было одно — планы отдельных частей усть-двинских укреплений у них имеются. Выяснить, что именно таскал в портфеле Адамсон, не удастся — комендант Усть-Двинска, генерал-лейтенант Миончинский, узнав про странную смерть Адамсона, введет в крепости режим наивысшей секретности.

— Но они же понимали, к чему приведет смерть военного инженера! — воскликнул Лабрюйер. — Зачем понадобилось его убивать? Он же мог до второго пришествия снабжать их чертежами! Эта тварь очень ловко его держала на коротком поводке — то оттолкнет, то подманит!..

— Красницкая?

— Кто же еще? Я все ее маневры видел!

— Если бы она его совратила и сделала осведомителем, то его не стали бы убивать. Там произошло что-то, чего мы пока не понимаем. И не поймем, пока не увидим труп и портфель, — сказал Барсук. — Так что давай разбирать поленницу…

— Завтра полиция этим займется.

— Завтра Миончинский этим займется! Сведения нужны сейчас.

Лабрюйер был зол неимоверно. У него на глазах разворачивалась трагикомедия соблазнения. Сперва она была для него комедией — старый дурак, верный супруг увядшей жены, влюбился в чернокудрую сирену. Потом он с тревогой наблюдал, как Адамсон теряет силу, мужество, чувство собственного достоинства. И вот — трагедия…

— Тварь… — пробормотал Лабрюйер. — Ты прав. Нельзя ему тут быть…

Он ничего больше не мог сделать для Адамсона. Предупреждал же! Пытался же вправить мозги! Натыкался на печальное сопротивление обреченного человека… Ну, хоть не позволить телу валяться и стыть у соборной стены, за поленницей, хоть это!..

— Тварь, мерзкая тварь… — повторял он, передавая поленья Барсуку и высвобождая тело. Стыдно было — до жути. Ведь и он чуть не лишился рассудка, глядя на точеное лицо, на склоненную шею Иоанны д’Арк. Неприятель знал, кого привезти в Ригу! Черноволосая и рыжая…

— Им незачем было его убивать. Сейчас в Усть-Двинске начнутся всякие строгости, — сказал Барсук. — Что такого смертельного он мог подсмотреть или услышать?

— Он забросил службу и все время старался проводить с этой тварью. Что угодно мог услышать!

— Портфеля нет?

— Еще нет…

Адамсон лежал вниз лицом. Теперь уже можно было вытащить его за ноги. Можно… но нельзя!..

— Ты решил разобрать всю поленницу? — спросил Барсук. — Угомонись.

Лабрюйер не ответил.

Вскоре ему удалось повернуть тело набок и самому протиснуться в щель.

— Акимыч, я подниму за плечи, ты подхватывай под колени, — сказал Лабрюйер.

Барсук был крупный сильный мужчина. Лабрюйер — ростом пониже, но тоже не слаб. Они вынули тело из полуразваленной сверху поленницы и уложили на жухлую траву.

— Царствие небесное… — прошептал Барсук. — Теперь ищем портфель.

— Сволочи, — ответил Лабрюйер.

Красницкий с помощником избавили Адамсона от верхней одежды и от кителя. Никаких документов, позволяющих его опознать, не оставили. Они, естественно, понимали, что опознание — дело двух-трех дней. Но оттягивали тот момент, когда на них ополчится рижская полиция.

— Китель в гостинице, — поняв Лабрюйера по единому слову, сказал Барсук. — Но найти его там полиция уже не успеет…

И тут Лабрюйер услышал свист.

Ночью много кто может свистеть — кавалер, выманивая барышню на свидание; вот, подающий знак товарищам; полицейский агент, выслеживающий вора…

Но мелодия была такая, что Лабрюйер ахнул

— Мы шествуем величаво, ем величаво, ем величаво, два Аякса два, да два Аякса два… — вот каким словам соответствовала эта чересчур хорошо знакомая мелодия.

— Енисеев… — без голоса произнес Лабрюйер.

Так вот кто прибыл из Питера и тайно навещал фотографическое заведение!

Лабрюйер понял, что сейчас сам совершит убийство — и не хуже агентов «Эвиденцбюро».

Свист доносился со стороны Александровской. До Александровской — два шага. Он сорвался и побежал.

Он хотел высказать Аяксу Саламинскому все, что думает о людях, способных сделать из сослуживца циркового клоуна, втравить его в дурацкие истории, от души веселиться, глядя на его ошибки.

Но Енисеева на Александровской не было. Шагал, насвистывая, какой-то другой человек, ростом — пониже, в плечах — поуже. Совсем другой силуэт, совсем другая походка…

Лабрюйера было уже не остановить. Все беспокойство этой ночи, скопившись, требовало телесного выплеска, возни с поленницей, оказалось, было мало.

Он пробежал еще несколько шагов и узнал Хоря.

Тот шагал широко, размашисто, как-то совсем радостно шагал — мог себе позволить правильную мужскую походку после страданий в осточертевшей юбке.

Лабрюйер зажмурился, помотал головой, открыл глаза — прямо на него действительно шел не Аякс Саламинский, не этот треклятый жандарм, а совсем другой человек — которого, кстати, тоже порой хотелось удавить.

— Что вы такое свистели? — напустился на Хоря Лабрюйер. — Где вы это взяли?!

— Из «Прекрасной Елены». Люблю Оффенбаха, — ответил удивленный Хорь. — Мы в капустнике изображали «Процессию царей Эллады», смеху было! Я был царь Ахилл — «Я царь Ахилл, бесподобен, хил, бесподобен!..» Мне нарочно пузо из двух подушек подвязали. А мелодия прицепилась — спасу нет. Под нее ходить хорошо, как-то ходьбе соответствует…

До Лабрюйера не сразу дошло, что «Прекрасная Елена» — не собственность господина антрепренера Кокшарова, и поставить куски оперетты может каждый, кому не лень.

— Вы зря бегали, — сказал он. — Мы с Барсуком нашли Адамсона, царствие ему небесное.

— Черт возьми…

— Где Янтовский?

— Он обратно побежал — к воротам. Хочет посмотреть, кто придет в гостиницу. Ведь непонятно, куда делась Красницкая. Может, она вместе с мужчинами пошла выносить тело.

— И с превеликой радостью! — вдруг выкрикнул Лабрюйер.

— Где тело?

— Лежало у собора, за поленницей. Я с этой поленницей как-то уже имел дело… Идем. Там Барсук ждет. Ох, и сторож… про него-то мы сгоряча и забыли…где тут ближайший полицейский пост?..

Видимо, сторож, при всей своей массивности, имел слабое сердце. Пробудить его от эфирного опьянения не удалось, как ни бились.

— Два тела, — сказал, поднимаясь с колен, Барсук. — Расхлебывать эту кашу придется тебе, Леопард. Нам с Хорем мельтешить и попадаться в полицейские отчеты незачем.

— Надо придумать версию — как тело попало к собору и откуда у собора взялся Леопард, — добавил Хорь.

— Ничего не надо. Нас никто не видел. Просто пойдем отсюда прочь, — решил Лабрюйер. — Утром найдут трупы… а там будет видно…

Он посмотрел вниз. У его ног лежал Адамсон. Лицо было совсем жалкое, ободранное о дрова. Его нельзя было оставлять — но единственным способом поквитаться за него было правильное отступление. Ни к чему, чтобы вечерние газеты вышли с новостью: тело военного инженера откопал бывший полицейский!

— Нужно будет телефонировать вашему Линдеру, — напомнил Хорь.

— Сам знаю.

Они на всякий случай сделали крюк и шли поодиночке. Вроде никто за ними не увязался.