Оружие Вёльвы

– Сядь… не нависай над мной, – она указала Эйрику на ларь напротив, и он тоже сел, выжидательно глядя на нее.

Снефрид угадывала, что он волнуется, хотя лицо его оставалось вполне невозмутимым. То, что вместо ее лица он видит черную маску, его, кажется не смущает…

Ну конечно! Он же не видел Хравнхильд по-другому. Она сама сказала, что он не знает ее в лицо! Да и встречались они в последний раз, когда он принимал посвящение, и тогда ему было семнадцать…

– Девять лет прошло, – откликнулся Эйрик на ее мысли, и сам его низкий голос показывал, что парню давно не семнадцать. – Я изменился, да? А ты – нисколько. Рад это видеть. Многие женщины к твоим годам делаются горбаты, или слишком толсты, или колченоги… Ты ведь старше моей матери на несколько лет, да?

– Да, – сдержанно подтвердила Снефрид.

Если он и помнит, девять лет спустя, голос Хравнхильд, то ничего страшного: их голоса очень похожи, а из-под маски он звучит приглушенно. Ростом и фигурой они тоже почти одинаковы: тетка не растолстела, да и с чего бы? Кажется, она сможет его провести…

– Расскажи мне, как твои дела, – мягко предложила Снефрид. – Что тебя привело ко мне?

По ее мнению, это был самый уместный вопрос со стороны пожилой «кормилицы» своему давно выросшему «питомцу».

Эйрик принялся рассказывать: как зимовал на острове Зеландия, как весной его охватило нестерпимое желание вернуться в Свеаланд и наконец разобраться с дедом, как он прибыл к шхерам, где начинается Норрстрём, как встретил дядю Олава и тот предложил перемирие, сославшись на болезнь Бьёрна конунга… И про свои сны. Он видел этот сон трижды и понял, что ему необходимо встретиться с ней и узнать, что за перелом приготовила ему судьба.

– В этом сне я каждый раз был совсем голым, – добавил он. – Говорят, что это к болезни, но мне отчего-то подумалось: нет, ведь младенец рождается голым. И может быть, что моя судьба… ну, готовит мне нечто вроде нового рождения? Или для этого обязательно сначала умереть?

Ничто в этой речи его не смущало, и Снефрид невольно улыбнулась под маской. Хравнхильд уже видела этого человека совсем голым – в тот час, когда он вышел из материнской утробы. И потом еще раз – девять лет назад. С тех пор он сильно изменился… Снефрид гнала прочь возникающее в воображении зрелище – не младенца, нет. И, несмотря на всю сложность этого нелепого положения, ей делалось весело.

Так вот он, этот человек! Тот, кого она обозначала как «старший сын госпожи Алов», даже не задумываясь, каков он, не всегда помня его имя. Она считала, что ей нет и не будет до него никакого дела. А он оказался… таким огромным. Дело было даже не в высоком росте Эйрика и крупном сложении; по всей его повадке, по голосу, по какому-то неуловимому чувству, которое он внушал, делалось ясно, что это значительный человек, наделенный сильной удачей.

– Нет, ты не должен умереть, – успокоила его Снефрид. Она не знала, что в эти мгновения Эйрик слышит именно тот ласковый молодой голос, который звал его во сне, и еще сильнее убеждается в верности своего решения прийти сюда. – И ты прав: твоя судьба приблизилась к важному перелому. Она нуждается в обновлении. Поэтому я позвала тебя… Ты здесь один?

– Не совсем. Со мной два телохранителя и Гримольв Бочка. Не знаю, помнишь ли ты его – он когда-то, лет десять назад, возил тебе подарки от матери и провожал тебя к ней на праздники. Я взял его собой, чтобы показал дорогу. Корабль стоит в Бычьем заливе, здесь полтора роздыха. Мы спрятали его в скалах и вчетвером пришли сюда. Никого не встретили, я думаю, меня никто не видел. И корабль я взял не свой, а небольшой и неприметный. Эти трое ждут на краю ельника над усадьбой, заодно присматривают, чтобы не было лишних гостей.

– Ты очень предусмотрителен… да это и не удивительно. Нам с тобой нужно кое-что сделать…

– Я готов, – Эйрик чуть привстал, но сел обратно, видя, что его вёльва не двигается.

В это мгновение Снефрид окончательно решилась. Она колебалась до последнего, колебалась, даже когда начала говорить. Но это движение, выражавшее спокойную готовность к немедленному действию и полное доверие к ней, ее убедило. За время разговора она пригляделась к Эйрику. Таким «питомцем» всякая кормилица может гордиться: мало того, что телом он само совершенство, так еще и храбрость, осторожность, присутствие духа в нем выше всяких похвал. Он даже не дрогнул, увидев в пустом доме призрачную женщину с черной маской вместо лица, будто и сам был сродни миру духов. Впрочем, он ведь не знает, что Хравнхильд мертва…

Вспомнив об этом, Снефрид глубоко вздохнула. Хравнхильд говорила ей, что нужно делать. Она все помнит.

– Сейчас я вернусь, – Снефрид встала и вышла.

У порога она огляделась, но никого не увидела. Кари где-то ходил, а люди Эйрика не показывались на глаза; если все так, как он сказал, то сейчас они находятся у нее почти над головой и наблюдают за двором сверху, со склона Еловой горы. Она прошла к погребу, надеясь, что Кари утром подоил коз. Так и есть: она нашла полгоршка свежего молока. Этого хватит.

С горшком в руках Снефрид вернулась в дом и налила немного молока в глиняную чашку.

– Ты, наверное, привык к более роскошной посуде? – Она покосилась на Эйрика сквозь прорези маски.

– Я привык к чему угодно, – спокойно ответил он, и Снефрид сразу поняла – это не преувеличение. – Приходилось есть из собственного шлема, а уж пить – сколько раз. Или с листьев. С камней. Из черепа врагов еще не пробовал, хотя… Жаль, Стюр и его братия почти все утонули. Достался бы мне его труп – сделал бы чашу из черепа, непременно.

Руки Снефрид, державшие горшок, слегка дрогнули. Не рассказать ли ему, какой опасностью ему грозит утонувшая Стюрова братия? Нет, не сейчас. Пришлось бы рассказывать слишком много, а он ведь еще и не знает, кто она на самом деле…

И надо ли ему это знать? Казалось невозможным сознаться этому большому, невозмутимому, могущественному человеку, что его судьба отныне в руках молодой неопытной ворожеи. Пока он принимал ее за Хравнхильд, Снефрид чувствовала себя немного увереннее.

Поставив горшок, Снефрид собралась с духом и принесла из седельной сумки жезл вёльвы. Ларец она оставила в усадьбе под охраной Мьёлль, но с жезлом не смогла расстаться, как будто он стал частью ее тела. Оказалось, правильно сделала.

– Встань, – тихо велела она.

У нее сильно билось сердце и в груди было такое ощущение, будто там плещется бурный и безграничный океан. Эйрик с готовностью повиновался. Она чувствовала: от так доверяет ей, своей воплощенной судьбе, сопровождающей его с рождения, что сделает что угодно, не спрашивая ни о чем. Снефрид это нравилось. Мелькнуло даже сожаление, что им предстоит так скоро расстаться, видимо, уже не на десять лет, а навсегда.

– Мне нужна твоя рубашка, – так же тихо сказала Снефрид.

Как она и думала, Эйрик без промедления и без вопросов расстегнул пояс. В теплый летний день на нем была только одна сорочка, и, живо ее стянув, он остался полуголым. Снефрид мельком подумала, что, прикажи она ему раздеться целиком, он бы и это сделал так же быстро и охотно. Зато сама она как-то неуместно взволновалась от этого зрелища – широкий крепкий торс, мускулистые плечи, довольно густые волосы на верхней части груди, более узкой полосой спускавшиеся к животу. От него веяло могучей мужской силой, и волна этого ощущения захватила Снефрид, путая мысли.

Эйрик подал ей свою рубашку. Начав ее сворачивать, она уловила запах, теплый запах тела; он показался ей приятным, притягательным, и от этого что-то тревожно и сладко зашевелилось в животе.

О Фрейя! Снефрид понимала, что это такое, но еще лучше понимала неуместность подобных ощущений. Конечно, такой мужчина любой женщине может внушить желание, даже не желая того. Особенно той, что уже четыре года живет без мужа и почти забыла, как оно бывает. Но это было бы совершенно лишним, даже если бы она сейчас и не притворялась «кормилицей» Эйрика, вдвое его старше, принявшей его на руки, когда он родился.

Одолеваемая этими мыслями, Снефрид придала рубашке вид опрятного свертка, похожего на спеленутого младенца. Это привело ей на память весь тот разговор с Хравнхильд, и невольно она фыркнула от смеха. Теперь, когда она увидела это «дитя», возвышавшееся над нею на целую голову и, должно быть, более чем вдвое ее тяжелее, все это стало еще смешнее.

– Ты смеешься? – Эйрик слегка удивился.

– Ты бы тоже засмеялся. Я подумала, что в прошлый раз, когда ты родился, я взяла тебя на руки, но теперь мне это было бы сделать затруднительно.

Эйрик тоже хмыкнул от смеха, но тут же предложил:

– Давай я возьму тебя на руки. Мне это будет не затруднительно.

Снефрид зашлась от хохота, прижала руки ко рту и наткнулась на жесткую кожу маски. Это ее немного отрезвило. Если она покажется слишком веселой, Эйрик может догадаться, что дело нечисто.

Хотя… он ведь не знает, какой была Хравнхильд. Со своей вирд-коной Эйрик обращался почтительно, но без робости, и Снефрид уже сомневалась, а есть ли на свете хоть что-то, способное нагнать на него робость. Такие чувства не для него, он перешел грань, куда им ходу нет. Хравнхильд бы это понравилось – она любила смелых людей.

– Мы сделаем по-другому, – ответила Снефрид, подавив смех. – Вот так.

Она села на помост, держа на руках свернутую рубашку, будто младенца. От рубашки исходил легкий запах тела – она не была сильно заношенной, для встречи со своей норной Эйрик догадался одеться в чистое, – и Снефрид наполняло впечатление, что она держит живое существо. Хотелось покачать. Сейчас раздастся младенческий плач…

– Подойди, – она кивнула Эйрику. – Коснись коленом моих колен.

Он исполнил это – с некоторой осторожностью, но от этого прикосновения Снефрид пробрала чувственная дрожь.

– Теперь встань на колени вот здесь, – она показала на пол возле себя.

Эйрик повиновался, и по его глазам ей показалось, что он тоже воодушевлен происходящим. Было достаточно светло, и она разглядела, что глаза у него глубоко посаженные, темно-серые. Он не пытался смотреть ей в глаза, но взгляд его, по неистребимому побуждению всякого мужчины, тут же упал на ее грудь, оказавшуюся прямо у него перед лицом. Особой пышностью груди Снефрид не отличалась, да и серое платье с глухим воротом ее надежно защищало, но она опять невольно вспомнила, что тогда сказала Хравнхильд.

Одной рукой держа рубашку, другой Снефрид взяла с помоста чашку с молоком. Вот бы он позабавился, если бы она сейчас вылила это молоко себе на грудь, как предлагала Хравнхильд. Но хотя в ней гуляла шальная отвага и готовность к безумствам, Снефрид понимала, что причиной этому невольное возбуждение, и не теряла власти над собой. Поэтому просто приложила чашку к груди – Эйрик при этом слегка переменился в лице, не отводя глаз от мягких округлостей, – а потом передала Эйрику.

– Пей. В этот день судьба твоя, Эйрик сын Анунда, начинает новую нить. Да будет она длинной, прочной и ровной, да будут благосклонны к тебе Девы Источника и Великая Диса, да отвратят они от тебя все зло вольное и невольное, все оковы, чары, хвори, да не покинет тебя удача во всякий час, днем и ночью, на суше и на море.