Оружие Вёльвы

* * *

В ту ночь ей снова приснилась Хравнхильд. Новое ее сообщение было иного рода.

«Ты ведешь себя совершенно неправильно! – смеясь, сказала диса. – Ты ведешь себя как Снефрид, молодая добропорядочная женщина, случайно попавшая на корабль с чужими людьми. В душе ты побаиваешься Эйрика и всего пути, на который встала. А должна ты вести себя как Хравнхильд – опытная колдунья вдвое старше, которая этого Эйрика видела и новорожденным младенцем, и молодым парнем. А он видел ее в самый страшный день своей жизни и до сих пор считает кем-то вроде норны Урд, подательницы жизни и смерти. Это ты должна говорить ему «не бойся». Подумай об этом, если хочешь и дальше притворяться твоей теткой!»

Проснувшись, Снефрид не сразу вспомнила, где находится. Тесный шалаш, покрытый сосновыми ветками. Она лежала на чем-то жестком: мох на гладкой скале был прикрыт лишь парой овчин, и она отлежала бока. Сквозь щели пробивался яркий свет, веяло запахом моря, раздавались крики чаек. Слышались негромкие мужские голоса, стучал топор. Она повернулась – рядом с нею, скорчившись под своим плащом, спала Мьёлль. Остальное пространство шатра занимали лари и короба с их пожитками.

Вспомнился сон, и Снефрид сообразила: диса права, а она ведет себя как дура. То есть совсем не как Хравнхильд, которая никогда ничего и никого не боялась. Уж конечно, она не боится Эйрика! Они почти не знают друг друга, но Хравнхильд всю жизнь следит за его судьбой и помогает ему. Два с половиной десятка лет она тянула нити ради его силы и удачи, и теперь ей должно быть очень любопытно, что за человек вырос из прежнего младенца. Если ее усилия не пропали даром, ей будет приятно это увидеть. Ей должно нравиться, каким стал Эйрик – отчасти в этом и ее заслуга. Хравнхильд не была общительной и приветливой женщиной, но с теми немногими, кто был ей по душе, держалась откровенно и дружелюбно – это Снефрид помнила по себе.

И как вела бы себя Хравнхильд, если бы не упала с крыши, не умерла и в ее домике Эйрик застал бы настоящую хозяйку? Ларец? Если бы Снефрид поддалась на уговоры и передала тетке ларец, Хравнхильд взяла бы его с собой. Рассказала бы она о нем Эйрику? Пожалуй, нет. Для блага Эйрика нужно, чтобы его враги не получили ларца, но ему самому он никак не пригодится. Значит, об этом ей и далее следует молчать. Но вести себя надо по-другому. Хравнхильд видела бы в Эйрике ребенка, хоть и выросшего. Она ему все равно что мать. Если бы она, Снефрид, видела перед собой двухлетнего, она ведь не боялась бы его?

Как же хочется вымыться! Островок был слишком маленьким, на нем нельзя было отойти достаточно далеко, чтобы искупаться не на глазах у всей дружины. Надо сказать Эйрику, чтобы для следующего ночлега выбрал кусок земли побольше…

– Я принесу тебе воды в ведре, – сказала Мьёлль, когда проснулась. – Там напротив острова в море впадает ручей, они все равно поплывут за водой.

Какое счастье, что с нею Мьёлль! Снефрид вовсе не принуждала и не уговаривала рабыню ей сопутствовать. Наоборот, предлагала отпустить ее на волю или передать любой хозяйке в округе, которая ей нравится. Та сама отказалась с нею расстаться. «Куда же ты поедешь одна! – шепотом восклицала Мьёлль. – Кто тебе рубашку постирает?» С самых юных лет не имея другой семьи, попав к добрым хозяевам, Мьёлль привязалась к ним, как к родным; Снефрид она знала с рождения, стирала ей рубашки еще в ту пору, пока Снефрид совсем не могла этого делать сама, и теперь, имея выбор, предпочла покинуть привычные края, но сохранить то последнее, что у нее было из семьи.

Пока Мьёлль ходила на разведку, Снефрид оставалась в сосновом шатре, за пологом из старого теткиного плаща. Хирдманы, спавшие прямо под открытым небом, частью на островке, частью на дне корабля, уже просыпались. Корабль сводили через небольшой пролив к земле и набрали в котлы и бочки воды из ручья. Мьёлль принесла воды в шалаш, и Снефрид смогла умыться без посторонних глаз и обтереться влажной тряпкой. От холодной воды она с ног до головы покрылась мурашками, но ощущение свежести взбодрило. Потянуло наружу, где уже было тепло от встающего солнца.

Снова надев маску и плащ, Снефрид вышла и села на мешок у входа в шалаш. С наслаждением вдохнула свежайший воздух раннего летнего утра. В десяти шагах на скале уже горел костер, запах соснового дыма мешался с морским ветром. Бесчисленные светлые блики играли на мелких волнах вокруг, будто улыбки морских великанш.

Первый, кого она увидела, был Эйрик. Вокруг костра уже сидели и полулежали человек десять хирдманов, еще столько же плескались в море. Люди Эйрика были для Снефрид на одно лицо, но сам он среди них ярко выделялся – высоким ростом, крупным сложением, длинными светло-рыжими волосами. Сейчас эти волосы были влажными – он, видимо, уже успел искупаться. Сорочки на нем не было, и все хирдманы видели, что его торс и руки обвивает белая шерстяная нить. Сегодня третий день, как он ее носит. Снефрид мельком пожалела, что не вышла из шалаша чуть раньше, но и обрадовалась этому. Она отгоняла мысли о том, чего еще может потребовать их странный союз, но из-за них Эйрик внушал ей больше любопытства. Даже спе-диса в первом сне ей напомнила: нить – это еще не все…

Завидев «госпожу кормилицу», к ней приблизился Вальди – оружничий Эйрика, она его уже знала, – и почтительно предложил миску каши.

– Попроси конунга подойти ко мне, – велела ему Снефрид из-под маски.

Услышав, что госпожа зовет, Эйрик из вежливости надел рубаху, лежавшую рядом с ним, и подошел. Знаком Снефрид предложила ему сесть на мох перед нею.

– Посиди со мной, Эйрик, – ласково и немного насмешливо, как говорила с нею Хравнхильд, сказала она. – У меня еще не было случая как следует тебя разглядеть. Ты так вырос! – Она засмеялась будто в удивлении. – Расскажи мне, как ты жил. Я кое-что слышала от твоей матери, но я бывала у нее только раз в год, на йоль. Помню, как-то у нее рассказали, будто лет пять или шесть назад ты разбил каких-то викингов, кажется, их вождя звали Стюр Одноглазый.

– Да, было такое, – Эйрик кивнул. – Шесть лет назад… Этот Стюр был человек очень известный. Родом он норвежец, и кажется, даже был конунгом в своем фюльке, но потом его земли понадобились Харальду сыну Хальвдана, и сражение ему Стюр проиграл. Даже лишился глаза в битве, но он был еще слишком молод, чтобы сдаться. И тогда он сказал, что отныне станет конунгом широкосинего моря, никогда не станет ночевать под закопченой крышей и все такое. Набрал себе дружину таких же отморозков, из обиженных Харальдом, у кого на земле ничего не осталось, и стал разбойничать. Поначалу, говорят, нападал только на корабли и земли людей Харальда, а потом на кого попало, и скопил немало сокровищ. Не боялся он ни людей, ни богов, даже святилища, говорят, грабил. До Уппсалы, конечно, ему было не добраться, а вот в Каупанг он однажды наведался в тамошнюю священную рощу. А уж курган какой-нибудь старый вскрыть ему было что орех разгрызть. Я тебе покажу, у меня на Ольховом острове, где все вещи, есть один меч из той добычи, я думаю, Стюр его из могилы и добыл. Сейчас таких никто не делает. Он похож на франкский, как куют на Рейне, но у него яблоко рукояти отделано красной эмалью и гранатам, все красное и блестящее, как кровь, и сбоку приделано как бы кольцо. Но оно ни для чего не нужно, а говорят, если коснуться раны этим кольцом, то она исцелится. Не знаю, правда или нет. Клинок тоже отличный, по долу идет узор. Только я им не пользуюсь, он для меня коротковат…

Эйрик рассказывал неторопливо, не как любитель поболтать, но уверенно, как человек, знающий, что хочет сказать. Снефрид на самом деле была рада узнать получше, что за случай привел в их края сначала Хаки, а потом Вегарда. Пока она ела осторожно кашу, отвернувшись и немного сдвинув маску вверх, Эйрик рассказывал про свое столкновение со Стюром: после него знаменитый конунг-разбойник отправился на дно своего владения, широкосинего моря, уступив славу Эйрику – человеку, весьма на него похожему, строго говоря.

– О Фрейр! – Рассказ и правда поразил Снефрид. – Но если это произошло шесть лет назад, то тебе было всего двадцать!

– Да, так выходит. Альреку восемнадцать, а Сигурду семнадцать. Он к тому времени был уже человеком опытным, но Один решил призвать его к себе… У него ведь не было своей вирд-коны? – Эйрик бросил на маску Снефрид короткий вопросительный взгляд.

– Я гадала заранее, еще когда твоя мать тебя носила. – Здесь Снефрид могла рассказать ему чистую правду, которую знала от Хравнхильд. – И руны сказали, что ее первый ребенок вырастет выдающимся человеком, проживет долгую жизнь, станет конунгом, будет иметь обширные богатые владения и многочисленное потомство. Когда ты родился, я призвала Фрейю и норн, и они привязали твою нить к палатам луны. По этой нити сошла спе-диса, та, что относит мои заклятья к Ясеню и врезает в его кору. Но для твоих братьев сделать того же не удалось. Им не была суждена такая же славная судьба. Но если Сигурд добился славы собственной доблестью и был избран валькирией, нам не стоит его жалеть.

Снефрид заметила, что во время разговора Эйрик не смотрит ей в лицо – то есть в маску, но бросает внимательные взгляды на ее тело. Сначала она удивилась и даже слегка встревожилась. А потом сообразила. Будучи взрослым, он виделся с Хравнхильд один раз – девять лет назад. Но ее лица не видел – на ней была эта же маска. Зато все остальное, надо думать, видел. И это все остальное сейчас пытается узнать. Снефрид пробрала тревожная дрожь. Она плохо помнила, как выглядела Хравнхильд девять лет назад. Та не растолстела, не стала горбатой, но, конечно, юной стройностью и тогда не отличалась. Грудь у нее всегда была побольше. Что если Эйрик все-таки разглядит разницу?

Ну что ж, раз опасность существует, лучше идти ей навстречу, не дожидаясь, пока сама подкрадется. Хравнхильд наверняка рассуждала бы именно так.

– Ты хорошо помнишь тот раз? – полушепотом спросила Снефрид и поставила пустую миску на камень.

Эйрик слегка вздрогнул. Она угадала: он тоже думал про «тот раз».

– Н-нет, не слишком, – ответил он так же тихо, не глядя на нее. – Я же был… не в себе. А во мне был он. Один-Бурый. Это же было под самый конец. Я прошел через смерть и в самом конце увидел… женщину. Ты была в маске, но я ее почти и не заметил. Так и так в глазах темно. Да мы знали, – он понизил голос совсем до шепота, – что в конце, кто дойдет, будет женщина, только притворялись, что не знаем. И как я тебя увидел, я понял – это все, я прошел! Я дошел до конца, и я жив! Такая радость… сколько я еще мог радоваться. Потом помню, я лежу на спине, а маска надо мной… Кто-то кричит или рычит… и не понимаю, что это я сам. А потом будто в голове жидкий огонь… заливает все… и пустота. Все мои силы последние на это ушли. Лежу и не могу даже пальцем шевельнуть. Потом я вроде заснул… А очнулся уже как обычно. Ты была последним, что я в тот раз видел, и мне долго еще потом снилось… Эта черная маска, будто лицо Хель, и она сидит на мне верхом…

– Не бойся меня! – ласково сказала Снефрид.

Она придвинулась к Эйрику, оперлась одной рукой на его широкое плечо, а другой ласково провела по волосам, еще слегка влажным. Ей и правда стало его немного жаль. Посвящение – маленькая смерть, Один заплатил за свои знания девятью днями мучения на Ясене, а Фрейр за любовь Герд – девятью ночами трудного пути. Эйрику, как и другим берсеркам, их силы не даются даром. Тот, кто не хочет платить, остается не хозяином, а рабом своего зверя и живет очень недолго. Теперь-то Эйрик давно уже ничего не боялся – ни Стюра Одноглазого, ни тролля лысого, ни самого Мирового Змея. Тот страшный день уничтожил его страх, оставил только разумную осторожность и умение оценивать соотношение сил. А увидев Хравнхильд – ту самую женщину с черной маской вместо лица, – он вспомнил себя, семнадцатилетнего и такого слабого по сравнению с нынешним, и тот ужас, который сумел преодолеть, чтобы родиться другим человеком.