Неудача Кунцевича

Эпилог

Париж, 1951 год

Д’Эврэ сидел в маленьком кафе, окна которого наполовину вросли в тротуар. Публика здесь собиралась самого низкого пошиба — кокотки, апаши, мелкие воры, неудачники всех сортов и мастей. Вкус шампанского здешние обитатели давно забыли; обладатель пятидесятифранковой монеты ставил ее ребром на стол, как будто это был золотой империал; к тому, кто мог предъявить пятисотфранковую ассигнацию[71], относились как к представителю высшей аристократии.

Посетители сидели за столиками, пятнистыми от папиросных ожогов, пили ситронад и кислое красное вино, ели проперченных мидий под соусом — «устриц для бедных», и то крепко обнимались и целовались (причем целующимся было абсолютно не важно, какого пола его партнер), то вскакивали и хватали в руки столовые ножи и стулья.

Тот человек, за которым охотился комиссар, пока в кафе не появился.

— Позвольте папиросочку, коллега? Если, конечно, я не нарушаю своей просьбой равновесия вашего бюджета. Если так, или если вы принципиально против подачек, тогда извиняюсь, пардоне-муа, как говорят коренные жители здешних мест.

Сказано все это было по-русски. Комиссар обернулся и увидел перед собой высокую несуразную фигуру в рыжем, в выцветших пятнах, котелке, в заштопанном большими стежками демисезонном пальто, в коротких брюках, из-под бахромы которых виднелись оголенные щиколотки. Глаза у просителя были бегающие, беспокойные.

Комиссар замялся, вспоминая, где и при каких обстоятельствах он видел это лицо.

— Нет — так нет, — сказал человек и хотел уйти.

— Ну отчего же, пожалуйста…

Д’Эврэ изъяснялся по-русски почти без акцента, — у жены был педагогический талант.

— Мерси, — проситель прижал к груди руку и умиленно склонил голову, — я всегда знал, как широка, порой безрассудно добра, до самопожертвования отзывчива великая русская душа…

«А все-таки в моем знании языка еще очень много пробелов», — подумал комиссар, не понявший и половины сказанного.

— Я вижу, вы морщитесь, не любите сантиментов? Тогда умолкаю.

Но замолчал собеседник лишь на долю секунды.

— Позвольте присесть? — и, не дождавшись разрешения, плюхнулся на стул рядом. — Не знаю почему, но вы мне чрезвычайно симпатичны, у вас открытое, доброе русское лицо. По рюмашке за знакомство? Изволите распорядиться? Гарсон, принеси нам с приятелем водочки.

«Пусть сидит, — решил комиссар, успокоив жестом своих ребят, которые уже начали было незаметно подтягиваться к их столику, — так натуральнее».

Принесли водку. Собеседник, чуть не выхватив графин из рук официанта, разлил спиртное по рюмкам и, не дождавшись комиссара, одним глотком осушил свою и тут же налил вторую.

— Ну, как говорится, первая колом, а вторая соколом!

— У вас и первая хорошо пошла, — сказал комиссар.

— Достигается упражнением.

— Булгакова почитываете? — удивился д’Эврэ, пристрастившийся под влиянием супруги к русской литературе.

— Моим последним местом службы, я имею в виду настоящей службы, была русская типография. Когда дела пошли совсем худо, хозяин жалование стал книгами выдавать, а потом мы и вовсе прогорели. Пробовал я эти книги продавать, да мало кто брал. Вот я и читал их от нечего делать.

— А теперь чем занимаетесь? — спросил комиссар.

— Я — сутенер, «кот», как в прежней жизни говаривали. Комиссионер по поставке живого товара второго и третьего сортов — на первый не хватает оборотного капитала. Способен на мелкие кражи, а иногда сбываю фальшивые кредитки, — визави произнес эту фразу безо всякого смущения — его уже развезло. — Еще альфонсирую. Она — старьевщица. Омерзительная, скупая, старая, похотливая баба. Она меня бьет! Вот я ушел из дому без спроса, а она бегает, ищет меня по всему Монмартру, а как найдет, так и станет долбить, да все по голове норовит попасть. Позвольте? — и, не дождавшись, пока полицейский кивнет, собеседник налил и молниеносно выпил третью рюмку.

Когда комиссар снял засаду и ушел из кафе, «кот» третьего сорта спал, уронив голову на стол, под которым валялся его пятнистый котелок.

Они так и не узнали друг друга — бывший агент тульского сыскного отделения и муж графини д’Эврэ, урожденной графини Вербицкой.