Неудача Кунцевича

Глава 12

За столом сидел известный французский писатель, пил водку и, выпив очередную рюмку, непременно ее разбивал. Ему кто-то сказал, что это старинный русский обычай. Официант с улыбкой подбирал осколки и аккуратно вписывал в счет десять франков.

После третьей рюмки французский писатель захмелел, стал целовать Верочке руки и спрашивать:

— А проституцией вы занимаетесь? Нет? Вот странно… После войны я служил в Константинополе и знал там некоторых русских женщин. Одна научила меня говорить по-русски. Вот, например: «Иди в п…». Что это значит?

Верочка объяснила:

— Это старинное русское приветствие. А других приветствий она вам не говорила?

— Нет.

— Жаль, есть очень звучные слова. «Иди на …й», например.

Через час писатель окончательно окосел и стал собираться домой. На выходе он столкнулся с входившим в ресторан Филаретовым.

— Пардон, месье, — извинился стражник.

Услышав акцент, писатель спросил:

— Вы русский?

— Да.

— Иди на …й!

— Чего? — Филаретов схватил писателя за лацканы пиджака.

— Это он так с тобой здоровается, — сказала Верочка, не поднимаясь с места, — я его научила.

— Да, Вера, двадцать лет ночной жизни дают о себе знать. — Филаретов отпустил ничего не понимающего француза, одернул на нем пиджак и, легонько хлопнув по плечу, показал на дверь. — Оревуар, месье.

— Совсем у тебя с мозгами плохо, — стражник сел за столик к консоматорше. — Ты представляешь, что с ним будет, если он сейчас с кем-нибудь на улице так поздоровается?

— Ну и черт с ним, надоел.

— А где Ольга?

— В кабинете, с шоферюгами.

Стражник сразу погрустнел.

— Что за шоферы?

— Таксисты.

Филаретов, подошел к стойке и попросил чашку кофе. Просидев за ней четверть часа, он поднялся — отведенное на отдых время кончилось. «Черт, и в кабинет не зайдешь, после такой выходки она со мной и разговаривать не станет, — подумал стражник. — Придется манкировать службой. Может быть, пронесет, су-бригадир не появится. А не пронесет — и черт с ним, мне ее надо непременно увидеть».

В это время дверь кабинета открылась, и из него вышло несколько парней, один из которых — белобрысый мужчина лет сорока пяти — был Филаретову знаком по прежней службе.

— Федя! — узнал знакомец Филаретова, — рад тебя видеть! О, да ты при месте, — таксист потрогал его за форменную пуговицу с двумя скрещенными ключами, — поздравляю!

— И я рад встрече, Иван. Что празднуете?

— Тариф редюи[68] обмываем. Хозяин велел пассажирам скидку сделать в двадцать процентов. Они рады-радешеньки, а нам — хоть в петлю лезь. А от тоски у нас, русских, лекарство одно. Может быть, по рюмашке? Я угощу.

— Спасибо, Иван, но я на службе.

— Ну, как знаешь. А я, пожалуй, позволю себе еще. Эй, услужающий, капни-ка мне коньячку.

В это время из кабинета вышла Ольга, кивнула Филаретову, но не подошла, а села рядом с Верой.

Стражник направился к их столику.

— Добрый вечер, Ольга Аркадьевна. Вы позволите сегодня вас проводить?

— Благодарю, но меня уже ангажировали.

— Тогда позвольте прямо сейчас сказать вам несколько слов тета-тет.

Верочка встала:

— Пойду я носик попудрю, — и, виляя бедрами, удалилась в сторону дамской комнаты.

Филаретов наклонился к уху графини и прошептал:

— ГПУ знает, что Навахин не говорил по-испански. Вам надо уехать…

Губы графини искривились в презрительной улыбке:

— А я думала, признаетесь вы или нет, и если да, то как. Благородство решили проявить? Спасибо, месье Филаретов. И я вас попрошу, — пейте теперь кофе в другом месте.

— Но вы же сами… — пробормотал Федор Евдокимович.

— Прощайте.

Стражник вышел на улицу и побрел куда глаза глядят. На запоры и ставни он не обращал никакого внимания. В конце улицы, прислонившись к велосипеду и то и дело выразительно поглядывая на часы, стоял су-бригадир.

Когда в четверть шестого утра графиня Вербицкая вышла из бистро «К нам» и направилась в сторону метро, из-за поворота выскочил желтый двухместный автомобиль такси с красной крышей и на огромной скорости полетел в сторону Лели. Она обернулась и застыла в оцепенении. В это время в нее всем телом влетел высокий, атлетически сложенный молодой человек в светло-коричневом плаще последней моды, и они вдвоем упали на тротуар.

Оба тяжело дышали и смотрели друг на друга.

— Прошу прощения, мадемуазель, — сказал спаситель.

Он поднялся, помог подняться графине.

— Разрешите представиться, мадемуазель, — граф д’Эврэ.

Потом стал отряхивать свой плащ, увидел на нем огромную дыру и прекратил это занятие.

— Чертова служба, второй плащ на помойку!

Рассказывала Ольга Аркадьевна долго, потому что рассказ периодически прерывался рыданиями.

— Да не дружила я с ним, он из клиентов. Месье Корнилов — шофер, а они — эмигрантская элита, всегда при деньгах, и скупостью не отличаются. Как-то сидим мы с ним вдвоем за столиком, ликер пьем, болтаем, и он, как бы между прочим, говорит:

— Жалко вам Лару, Ольга Аркадьевна?

— Жалко, конечно, — отвечаю.

— И мне жалко, а особенно я о том жалею, что она до сих пор не отомщена, что убийца ее на свободе разгуливает.

— Не очень-то полиция его ищет, — говорю. — К нам один явился, порасспрашивал, ушел и больше не появлялся.

— Это я про вас ему говорила, месье комиссар, — обратилась графиня к д’Эврэ, — я же не знала тогда, как вы расследование ведете, сколько сил прилагаете, чтобы преступника сыскать.

— Я не комиссар, я инспектор, — смутился д’Эврэ. — Прошу вас, рассказывайте по существу, не отвлекайтесь.

— Прошу прощения, я в полицейских регалиях не разбираюсь. Так вот, ушел, говорю, месье инспектор, а второй раз полиция явилась только тогда, когда про связь Ларочки с месье Навахиным узнали, стало быть, убийство простой девушки мало полицию интересовало.

А шофер мне говорит:

— Так он потому он в первый раз и ушел, что никто из вас ему про дружбу месье Навахина с Ларой не рассказал.

— Кстати, а действительно, почему вы об этом факте ничего месье д’Эврэ не сказали в его первый визит? Может быть, он не спрашивал? — поинтересовался Рош.

— Спрашивал, но видите ли… Мы подумали, что незачем — месье Навахина же убили раньше Ларочки, стало быть, он ее убийцей быть не мог, а способствовать тому, чтобы ее имя трепали в газетах, нам не хотелось. Вот мы с Верой и промолчали. Дуры. Но потом же мы про Дмитрия Сергеевича рассказали, когда вы, господа, второй раз явились. Ах, если бы я тогда знала, что за человек месье д’Эврэ, я бы ему сразу всю душу открыла.

Она так посмотрела на инспектора, что тот покраснел.

— Прошу вас, мадемуазель, продолжайте, — нетерпеливо сказал Рош.

— Простите. Так вот. Упрекнул меня шофер, а потом и говорит:

— Да я и сам хорош. Есть у меня предположения, кто мог Навахина убить, а в полицию не сообщаю.

— Почему же? — удивилась я.

— Словом связан. Понимаете, есть у меня знакомец один, который слышал, как месье Навахин крепко ссорился с одним человеком. И обещал этот человек Навахина прирезать. А я этого человека знаю, да и вам он знаком.

— Боже мой! Кто это?

— Вы же месье Себастьяна, испанца, изволите знать? Того, что вербует господ офицеров на службу к генералу Франко? Так это он.

— Этот мог! Он бешеный. Как-то Василий, официант наш, нечаянно на него водку пролил, так Себастьян его чуть не убил, едва оттащили.

— Вот-вот. Он к тому же и морфинист, а такому человека зарезать — как нам с вами чашку кофе выпить.

— О нем надо непременно сообщить!

— Дело в том, что человек, который мне про эту ссору рассказал, в прошлом году высылался из Франции, и сейчас в Париже нелегально. Ему никак нельзя с полицией встречаться. А без его показаний испанцу предъявить будет нечего.

— Так что же делать?

— Есть у меня одна мысль. Что, если кто-нибудь из служащих «Джигита» скажет, что слышал угрозы Себастьяна в адрес Навахина?

— Я бы могла это сделать, но показания надо будет подтвердить под присягой, а врать, поклявшись Господом Богом, я не могу.

— Можно обойтись без присяги.

— Это как же?

— Я думаю, полиция пришлет в ресторан своего агента, который будет всех исподволь про Лауру и Дмитрия Сергеевича расспрашивать. А вы бы могли этому агенту про ссору месье Навахина с Себастьяном рассказать, будто вы эту ссору слышали. А коли вас к официальному допросу пригласят, вы можете все отрицать, и врать под присягой не придется.

Я подумала и решила, что ничего плохого не будет, если я все так, как месье Корнилов предлагает, сделаю.

— Ну что ж, — говорю, — согласна. Только как я узнаю, который из посетителей агент?

— А вы всем, кто про Навахина и Лару будет спрашивать, эту историю и рассказывайте, авось один из них и окажется агентом.

Так и случилось.

— А почему вы сказали, что Навахин ругался с Себастьяном по-испански? — спросил Кламар.

— Когда месье Корнилов ушел, стала я обдумывать, как мне правдоподобнее вашему агенту все рассказать, и придумала про мужской туалет и нашу уборную. Между ними действительно стенка тонкая и все слышно. А потом подумала, спросят меня, насчет чего они ссорились, что я отвечу? Если скажу — не слыхала, не поверят: слышно все прекрасно, и проверяется это легко. Тут-то мне в голову и пришло, что будто бы они по-испански говорили, и я их не поняла.

— Как замечательно, что это вам пришло в голову, мадемуазель Вербицкая, — сказал Рош. — Про то, что вами ГПУ интересуется, вы Корнилову сегодня сообщили?

— Да. Как сторож ушел, — в голосе Ольги Аркадьевны послышались нотки презрения, — я сразу к Ивану Алексеевичу побежала. Он сказал, чтобы я не боялась, что он все уладит и что ему надо срочно уйти, чтобы все устроить. Устроил…

Графиня опять разрыдалась.