Дело Зили-султана

* * *

– И как же проходит учеба? – полюбопытствовал я. – Хороший ли ученик его величество?

– Прекрасный, просто замечательный, – отвечал Мартирос, но вид у него при этом сделался несколько загадочным.

Наконец привели убийц и посадили на кровати. Руки у них были связаны, и выглядели оба весьма плачевно – на их физиономиях уже проступили синяки от битья. Поначалу я опасался, что убийцы станут запираться, так что придется давить на них и запугивать прямо при переводчике. Но опасался я напрасно. Оба находились в таком ужасе, что сразу выложили все.

Долговязый, который, очевидно, был у них за главного, заявил, что убить повара им велел какой-то суфий. Я чертыхнулся про себя: поистине, суфиев в Персии больше, чем тараканов.

– И как же он выглядел, этот суфий? – спросил я.

Суфий, по словам проштрафившихся, выглядел в точности как суфий. Я вспомнил, что в день отравления Ганцзалина на площади сидела целая компания суфиев, или, как они сами себя называют, тасаввуф. И хотя я слышал байки про суфиев-убийц, но полагал, что они рождены страхом перед необыкновенными людьми, которыми суфии казались обывателям. Теперь же выходило, что в действительности есть некий загадочный орден отверженных, которых хлебом не корми – дай кого-нибудь отравить или повесить. Вопрос состоял в том, действуют ли суфии-убийцы сами по себе или по чьему-то наущению.

– А вас не удивило, что святой человек, суфий, велел вам убить вашего повара? – полюбопытствовал я.

Они отвечали, что, конечно, удивило: ведь он заплатил за убийство какого-то паршивого повара целых триста туманов, то есть почти тысячу рублей на русские деньги. Если учесть, что жалованье рядового составляет один туман в месяц, для них это было целое состояние. Серебреники эти они успели спрятать у себя дома еще до того, как напали на повара. Но убежать после убийства, увы, не смогли – и все из-за бдительных мухаджиров, стоявших в ту ночь на карауле.

Вот, собственно, и все, что могли сказать задержанные по этому делу. Я велел караульным увести их и передать полковнику, что они меня больше не интересуют и он может делать с ними что пожелает – хоть в землю их вкапывать вместо телеграфных столбов. А сам тем временем решил получше познакомиться с Мартирос-ханом, который показался мне весьма любопытной фигурой.

Я пригласил его продолжить разговор в ближайшей харчевне, подальше от посторонних ушей. Поначалу Мартирос-хан, жеманный и хитрый толстяк, держался крайне настороженно. Но потом выяснилось, что у нас много общего, например, мы оба любим армянский коньяк. А когда я невзначай обмолвился, что мать моего отца была армянкой (да простит мне такую вольность покойная моя бабушка), почтенный переводчик совершенно размяк и рассказал мне про двор и шаха много любопытного.

Как я и полагал, обучение Насер ад-Дина было чистой синекурой. Мартирос ходил к нему не регулярно, а лишь когда шах сам позовет. Но даже и тогда уроки случались не каждый раз. Бывает, вызовет к себе шах Мартироса, но пока тот доберется до дворца, повелитель уже передумает, решив, что лучше поваляться в эндеруне. Понятно, что при таком подходе шах просто не мог ничего выучить за вычетом нескольких слов, которые он при этом коверкал до неузнаваемости.

– Как вы думаете, что это может такое значить? – лукаво спрашивал Мартирос и, надувшись и поводя усами, произносил важно: – Лош жир.

Я лишь руками разводил – угадать в этих звуках русский язык было мудрено.

– Лошадь жирная, – хихикая, переводил Мартирос-хан. – А вот это – больш пиль?

– Боль и шпиль? – предполагал я, но опять оказывался бессилен перед лингвистическим гением царя царей. Разгадка, впрочем, оказывалась совсем простой, а именно – большая пыль.

– Но в целом, – спохватившись, говорил Мартирос, – в целом его величество необычайно способный ученик.

Я серьезно кивал, косясь на подошедшего к нам слишком близко хозяина харчевни…

Расстались мы с Мартирос-ханом друзьями – и, как выяснилось в дальнейшем, это оказалась очень полезная дружба.