Дело Зили-султана

Глава одиннадцатая. Русский заговор

На следующий день я заявился в шахский дворец. Фаворитом у Насер ад-Дина был уже не я, а Монтефорте, но это не значит, что позволительно было манкировать своими шпионскими обязанностями. Правда, все, что можно, я тут, кажется, уже нашпионил, и пора было перемещаться во дворец к Зили-султану. Более того, у меня даже созрел план, как это сделать с минимальным риском для жизни и здоровья. Про жизнь и здоровье я не просто так упоминаю. Я ведь уверился окончательно, что палки в колеса мне ставит не кто-нибудь, а могущественнейшая в мире организация, состоящая сплошь из шахских жен и евнухов – от таких можно ждать чего угодно.

Вероятно, кого-то поставит в тупик моя веселость в этих драматических обстоятельствах. Однако основания для нее были. Во-первых, Ганцзалин наполовину спасен, а если учесть мой договор с полковником, то спасен на девять десятых. Во-вторых, явился у меня совершенно блистательный план относительно моей шпионской деятельности.

Таким образом, во дворец к шаху я вошел в отличном расположении духа. Чего нельзя было сказать о самом повелителе. Он посмотрел на меня грозно и сказал:

– Ты уже, конечно, знаешь, что осквернитель сбежал и спрятался в убежище под русской пушкой? Этот болван Монтефорте решил допросить его лично. Поскольку речь идет об опаснейшем преступнике, я отрядил для конвоя своих молодцов-гулямов. Но это не помогло, какой-то идиот как раз устроил празднество на площади. Преступник воспользовался этим и сбежал.

С видом самым беспечным я отвечал, что беспокоиться не о чем: виновник все равно никуда не денется. Через несколько дней голод и жажда выведут его из убежища.

– Ты не понимаешь! – взревел шах и глаза его грозно засверкали. – Он сбежал не просто так, у него были сообщники. Они наверняка уже строят планы по его освобождению.

Я пытался сказать, что площадь надежно охраняется, но шах снова перебил меня.

– У них хватило ума украсть его у конвоя, хватит ума украсть и из убежища! Проклятые китайцы, зачем только мы пустили их на свою землю? В Исфахане они кишмя кишат.

– Насколько я знаю, персидские китайцы – мусульмане, и все они давно стали персидскими подданными, – аккуратно заметил я.

Шах отвечал довольна грубо в том смысле, что китаец никогда не изменится. Сколько бы он ни строил из себя перса, душой он всегда вместе со своей узкоглазой родиной.

– Ах, если бы я знал, кто ему помог, я бы усек мерзавцу все его члены, а потом посадил бы на кол! – сокрушенно сказал Насер ад-Дин.

Тут я почувствовал неприятный зуд в разных частях тела и возблагодарил бога, что никогда не являлся во дворец вместе с Ганцзалином, так что тут никто не знает о моем слуге. Усекновение членов не входило в мои планы совершенно. К счастью, выдать меня мог только кто-то из сослуживцев, но они во дворец были не вхожи. Если рассуждать умозрительно, выдать меня мог и посланник, но Мельников скорее бы язык себе откусил. Оставался Монтефорте. Но тот и сам боялся разоблачения, так что до поры до времени я мог быть спокоен.

– …решил вытащить осквернителя из убежища, – воинственно продолжал между тем царь царей.

Я навострил уши. Я верно расслышал, его величество собирается нарушить неприкосновенность святыни? Шах скорчил рожу: какая еще святыня? Русская пушка – святыня? Тоже мне, камень Каабы! Да из нее, наверное, и не стреляли ни разу.

Я заволновался. Ганцзалин, которого силой вытаскивали из-под пушки и сажали на кол, встал перед моими глазами как наяву. Я содрогнулся и заново стал уговаривать шаха. Дело ведь не в пушке, ваше величество, а в обычае, который считается священным.

– Ах, если бы ты знал, сколько священных обычаев я нарушил и, несмотря на это, считаюсь примером для правоверных, – отмахнулся Насер ад-Дин. – Я ведь даже пост не соблюдаю, за меня постятся имамы. Нет, в моей державе пророк я, и я решаю, где тут убежище, а где – просто пушка.

Я опять стал его уламывать, я был очень красноречив, но тут шах посмотрел на меня прищуренным глазом и сказал:

– Нестор-дженаб, если бы я не знал, что ты предан мне всей душой, я бы подумал, что ты пытаешься спасти мерзавца.

Тут мне пришлось умолкнуть. Единственное, что все-таки мне удалось, так это уговорить шаха перенести изъятие Ганцзалина с сегодняшнего дня на завтрашний. Все-таки сегодня была пятница, и если будут попраны сразу и день молитвы, и убежище, это может вызвать недовольство имамов и потомков Пророка.

Побыв еще некоторое время с шахом и пощелкав с ним на пару фоторужьем, я откланялся. На улицу я вышел с пылающим лицом. Черт побери, все было так хорошо, пока шахиншаху не попала под хвост шлея! Ну что теперь делать, скажите?

Сколько, говорил полковник, нужно ему времени, чтобы собрать бригаду? Три дня. Ну, предположим, что вчера был первый. Сегодня второй, а завтра с утра, видимо, шах и вытащит Ганцзалина на свет божий, как фокстерьер вытаскивает лиса. Следовательно, ждать нельзя.

И я отправился в казармы. Точнее сказать, домой к Караваеву.

Полковник встретил меня еще более холодно, чем вчера.

– Что вам угодно, господин шахский любимец?

– Александр Николаевич, планы меняются. Учения надо устроить не позднее сегодняшнего вечера.

– Какие учения? – вид у полковника был настолько безмятежный, что я подумал, будто схожу с ума и наш вчерашний с ним разговор мне лишь приснился.

– Как это какие? У нас же был договор… Вы устраиваете учения на Артиллерийском плацу.

– Я, господин ротмистр, в сделки ни с кем не вступаю – тем паче на службе, – отчеканил полковник.

Что это он стал такой решительный, подумал я? Причина выяснилась тут же. Оказывается, полковник узнал, что на Артиллерийской площади в убежище прячется какой-то азиат – осквернитель шахского гарема. Хватило пары простых умозаключений, чтобы понять, что осквернитель этот – мой слуга и я, видимо, намерен его спасти. Для чего и собираюсь использовать казачью бригаду Кузьмина-Караваева.

– Ваш, с позволения сказать, план – это убийство бригады, – правая нога полковника нервно отстукивала по полу сигнал тревоги. – Меня разжалуют, а бригаду расформируют к чертовой матери. Вы этого хотите добиться? Так знайте, вам этого не удастся, хоть бы даже на вашем месте стоял сейчас военный министр.

Несколько секунд я молча глядел на него. Вот это был удар – посильнее утреннего, который нанес мне шах. Неужели все пропало?

Но полковник ждал моего ответа, и мне пришлось отвечать.

– Господин полковник – сказал я, – вы неподкупный и доблестный офицер. Забудьте о моем предложении. Считайте это испытанием, которое вы с честью выдержали. Я со своей стороны, сделаю все, чтобы о вашей здешней службе в Генштабе составили самое лестное впечатление.

Отдав честь, я направился к двери. Мне казалось, что я спиной чувствую на себе изумленный взгляд полковника.

Я вышел на площадь. Все кончено, говорил во мне чей-то чужой голос, несчастный Ганцзалин!

Едва не сбив меня с ног, на меня налетел Б.

– Нестор, дружище, – завопил он. – Вы совсем нас забыли, сколько же мы не виделись?!

Я посмотрел на него, и взгляд мой прояснился.

– Слушайте, штабс-ротмистр, вы по-прежнему хотите уйти со службы и покинуть Персию – поехать домой, в Европу, в Париж?

– Мечтаю, – зашептал Б., опасливо озираясь по сторонам, – душу бы отдал за Париж…

– Душа не понадобится – сказал я. – Есть надежный и сравнительно бескровный способ.

– Ради вас и отставки согласен даже на бескровный, – отвечал Б.