Дело Зили-султана

* * *

Домой я не пошел, отправился сразу к Элен. Мне нужно было выговориться, рассказать о своих бедах хоть кому-то.

– Дурак Ганцзалин почему-то решил, что ружье спрятано в эндеруне, и полез туда… Теперь жизнь его не стоит и ломаного гроша. А этот мерзавец Монтефорте боится мне помочь – говорил я с горечью.

– Его можно понять, – заметила Элен. – Никто не хочет лишиться ушей.

– Примерно так он и сказал, – вздохнул я.

Элен задумалась на пару минут, в течение которых я лишь горестно вздыхал о судьбе моего несчастного Ганцзалина. Потом подруга моя подняла свои хорошенькие глазки и объявила следующее. Конечно, если Ганцзалин сбежит прямо из тюрьмы, за это Монтефорте по головке не погладят. Но что, если его поведут на допрос или еще куда-то, и во время перемещения он сбежит? Монтефорте будет уже как бы ни при чем!

Мне пришлось объяснить ей, что сопровождать Ганцзалина будет полицейский конвой, а Монтефорте, как полицеймейстер, несет ответственность и за полицию.

– Ерунда, – отмахнулась Элен, – пусть его везет другой конвой, не полицейский.

– Какой же это другой?

– Не знаю, какой… Например, из твоих друзей-казаков.

Я только головой покачал: Караваев никогда не согласится на такую малопочтенную службу, не дело воинов сопровождать преступников.

– Ну, пусть тогда его перевозит шахский конвой, эти, как их… гулямы, – не сразу вспомнила она трудное слово.

Я опешил: с какой стати гулямы должны перевозить государственного преступника? Да именно поэтому, отвечала Элен нетерпеливо, именно поэтому, что он – опасный государственный преступник.

Я задумался. В этом была своя логика. Простые ленивые ферраши легко могли упустить заключенного, не то что отборные молодцы-гулямы. Это, пожалуй, был аргумент. И такой аргумент, которому поверил бы и сам шахиншах, гордившийся своими гулямами не меньше, чем гаремом.

– Но все равно, – Элен затуманилась, – предположим, даже если его повезут гулямы. Наверняка он будет в кандалах, как он сбежит от конвоя?

– Ну, это уже предоставь мне, – отвечал я беспечно. Если удастся вывезти Ганцзалина из тюрьмы, остальное будет делом техники.

Монтефорте наш план категорически не понравился.

– Под каким предлогом, дженерале, я вывезу из тюрьмы арестованного? – сварливо поинтересовался он.

– Ну, например, под тем предлогом, что в этой тюрьме начнется ремонт, и вы отправляете его в другую, – отвечал я не моргнув глазом.

– Но мне тогда придется вывозить и остальных преступников, – взвился он.

Я сухо отвечал ему, что это уже его личное дело. Он может вывозить арестантов, может делать ремонт прямо вместе с ними, может даже закатать их в штукатурку – меня интересует только Ганцзалин.

– Ремонт будет выглядеть подозрительно. Я никогда не делал ремонт в тюрьме до этого, – защищался граф.

– Тем больше оснований сделать его сейчас. У вас там, наверное, уже стены рушатся…

Граф, почти сдаваясь, бормотал еще, что ремонт – это большие расходы. На что я заметил, что расходы его сиятельства могут быть гораздо больше, если шах узнает, что он обманул его в истории с ружьем.

– О, дьяволо! Вы шантажист! – вскричал Монтефорте. – Я пожалуюсь на вас его величеству!

– А я на вас, – отвечал я холодно. – И, кстати сказать, я, в отличие от вас, не разворовывал ни тюремных, ни полицейских денег.

Монтефорте зашипел от злости и выкинул последний козырь. В городе только одна тюрьма, сказал он, мне некуда переводить арестантов. Я отвечал на это, что мне все равно, какой повод он придумает для перемещения Ганцзалина. Может быть, тот заболеет, и его повезут на осмотр к врачу. А может быть, его просто поведут на допрос к самому Монтефорте. Все это на усмотрение графа, главное, чтобы его вывезли из тюрьмы и повезли в другое место гулямы – это в интересах самого полицеймейстера.

Напоследок граф спросил меня, неужели я собираюсь напасть на гулямов и отбить своего слугу посреди бела дня? Ведь это совершенно безумная затея!

– А вот это уже не вашего ума дело, – ответил я, и разговор на этом закончился.

Узнав о моем плане, Элен назвала меня сумасшедшим. Я весело сопротивлялся: весело – потому что впервые за долгие дни на горизонте хоть немного, да развиднелось.

– Ну, хорошо, даже если выйдет по-твоему, а дальше что? – спрашивала она.

– Дальше видно будет – говорил я. – Как говорил Наполеон, главное – ввязаться в битву.

– У Наполеона была армия, а у тебя?

Этот вопрос меня мало беспокоил. Я как раз сколачивал эту самую армию. Конечно, кто-то скажет, что проще всего было сместить Кузьмина-Караваева, встать во главе Персидской казачьей бригады, сбросить Насер ад-Дина, объявить себя шахиншахом вместо него – и освободить Ганцзалина на совершенно законных основаниях. Но тогда пришлось бы растить усы, как у шахиншаха, спать не с любимой женщиной, а с целым гаремом, проводить идиотские реформы и вообще вести бессмысленное и унылое существование. Нет-нет, на такое я был не готов. Зато мой собственный план чем дальше, тем больше казался мне не только вполне выполнимым, но и единственно возможным.