Янтарный след

* * *

После этого я долго не видела Одина, но замечала, что мои друзья-альвы выглядят озабоченными. На вопросы они отвечали уклончиво. Забеспокоившись, я прямо спросила, где их господин. Они не хотели отвечать, но было ясно, что дела у него не в порядке. И волки, и вороны слонялись по Асгарду по двое, а то и все четверо одновременно, не имея дела: Один не давал им поручений, даже не посылал смотреть, что творится в мире. Только когда я пригрозила, что ни один из них больше не войдет в мою дверь, Хравн Белый рассказал мне, в чем дело.

– Господин все время проводит возле Источника, где голова Мимира. Мимир отвечает ему, но поделиться знаниями согласен при одном условии, а этого условия господин не хочет принимать.

– Что это за условие?

– Он желает слишком большую плату.

– Какую?

Хравн Белый помялся, но я нахмурилась, и он выдавил:

– Мимир требует его глаз.

– Глаз?

– Да. Хочет забрать его. А господин не хочет отдавать глаз, потому что тогда он станет несовершенен…

– И лишится надежды занять престол владыки Асгарда! – догадалась я. – Так вот чего он хочет! Я давно подозревала! Так значит, он мучается выбором: знания или власть! Он хочет иметь все, а можно только что-то одно! И к чему он склоняется?

– Этого мы не знаем, – Хравн Белый вздохнул.

Я поверила: волки и вороны – Одиновы глаза и мысли, они знают почти все, что знает он, но не полностью все, а лгать мне они не станут. Должно быть, этот выбор еще не сделан, и ответ лежит в будущем.

Настала Середина Лета. В обитаемых мирах взвились высокие костры, люди, альвы, дверги пировали и веселились, танцевали вокруг шестов, увитых цветами. Меня носило из мира в мир, с одного жертвенника на другой. Я вступала то в один танцующий круг, то в другой, и на миг множеству глаз являлось прекраснейшее в мире зрелище – стройная женщина в платье из цветов, окруженная цветочным вихрем. Волосы мои были цвета солнечных лучей – днем светло-золотистые, вечером – огненные с багряными прядями. Один глаз у меня был зеленым, а другой – черным, ибо в эту ночь свершается великий перелом, и поле света засевается семенами тьмы.

Скользя над Средним Миром, я вдруг увидела на берегу какого-то озера, в стороне от толпы, одинокого мужчину – он сидел, прислонившись спиной к большому камню, и наблюдал за весельем, не участвуя в нем. Меня потянуло к нему, и я присела рядом. Он обернулся, и я узнала Тюра.

– Вот ты где? – воскликнула я. – Почему ты не на пиру в Чертоге Радости?

– Ты спрашиваешь? – Он заглянул в стоявшую перед ним золотую чашу, но там было пусто. – Потому что в этот день для меня и сладкий мед горек, как слезы.

Я посмотрела на его уполовиненную правую руку. Боги бессмертны и неуязвимы для смертных рук, но другие боги и великаны могут нанести им неисправимые повреждения. Он отдал свою руку ради обуздания Фенрира, и никто не может ее вернуть ему, даже я. Тюр – самое величественное и печальное напоминание о том, что ни мощь, ни доблесть не защитят от злой судьбы. Ни смертного, ни бога. В былые века Тюр носил титул Всеотца, был владыкой Асгарда по праву господина неба. Ему принадлежит власть над небесным куполом, дневным светом и силой солнца. Даже я была бы бессильна и бесполезна без него. Если бы меня заставили выбирать себе в Асгарде мужа, я без колебаний выбрала бы Тюра, несмотря на его увечье. Он красив, как сам небесный свод в ясный солнечный день. Продолговатое узкое лицо, густые черные брови; разрез ярких голубых глаз и очерк высоких скул придают лицу изящество, а угловатая нижняя челюсть и твердый подбородок – мужественность. Борода у него золотистая, как солнечный свет, а длинные, ниже локтей, лежащие красивыми кудрявыми волнами волосы – светлее, мягкого сливочного цвета, и каждый волосок светится. И сложен он безупречно – широкая грудь, тонкий пояс, крепкая шея, могучие мышцы плеч. Вот только правая рука, что кончается у локтя…

От этой красоты щемит сердце – во всех девяти мирах нет мужчины, более достойного любви, но любовь его и сгубила. Он был женат на великанше – красивой и по виду разумной, но великанья природа одолевает даже разум. От такого-то мужа ее потянуло, как беременных тянет порой на всякую дрянь, к кому бы – к Локи, к этому слизняку с изуродованным ртом, торчащими ушами и лживыми глазами. Она родила от него то чудовище, волка-губителя. И Тюр вложил ему в пасть свою руку, считая себя виновником его появления на свет. С женой своей он с тех пор ничего общего не имеет и живет один.

Кроме короткой ночи Середины Лета, когда его сила нужна вселенной.

– Говорят, твой отец освободил престол владыки Асгарда? – спросил Тюр, не отводя глаз от танцующих и бездумно вертя в левой руке пустую чашу.

Вдруг чаша наполнилась – где-то вылили на жертвенник золотистый мед во славу Тюра. От неожиданности он едва удержал потяжелевшую чашу, мед выплеснулся ему на руку и на колени. Я засмеялась:

– Видишь, как тебя почитают!

– Вижу, – хмыкнул он и приложился к чаше, потом подал мне.

Я обхватила чашу ладонями, накрыв и его руку, так что ему пришлось придвинуться ко мне, чтобы я могла отпить. Я прижалась коленями к его бедрам, по его телу прошел чувственный трепет – его мужской силы отсутствие руки, конечно, не уменьшило.

– Мой отец больше не считает себя вправе занимать этот престол, раз уж наш прежний договор между асами и ванами разрушен. Нужно найти другого. Мне жаль, что ты больше не Всеотец, – искренне сказала я. – Едва ли когда-нибудь в мире родится бог, что будет лучше тебя.

– Еще есть Тор, твой брат Фрейр – он может унаследовать престол за отцом, как сделал бы это в Ванахеме. Еще Форсети, он лучше всех знает и умеет толковать законы, при нем, говорят, будет порядок.

Тюр говорил спокойно, давно смирившись с потерей высшей власти. Он мог наблюдать за борьбой без малейшего трепета – для него все это было в прошлом.

– Или Один, – добавил он. – Я слышал, многие пророчат его на место Всеотца. Он, ходят слухи, сильно набрал могущества в последнее время… И говорят, этому помогла ты! – Он пристально взглянул мне в глаза своими яркими голубыми глазами.

– Я не помогала! – Придвинувшись, еще ближе, я уселась к нему на колени и обняла за шею. – Напротив, я думаю, скоро он не сможет притязать на высший престол именно по той же причине, что и ты!

– Вот как! – Он хмыкнул, поставил чашу на траву и обнял меня левой рукой. – Да неужели Локи успел огулять и госпожу Возлюбленную?

Поневоле я расхохоталась – вот это был бы щелчок по Одинову самолюбию и чести!

– Нет, да и Локи мы давненько не видели. Сдается мне, у Одина скоро тоже не будет кое-чего важного… некой части тела. А лишившись совершенства тела, он лишится и права на высший престол.

– Это которой же?

Славьтесь, асы!
Асиньи, славьтесь!

– кричали вокруг нас сотни людских голосов.

Славься, земля многоцветная!
Славься, морей повелитель!
День и сыны его, славьтесь!
Ночь и сестра ее, славьтесь!
Скота умноженья, родов прибавления,
Мира и счастья, пока мы живем!

Стучали бубны, гудели рога, тысячи людских душ взывали к нам, прося все о том же – о продолжении жизни. Из тысяч рогов и чаш на жертвенники лились подношения – и вдруг целый дождь сладкого меда обрушился на нас, и где-то бесчисленные голоса с мольбой и надеждой повторяли мое имя. Я захохотал, вся облитая медом, будто любовью рода человеческого. Тюру тоже досталось – он засмеялся и стал слизывать медовые капли с моего лица, шеи, груди. Мое залитое медом платье вмиг растаяло, и я поцеловала Тюра в сладкие от меда губы. Сдержанность покинула его, как всегда в эту ночь; постанывая от нетерпения, он опрокинул меня спиной на траву, и под нами раскинулась пышная подстилка из душистых цветов.

И когда его наслаждение дошло до высшей точки, над Мидгардом хлынул дождь. Дождь заливал костры, омывал жертвенники, будил уснувших на опушках, гнал из-под кустов смеющиеся парочки, и смертные знали – их мольбы услышаны, боги выплеснули свою животворную страсть, колесо года зашло на новый оборот…