Август и великая империя

Неспособность дипломатии в восстановленной республике

Выполнить это стало очередной задачей Рима. Этот труд был самой тяжелой частью наследства Цезаря, самым важным следствием удара, который он нанес неизвестному, завоевывая Галлию. И он был так труден, что им, вероятно, можно объяснить, почему Тит Ливий около этого времени поставил в своей большой Истории Рима вопрос, который, конечно, кажется теперь нелепым: сделал ли Цезарь больше добра или зла? Счастьем или несчастьем было бы для мира, если бы роковой человек не родился?[52] Чтобы удержать бесчисленных варваров по обеим сторонам столь растянутой границы, была нужна вся та дипломатическая ловкость и военная энергия, доказательства которых римская знать дала во время завоевания империи. А между тем, несмотря на отчаянные усилия консервативной партии, эти качества быстро исчезали в новой аристократии, состоявшей теперь из остатков исторической знати, уцелевших вождей революции, богатых всадников и образованных лиц, принадлежавших к средним классам. Немного империалистической риторики, вроде той, которую разводил Гораций в своих звучных строфах, немного географических познаний, немного очень неясной политики и безграничная вера в Августа — таково было теперь все искусство управлять провинциями для этого ленивого и поверхностного класса, развращенного беспринципной и легкомысленной погоней за интеллектуальными удовольствиями. Сенат без противоречий и не требуя объяснений вотировал все суммы, требуемые Августом для войны; бывшая при Цезаре или Помпее оппозиция теперь прекратила свое существование. Все, напротив, были в восторге, что Август сам, без совещания с сенатом, принимал все решения по поводу мира и войны, как это было предоставлено ему сенатским постановлением.[53] Высшие классы не имели более никакого принципа или традиции, чтобы ориентироваться в вопросах внешней политики; они смешивали издали все места и эпохи и в безумной гордости заботились только о том заключении, которое всегда казалось им неизбежным: о консолидации и расширении Римской империи. Что касается до средств, которые нужно было употребить, до затруднений, которые нужно было победить, до опасностей, которые нужно было предусмотреть, и до других подобных забот, то обо всем этом должен был заботиться только один Август. Целые столетия повторяли, что Август своей ловкой политикой постепенно отнял у сената всю его власть во внешних делах; напротив, именно моральная распущенность знати и паралич сената оставляли в этот момент Августа совершенно одного бороться с врагом на Рейне и на Дунае.

Для меня остается вне сомнений, что Август вовсе не был доволен обязанностью пользоваться такой безответственной властью в столь неопределенных и полных непредвиденных опасностей делах. Но каково бы ни было его личное мнение об этом положении вещей, он был принужден подчиниться ему. Так как никто не хотел действовать, то ему со своими родственниками и друзьями приходилось быть единственным органом иностранной политики, заменяя собой неспособный и ни о чем не заботившийся сенат и легкомысленное, полное невозможных желаний и химерических надежд общество, которое на каждом шагу останавливало военные операции и дипломатические переговоры. Трудно руководить внешней политикой страны, когда поэты берут на себя объяснение этой политики массам!