Против зерна: глубинная история древнейших государств

Глава 4. Агроэкология первых государств

Кто бы ни имел серебро, драгоценности, быка или овцу, сядет у ворот того, кто имеет зерно, и проведет там все свое время. Шумерский текст «Спор овцы и зерна»

В конечном счете люди кланяются тому человеку или группе, кто может и осмеливается завладеть кладом, запасом хлеба или богатством, чтобы вновь раздать их людям. Д. Г. Лоуренс[92]

Если приравнять цивилизацию к государству, а архаичную цивилизацию – к оседлости, земледелию, домашней усадьбе, орошению и городам, то придется признать, что наша историческая хронология в корне неверна. Все эти достижения неолита существовали задолго до того, как мы обнаруживаем нечто похожее на государство в Месопотамии. Имеющиеся сегодня данные заставляют признать, что зачаточные формы государственности возникли благодаря сочетанию запасов зерна с рабочей силой, которое сложилось в позднем неолите и стало объектом контроля и захвата. Как мы увидим далее, это сочетание было единственным материалом, который подходил для строительства государств.

Оседлое население, выращивающее одомашненные зерновые культуры, и небольшие города примерно с тысячей жителей, занимающиеся торговлей, были исключительным достижением неолита и возникли примерно за два тысячелетия до появления первых государств в 3300 г. до н. э.[93] Как уточняет Дженнифер Пурнелл, эти первые города

Хотя ранее в регионе и за пределами южных аллювиальных равнин существовали протогородские поселения, очевидно, что здесь, благодаря обилию заболоченных земель, становление городов было более устойчивым, долговечным и беспрестанным, чем где бы то ни было еще[95].

Протогородской комплекс представлял собой исторически новую и уникальную концентрацию рабочей силы, пахотных земель и продовольствия, которая, будучи «захвачена» (хотя и слово «паразитирование» не является преувеличением), могла превратиться в мощный узел политической власти и привилегий. Неолитический агрокомплекс был необходимым, но недостаточным фундаментом государства – он делал его возникновение возможным, но не гарантированным. В веберовской терминологии речь идет скорее об «избирательном сродстве», чем о причине-следствии. Таким образом, в тот период было возможно и даже распространено оседлое земледелие – на аллювиальных равнинах, с использованием орошения – но без каких бы то ни было форм государственности[96]. Однако никогда не существовало государства без аллювиального зернового земледелия.

Но в таком случае как возникает государство? Смогли бы мы опознать первое древнее государство, если бы увидели его? Здесь нет однозначного ответа, и я склонен трактовать «государственность» как состояние «более или менее», а не как жесткое противопоставление «или-или». У государственности множество правдоподобных атрибутов, и чем их больше у конкретной формы правления, тем вероятнее, что мы назовем ее государством. Небольшие протогородские поселения оседлых собирателей, земледельцев и скотоводов, которые устанавливали общие правила коллективной жизни и торговли с внешним миром, уже по одной этой причине не могут называться государствами. И традиционный веберовский критерий, согласно которому государство – это территориальная политическая единица, монополизировавшая право на применение насилия, здесь не вполне адекватен, потому что считает само собой разумеющимися многие другие черты государственности. Мы считаем государством институт, в котором существует слой чиновников, занимающихся расчетом и сбором налогов (в форме зерна, труда или звонкой монеты) и подчиняющихся одному правителю или их группе. Мы определяем государство как инструмент исполнительной власти в достаточно сложных, стратифицированных, иерархически организованных обществах с очевидным разделением труда (ткачи, ремесленники, священнослужители, кузнецы, чиновники, солдаты, земледельцы). Некоторые авторы применяют более строгие критерии: например, государство должно иметь армию, оборонительные стены, монументальный ритуальный центр или дворец и, возможно, царя или царицу[97].

Учитывая столь многообразные признаки, попытки определить точную дату рождения первых государств порождают произвольные предположения, ограничиваемые лишь убедительными археологическими и историческими данными с нескольких мест раскопок. Я предлагаю выбрать из списка атрибутов государственности наиболее приоритетные для ее становления – территорию и специализированный государственный аппарат, т. е. стены, налоги и чиновников. Согласно этому перечню, «государство» Урук однозначно существовало уже в 3200 году до н. э. Ниссен называет период с 3200 по 2800 год до н. э. «эпохой великих цивилизаций» на Ближнем Востоке, и «Вавилон, безусловно, стал регионом, породившим самые сложные экономические, политические и социальные порядки»[98]. Не случайно знаковым действием для шумерской государственности было строительство городской стены. В Уруке она была возведена в период с 3300 по 3000 год до н. э., в период предположительного правления Гильгамеша. Урук стал первой формой государственности, которая затем воспроизводилась на всех аллювиальных равнинах Месопотамии примерно двадцатью конкурирующими городами-государствами, или «политическими сверстниками». Эти государственные образования были столь малы, что можно было за день пройти пешком расстояние из их центра до внешней границы.

Благодаря политическому и экономическому контролю над скромной сельскохозяйственной периферией и иерархически организованному управлению шумерский город Урук в конце IV тысячелетия до н. э. соответствовал критериям города-государства. Первоначально он считался уникальным по размерам и системе власти, но сегодня у нас есть доказательства того, что уже в первой половине III тысячелетия основные для того периода города Киш, Ниппур, Исин, Лагаш, Эриду и Ур были Уруку под стать[99].

То, что Урук выглядит особенно внушительно в ряде исследований древних этапов государственного строительства, объясняется не только тем, что он, видимо, был первым государством, но и тем, что оставил массу археологических свидетельств. По сравнению с Уруком знания о других первых центрах государственности в Месопотамии отрывочны. В свою эпоху Урук, скорее всего, был самым крупным городом мира по размерам и числу жителей. Оценки его населения колеблются от 25 до 50 тысяч человек, и оно увеличилось в три раза за двести лет, что вряд ли обусловлено естественным приростом, учитывая высокий уровень смертности. Поскольку названия Ур, Урук и Эриду явно не шумерские по этимологии, можно предположить, что Урук расширялся за счет иммиграции, замещающей или поглощающей прежнее население. Сохранившиеся барельефы, изображающие военнопленных в кандалах на шее, указывают и на другой способ пополнения городского населения.

Городские стены Урука окружали территорию примерно в 250 гектаров, что в два раза превышает размеры классических Афин три тысячелетия спустя. Опираясь на расчеты Постгейта, согласно которым другой шумерский город Абу Салабих с предполагаемым населением в 10 тысяч человек контролировал сельскую периферию радиусом в 10 километров, можно утверждать, что периферия Урука была по крайней мере в два-три раза больше[100]. Кроме того, обнаружена масса свидетельств того, что храмы мобилизовывали значительные трудовые ресурсы для решения сельскохозяйственных и других задач, о чем говорят тысячи одинаковых чаш, которые, судя по всему, использовались для распределения среди работников продовольственных и пивных пайков. Иные признаки государственности – это специальная группа писцов, солдаты (на полный рабочий день?) с полным обмундированием и усилия по стандартизации мер и весов. Таким образом, мои рассуждения о древних государствах, если не указано иное, основаны на обширной литературе, посвященной Уруку, иногда я упоминаю расположенный рядом и столь же хорошо исторически задокументированный, хотя и проживший более короткий век, город Ур Третьей династии, существовавший на тысячелетие позже.

Если государственное строительство зависело от контроля, сохранения и расширения концентрации зерна и рабочей силы на аллювиальных равнинах, то возникает вопрос: как древние государства смогли обрести власть над этими зерночеловеческими модулями? Потенциальные подданные гипотетического государства явно имели прямой и непосредственный доступ к воде и приливно-отливному земледелию, а также к разнообразным ресурсам пропитания помимо земледелия. Одно убедительное объяснение того, как земледельцев удалось объединить на одной территории как подданных государства, – климатические изменения. Ниссен утверждает, что период с 3500 до 2500 года до н. э. характеризовался резким снижением уровня моря и объема воды в Евфрате. Усиливающаяся засуха привела к сокращению реки до ее основного русла и притоков, поэтому население сосредоточивалось вокруг оставшихся водных артерий, а засоление почв в районах, оставшихся без воды, резко уменьшило размеры пахотных земель. Постепенно население достигло поразительной степени концентрации и стало более «городским». Ирригация была крайне важной и стала более трудоемкой – часто требовала подъема уровня воды, поэтому доступ к вырытым каналам был жизненно необходим. Города-государства (например, Умма и Лагаш) боролись за пахотные земли и доступ к воде, чтобы орошать их. Со временем с помощью барщины и труда рабов была создана разветвленная сеть искусственных каналов. Если предлагаемый Ниссеном сценарий порождения засухой демографического последствия в виде концентрации населения верен (сценарий имеет убедительную доказательную базу), то у нас появляется правдоподобная версия становления государств. Недостаток воды для орошения приковывал все больше населения к не страдающим от засухи районам, тем самым исключая или снижая важность альтернативных форм пропитания, таких как собирательство и охота. По мнению Ниссена, «мы уже наблюдали подобное в прежние эпохи, когда наметилась тенденция концентрации поселений вдоль русел крупных рек, а районы между реками теряли население»[101]. Затем климатические изменения, усиливая тот тип урбанизации, при котором 90 % населения жили на территории примерно в 30 гектаров, ускорили развитие зерно-человеческих модулей – идеальной основы государственного строительства. Засуха стала его незаменимой служанкой, обеспечивая доставку сконцентрированного населения и зерновых в протогосударственные пространства, которые в ту эпоху просто не могли возникнуть иным способом.

По всей вероятности, практически повсеместно, а не только в Месопотамии первые государства развивались именно таким образом. Высокая концентрация зерна и рабочих на почвах, которые только и могли ее обеспечить (аллювиальных или лессовых), максимизировала возможности присвоения, стратификации и неравенства. Государство колонизировало это ядро как свою производственную базу, увеличивало его размеры, интенсифицировало производство и время от времени создавало инфраструктуру (транспортную и оросительную), чтобы откормить и сберечь ту курицу, что несла ему золотые яйца. В терминах, указанных ранее, можно назвать эти формы интенсификации конструированием элитной ниши посредством изменения ландшафта и экологии так, чтобы повысить производительность среды обитания. Безусловно, только при наличии плодородных почв и доступа к воде можно было полагаться на экологические ресурсы для интенсификации земледелия и демографического роста, поэтому только в таких условиях и могли появиться первые бюрократические государства.