Без названия

VIII.

Оставалось немного времени до последней станции. Вся экспедиция была несколько взволнована. Что-то будет... Вот прогремел железный мост через реку Исеть. Лес поредел. Там и сям показались полевыя дорожки. Все говорило о близости большого жилого центра. Вот и последний сосновый бор, и поезд с победным грохотом вылетел на открытую равнину,-- вдали забрезжился громадный город с белыми шахматами каменных построек, с расплывавшимися зелеными пятнами садов и десятками красивых церквей. -- Вот это так город: Москвы уголок!-- резюмировал общее впеиатление неизвестный голос.-- Наша уральская столица... -- Да, город... Даже зараженный скептицизмом Сережа утвердительно кивнул головой и пожевал губами, предвкушая некоторыя удобства специально-городского существования. Он чувствовал непреодолимое тяготение к большим центрам, и почему-то первая мысль Сережи была о бильярде: есть или нет бильярд в Екатеринбурге? Может-быть, даже и сардинки найдутся и даже сигары... -- Станция Екатеринбург!.. Окоемов в окно видел только то, что на платформе слишком много народа для уезднаго города. Затем ему показалось, что в этой толпе мелькнуло знакомое женское лицо... Он даже протер глаза, точно хотел проснуться от какого-то сна наяву. -- Уже приехали?-- спрашивала княжна, потерявшая всякую веру, что когда-нибудь и куда-нибудь они приедут. -- Да, Варвара Петровна, приехали... У Сережи опять произошел взрыв энергии, когда дело коснулось получения багажа. Он бегал, суетился, разспрашивал и вообще проявил большия боевыя качества. Когда ему обявили, что придется подождать, Сережа даже упал духом и трагически заявил Окоемову: -- Что же мы будем делать, Вася? -- Что делать? А будем чай пит, голубчик... Торопиться некуда. Этот простой ответ разсмешил Сережу, и он проговорил с добродушнейшей улыбкой: -- А знаешь, Вася, я открыл в себе талант, настоящий талант... Из меня вышел бы прекрасный денщик. Экспедиция разместилась за одним столом, куда был подан чай, сервированный по-московски. Пахнуло чем-то родным... Дамы отнеслись к этой подробности почти равнодушно и с какой-то заботой смотрели на суетившуюся толпу, инстинктивно отыскивая знакомыя лица. Всех кто-нибудь ждал, всех кто-нибудь встречал, и только до них никому дела нет. А между тем в этой толпе, может-быть, уже есть и будущие враги и будущие друзья... И публика какая-то особенная: не то интеллигенты, не то купцы. Не было только военных, чиновников и дворянских красных околышей. Одним словом, своя публика, жившая своими интересами и имевшая так мало общаго с далекой коренной Россией. Из дам только одна Таня чувствовала себя прекрасно и с аппетитом ела пирожное. Окоемов пил чай, исподлобья поглядывая на быстро убывавшую толпу. Его вывел из этого настроения Сережа, таинственно толкнув локтем. -- На два слова, Вася... -- Что такое случилось?.. Сережа питал некоторую слабость к таинственному, и поэтому Окосмов не обратил особеннаго внимания на его "два слова". -- Видишь ли, в чем дело...-- вполголоса заговорил Сережа, отводя Окоемова в сторону и оглядываясь на буфет.-- Я сейчас подходил к буфету выпить рюмку водки... Только взял рюмку, а около меня какой-то купец прицелился вилкой в селедку... Смотрю, что-то знакомое, т.-е. этакое знакомое в роже. Ба! да я его где-то видал... Вглядываюсь, ба! да это тот самый купец, который с тобой тогда сидел в ресторане на Воробьевых горах. -- Не может быть!.. -- Да вон он у буфета стоит и жует бутерброд... Окоемов отправился прямо к буфету. Купец стоял спиной, продолжая жевать так, что шевелились уши. Это был он, Марк Евсеич Барышников. -- Позвольте мне рюмку финь-шампань,-- проговорил Окоемов, делая вид, что не замечает купца. Тот оглянулся, сузил глаза и слащаво проговорил: -- Кого я вижу!.. Василий Тимофеич, голубчик! Вот неожиданность... Не даром говорится, что только гора с горой не сходится. -- Ах, это вы, Марк Евсеич... Они пожали друг другу руки, как старые приятели. -- А я уж здесь недели полторы болтаюсь,-- сообщал Барышников.-- Человек, рюмку английской горькой. Да, полторы... Думаю на-днях в Москву удирать. Так, напрасно приезжал... А вы своего намерения не оставили? -- Да, думаю сделать попытку. -- Что же, дело невредное-с... Все от счастья, Василий Тимофеич. А вы где думаете остановиться?.. -- Право, не знаю... Да это решительно все равно. Я не один, а нас целая компания приехала. -- Так-с... Знаете, я вам посоветую остановиться в Американской гостинице. Самая приличная... Я там же остановился. Ведь я тоже не один здесь... Кстати, вы, кажется, знакомы с моей племянницей, Настасьей Яковлевной? -- Да... -- Она здесь... -- Где здесь? -- Да вон у столика сидит и чай пьет... Барышников пристально наблюдал, какое впечатление произведет на Окоемова эта неожиданная новость, и, кажется, разочаровался. Лицо Окоемова осталось таким же, и он даже не взглянул в ту сторону, куда ему указывал Барышников. Это было своего рода испытание. -- Да что мы тут стоим?-- торопливо заговорил Барышников, вытирая губы рукой.-- Вероятно, ждете багажа? Пока что присядемте к нашему столику, а то племянница уже соскучилась... Знакомых нету, ну и сидит одна... Идемте... Столик, за которым сидела Настасья Яковлевна, был по другую сторону залы, так что Окоемов не мог его видеть со своего места. Девушка, действительно, сидела одна. Перед ней стыла чашка чая. Одета она была в простенькую летнюю накидку и в самое простое шерстяное платье. Широкая летняя соломенная шляпа покрывала тенью верхнюю часть лица. Да, это было то самое лицо, которое давеча мелькнуло на платформе. Девушка оглянулась на шум шагов и остановила на Окоемове испуганно-вопросительный взгляд. -- Вот, Настенька, наш родной москвич,-- рекомендовал Барышников, выдвигая вперед Окоемова и зорко наблюдая за племянницей.-- Он у нас бывал в доме... Еще, помнишь, когда им сделалось дурно. -- Да, да, помню...-- ответила девушка и с улыбкой протянула свою худенькую руку. Окоемов только теперь понял, кто Барышников делает им очную ставку, и что девушка выдержала этот экзамен с полным хладнокровием. Он чувствовал, как у него захолонуло на душе, как пошли перед глазами красные круги, и присел на ближайший стул, стараясь принять равнодушный вид. Настасья Яковлевна спокойно смотрела на него своими темными большими глазами, слегка раскачивая левой рукой зонтик. -- Да, так вот-с, я советую, Настенька, советую Василию Тимофеичу остановиться в "Американской". У нас там я видел и свободный номер... Гостипица чистенькая. Не правда ли, Настенька? -- Да, хорошая...-- согласилась девушка, опуская глаза. -- Мне нужно, по крайней мере, три номера или два больших,-- проговорил Окоемов, собираясь с силами. -- Большая семейка, значит... же-же!-- засмеялся Барышников по неизвестной причине.-- Что же, найдется и три, ежели будет нужно. Но выпьем ли мы чего-нибудь для встречи? -- Нет, благодарю вас, я не могу пить... Устал с дороги. -- Здесь поправитесь, Василий Тимофеич,-- засмеялся Барышников.--: Главная причина -- воздух здесь чистый и всякое прочее... Настенька, что же ты молчишь? Занимай гостя, потому как ты должна отвечать за даму. -- Нет, пожалуйста, не безпокойтесь, Настасья Яковлевна. Я сейчас ухожу. Меня ждут мои компаньоны... Протянув руку, Окоемов прибавил: -- Надеюсь, мы с вами еще встретимся, Настасья Яковлевна? Девушка что-то хотела ответить, но Барышников ее перебил: -- Как же не встретитесь, конечно, встретитесь. Может-быть, на одном коридоре и жить придется... Заверните как-нибудь, Василий Тимофеич, чайку попить на сибирский манер. -- Благодарю... Девушка проводила Окоемова своим спокойным взглядом и принялась за остывший чай. -- Я их весьма уважаю, господина Окоемова,-- бормотал Барышников.-- А что касается ихняго предприятия, так это даже совсем пустое дело. Денег много, вот и тешат охотку... Окоемов вернулся к своим в каком-то тумане. Княжна даже испугалась, увидев его побледневшее лицо. -- Вам уже дурно? -- Нет, так... ничего... Сережа уже не рад был, что свел Окоемова с москвичом: все было готово, багаж получен, извозчики наняты, и он горел нетерпением поскорее уехать с вокзала, точно от этого зависело все. Окоемов, пошатываясь, вышел на подезд и молча поместился на одном извозчике с княжной. -- Нет, вы больны, Василий Тимофеич...-- продолжала она тревожиться, заглядывая в лицо Окоемову. Когда экипаж покатился, Окоемов точно проснулся, посмотрел назад и проговорил: -- Вы видели, Варвара Петровна, девушку, с которой я сейчас разговаривал, в соломенной шляпе?.. -- Да, издали видела... Какие-то ваши знакомые? -- Это та самая девушка, про которую я вам говорил в Москве... Какая странная встреча, т.-е. собственно ничего нет страннаго, потому что я знал, что она уехала на Урал. -- Неужели?-- всполошилась княжна.-- Вернемтесь... я уже хочу ее посмотреть. -- Вы ее увидите там, в гостинице. Пред Окоемовым с новой силой воскресало это чудное девичье лицо, полное такой чарующей прелести. Да, он видел ее и еще чувствовал пожатие маленькой тонкой руки. Как все в ней просто и спокойно, как это бывает только у людей с большим характером. Что она думала? Была ли рада этой встрече? Кстати, встреча, вероятно, была заранее подготовлена Барышниковым с какой-нибудь целью. Этот дурашливый купеческий выродок достаточно хитер, чтобы делать что-нибудь даром. -- Послушайте, Василий Тимофеич, я уже боюсь...-- жаловалась княжна, ухватившись одной рукой за пояс извозчика.-- Нам попался какой-то совсем сумасшедший извозчик... Тише ты, извозчик! Княжна боялась лошадей и даже побледнела от волнения. -- Помилуйте, сударыня...-- обиделся извозчик. -- Ничего, успокойтесь,-- уговаривал Окоемов.-- Посмотрите, вон и другие так же скоро едут. В этот момент их обогнал Сережа. Он был счастлив, что попался хороший извозчик, и весело размахивал своим шлемом. -- Он уже разобьется!-- искренно пожалела княжна и даже крикнула:-- Сергей Ипполитыч, у вас тоже сумасшедший извозчик... -- Здесь все извозчики сумасшедшие,-- шутил Окоемов.-- Вы не бойтесь: сейчас приедем... Быстрая сибирская езда очень нравилась Окоемову, а в настоящий момент как нельзя больше соответствовала его настроению,-- ему хотелось лететь вперед и вперед. Они проехали предместье и начали подниматься в гору, вершину которой занимал настоящий дворец с громадным садом. -- Это что такое?-- осведомился Окоемов -- Как что? Харитоновский дом... Золотопромышленники Харитоновы были, ну, значит, ихний дом. Это палаццо оставалось памятником бурной эпохи сороковых и пятидесятых годов, когда в Екатеринбург хлынула волна сибирскаго таёжнаго золота.

IX.

Вид города на всех произвел самое благоприятное впечатление. Это был такой бойкий торгово-промышленный пункт уже сибирскаго склада. Широкия улицы, много хороших домов, магазины, общий вид довольства -- все это бросалось в глаза с перваго раза. Сережу обрадовало больше всего то, что везде было много извозчиков, а если есть извозчики, значит, есть и жизнь,-- у него была на все своя мерка. "Американская гостиница" уже по наружному виду внушала известное доверие, которое вполне оправдалось при более близком знакомстве. Чистые номера, вежливая прислуга, общий тон порядочности. Сережа понюхал воздух и тоном знатока решил: -- Ничего, можно жить... Даже есть бильярд. Экспедиция разместилась в трех номерах: один номер занял Окоемов с Сережей, другой -- женщины, а в третьем -- остальные мужчины. На такое деление заявила протест одна Таня, непременно желавшая остаться вместе с отцом. -- Я не хочу с бабами...-- капризно повторяла она. -- Потерпи, деточка,-- уговаривал Потемкин.-- Потом мы вместе будем жить... -- А если мне надоело с ними?.. Девочка привыкла к известной самостоятельности, и ее стесняла невольная опека трех женщин. -- Мы здесь останемся дней пять, а может-быть, и целую неделю,-- обявил Окоемов.-- Каждый может делать, что хочет. А там я скажу, как и что будет... У всех сразу появилось несколько планов. Сережа в тот же вечер попал на какое-то загородное гулянье и вернулся только к утру, Калерия Михайловна отправилась в женский монастырь, студент Крестников осматривал музей Уральскаго Общества любителей естествознания, фельдшер Потапов занялся составлением походной аптечки, Анна Ѳедоровна принялась за реставрирование гардероба Тани, а Потемкин, по обыкновению, исчез неизвестно куда. Без дела оставалась одна княжна и страшно скучала. Ее ничто не интересовало. "Уже совсем напрасно я сюда приехала..." -- с грустью думала княжна, наблюдая, как умело и быстро работает хохлушка Окоемов, как приехал, так и пропал по своим делам, и княжна еще больше почувствовала свое одиночество. Она с тоской прислушивалась к отдаленному щелканью бильярдных шаров, к шуму шагов в коридоре, смотрела в окно на улицу и решительно не знала, что ей делать, за что приняться, куда себя пристроить,-- она походила на рыбу, выброшенную на сухой берег. Кончилось тем, что княжна легла на кровать и расплакалась, как ребенок. -- Вы это о чем, Варвара Петровна?-- удивилась хохлушка. -- А так... скучно... Одним словом, нервы. Уже не обращайте на меня внимания... Это со мной бывает. Хохлушка оставила свою работу и присела на кровать. Она взяла руку княжны и долго гладила ее своими большими руками, как делают с больными детьми. Это молчаливое участие тронуло княжну. Какая добрая хохлушка и какая невозмутимая. Впрочем, при таком завидном здоровье можно быт уравновешенной. А хохлушка сидела и говорила: -- Ничего, помаленьку устроимся... Если будет у нас свой огород, свои коровы, куры, овечки, свиньи, лошади,-- чего же больше? Вы любите свиное сало?.. Этот наивный вопрос разсмешил княжну. Какое сало? Разве можно любить или ненавидеть свиное сало? -- Ну, тогда, может-быть, вы любите сухое варенье?-- спокойно продолжала хохлушка.-- Я умею его делать... Очень вкусно. И сохраняется отлично. О чем же горевать?-- не понимаю... Сыт, одет, и слава Богу. Сколько есть людей голодных... Ах, сколько! А я не могу видеть голоднаго человека. Кажется, взяла бы да всех и накормила: все ешьте и все будьте сыты. -- Какая вы милая, Анна Ѳедоровна,-- невольно вырвалось у княжны.-- И какая я кислятина рядом с вами. Я уже себя ненавижу... -- Зачем ненавидеть, т.-е. вообще напрасно безпокоить себя... Маленькая Таня тоже взобралась на кровать и, как котенок, прикурнула в уголочке. Княжна гладила ея шелковистые волосы и начинала чувствовать, что у них образуется одна семья, и что она начинает всех любить, и что все это очень хорошо. Ей сделалось стыдно за свои слезы, и она улыбалась виноватой улыбкой, как напроказивший ребенок. -- Вот вы считаете себя лишней и ненужной,-- продолжала хохлушка своим ровным, мягким голосом, производившим необыкновенно успокоительное действие на княжну уже однеми интонациями: -- а без бабы тоже нельзя... Как ни хитри, как ни выворачивайся, а без нашей сестры тоже не обойдешься. Конечно, мужчины умнее нас, потому что они получают лучшее образование, они энергичнее, потому что это зависит от природы, но, несмотря ни на свой ум, ни на образование, ни на энергию -- они находятся в полной зависимости от нас, женщин. Достаточно уже того, что они принадлежат так или иначе нам же... Тут и делить нечего, а только каждый делал бы свое дело. Да, без бабы невозможно, и Василий Тимофеич это отлично понимает... -- А если он ошибается, т.-е. может быть неудачный выбор -- я говорю только о себе. -- Пустяки... Куда он без нас денется?.. Наконец просто у нас вот есть эта девчонка, которую нужно воспитывать. Эта уверенность хохлушки и ея философия окончательно успокоили княжну, так что, когда вечером вернулся Окоемов, она встретила его с улыбавшимся лицом. Окоемов тоже был в хорошем расположении духа. -- Вот это отлично, что вы улыбаетесь,-- говорил он, крепко пожимая руку княжны.-- Я читал какой-то английский детский разсказ... В нем дети решают вопрос, что такое папа. Один говорит, что папа это игрушка, другой -- сласти, а одна девочка сказала, что папа -- это когда мама смеется... Не правда ли, как это хорошо? Вообще хорошо, когда женщины улыбаются... Мои, т.-е. наши дела обстоят отлично. Сейчас только от своего агента... Он устроил все, что было нужно. Да... А время больше, чем деньги. -- Значит, мы скоро уедем отсюда?-- спросила княжна. -- О, да... По возможности скорее. Нужно работать... Ах, какой край, Варвара Петровна, какой чудный край! Я его сейчас обездил... по карте, конечно. Нет, нужно быть безнадежно-безсовестным человеком, чтобы при таких условиях не сделаться миллионером. -- У вас уже всегда миллионы на уме, а я это уже не люблю... -- Да ведь я люблю не деньги, а заключающуюся в них страшную силу. Зачем не называть вещи своими именами?.. Русские хорошие люди оттого и безсильны, что не умеют обращаться с деньгами. Ну, да это вы увидите потом, что такое деньги... А где Сережа?.. Княжна только махнула рукой. Разве Сережа может просидеть дома хоть один день?.. Окоемов был в слишком хорошем настроении, чтобы оставаться одному. А Сережа, как на грех, "закатился" неизвестно куда. Было уже часов девять вечера, и на улицах сделалось темно. Что делать? Окоемов зашел в номер своих компаньонов. Фельдшер Потапов приводил в порядок приобретенные медикаменты, студент Крестников лежал на кровати с книгой в руках. -- Ну, что новаго, господа?-- спрашивал Окоемов, подсаживаясь к студенту. -- А я был в музее... Очень интересно,-- сообщил Крестников.-- Я никак не ожидал встретить в провинции что-нибудь подобное. -- Вот то-то и есть. -- Много интереснаго, так что я для перваго раза сделал только беглый обзор. Есть прекрасная библиотека... Вообще работают. -- Вот и вы учитесь. Будет свободное время, тогда будем заниматься ботаникой, минералогией, геологией, зоологией... Нужно будет пристроиться к этому Обществу. Мне оно очень нравится. Да, будем знакомиться, учиться, работать. Поговорив со студентом, Окоемов вышел в коридор и долго шагал из одного конца на другой. В передней он видел доску с фамилиями проезжающих и заметил, что Барышников занимал пятый номер, который был в том же коридоре, в который выходили и их номера. Значит, она была здесь, совсем близко... Эта мысль тревожила и волновала Окоемова. Наверно, она сейчас дома. Что-то она делает, о чем думает?.. Окоемов опять почувствовал, что у него начинает кружиться голова и давит грудь, так что нечем было дышать. Он спустился во второй этаж, где помещалась общая зала, буфет и бильярдная. Везде было пусто, и только в зале ужинал какой-то заезжий инженер. -- Отчего это у вас так пусто?-- спросил Окоемов старика-маркера, дремавшаго в бильярдной. -- А у нас всегда так, барин... Не Петербург. Здешняя публика не уважает, чтобы зайти, например, в трактир и попросту напиться чайку. Так, проезжающие больше, да иногда пьяные или на бильярде играют по праздникам. -- А вы давно здесь служите? -- Да уж лет с десять... -- Всех, вероятно, знаете?.. Золотопромышленников много останавливается? -- Бывают... Только какие нынче золотопромышленники поедут в гостиницу? Одно название, что золотопромышленники... -- А Барышников? -- Марк-то Евсеич? Угорели немножко Барышниковы... Было да сплыло, а теперь только одна слава осталась. Марк-то Евсеич окончательно порешил свои промысла... Сказывают, за безценок продал. Конечно, они ему не к рукам: сам проживает в Москве, ну, какие там промысла. Вернувшись в номер, Окоемов чувствовал, что чего-то недостает. Его тяготило собственное одиночество, и он мысленно обругал Сережу. Вот человек, который, кажется, ни о чем не в состояния позаботиться... Укладываясь спать, Окоемов мысленно пожелал покойной ночи Настасье Яковлевне. Она тоже, вероятно, в постели и, может-быть, вспомнила о сегодняшней встрече. Милая девушка, спи покойно, и дай тебе Бог всего хорошаго. В голове у Окоемова вертелись обрывки сцен далекаго путешествия, сегодняшний разсказ маркера и т. д. Он долго не мог заснуть, и мысль упорно сосредоточивалась на ней. Нужно было воспользоваться случаем и окончательно выяснить дело. Все равно, как-нибудь да разрешить вопрос. Вот если бы княжна догадалась сама познакомиться с ней. Давеча у Окоемова вертелось на языке предложить это княжне, но он не решался. Кто знает, может-быть, обстоятельства сложатся сами собой, как сегодняшняя встреча на вокзале. Все может быть. Счастье было так велико, что Окоемов в этом случае начинал думать о самом себе, как о постороннем человеке. Он знал только одно, что другой такой девушки еще никогда не было, нет и не будет. Он так и уснул с мыслью о ней, счастливый тем, что она тут, совсем близко. Его разбудил на разсвете Сережа, вернувшийся заметно навеселе. -- Я, кажется, тебя разбудил?..-- шепелявил он прилипавшим языком, делая неверные шаги. -- Немножко... Сережа остановился посредине комнаты, улыбнулся блаженной улыбкой, а потом сел прямо на пол. -- Вот поди ж ты, а?-- удивлялся он, продолжая улыбаться.-- Штука, брат... т.-е. совсем не штука, а с каким я инженером познакомился. Мы с ним выпили на "ты". Только вот фамилию его я забыл дорогой... Вообще, отличный человек. И все мне разсказал. Потом две каких-то барыни... одна ничего... гм... Потом доктор... член окружнаго суда... Знаешь, Вася, положительно здесь можно жить. -- И бильярд есть и сардинки? -- Нет, не то... да, не то. А я дальше не поеду, вот и все... Нет, какой инженер... полицеймейстер... А как зовут эту дамочку? -- Да где же ты был, безпутный человек? -- Где я был? Э, брат, я был где-то за городом... Извозчик знает. А инженер рубаха-парень... Если бы таких людей побольше... же-же!.. -- Вот что, Сережа, самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать -- это лечь спать. -- А я здесь останусь... да!-- сказал Сережа, начиная раздеваться, сидя на полу.-- Отлично, чорт возьми... А дамочка... Музыка играла, публика... Никак не ожидал! Сережа разделся, лег и сейчас же заснул, как убитый, а Окоемов продолжал лежать с открытыми глазами и чувствовал, что больше не уснет. Было раннее летнее утро. В окно из-за шторы пробивался первый солнечный луч. Где-то тихо и протяжно ворковали голуби, задорно чиликали воробьи и слышался гул чьих-то шагов по каменному тротуару. Окоемов сел на постели и проговорил вслух: -- Что же это такое?.. Нужно действовать энергичнее... Нет, подождите, Марк Евсеич, мы еще посмотрим, чья возьмет!.. Ни одному вашему слову не верю... Да, не верю. При дневном свете для него все было так ясно и просто. Ему даже хотелось крикнуть: -- Я здесь... Милая, ничего не бойся!.. Я тебя люблю...