Без названия

III.

Маленькая Таня помещалась в общей дамской кают второго класса и чувствовала себя как дома, хотя ее и смущало внимание ехавших с ней женщин,-- девочка выросла с отцом и не испытала женской ласки. Дамы даже немного ревновали друг друга по отношению к ней. -- Мы ее уже избалуем,-- говорила княжна, косвенно упрекая других. -- Она еще мала...-- спорила Калерия Михайловна. Анна Ѳедоровна полрежнему держалась в стороне. Даже больше, она точно избегала девочки и только вечером, когда Таня укладывалась спать, садилась около нея и долго любовалась спавшим ребенком. Ночью, чуть Таня повернется, Айна Ѳедоровна уже тут,-- у нея был чуткий материнский слух. Прошлое этих двух женщин было несложное. Калерия Михайловна Ощепкова родилась где-то в Рязанской губернии и молоденькой девушкой вышла замуж за служащаго в одном из московских банков. С мужем она прожила лет пять, а потом стряслась беда -- муж произвел растрату и потерял место. Дальше последовали тяжелые дни. Муж уже не мог найти работу, и ей пришлось самой заботиться о своем существовании. Вместе с бедностью наступили семейные раздоры, несогласия и ссоры, и все это кончилось тем, что муж скрылся неизвестно куда. Анна Ѳедоровна Галушка, по рождению хохлушка, попала в Москву уже после смерти мужа и единственнаго своего ребенка. Она хотела переменой места и самостоятельной работой избыть свое горе. Обе женщины остались таким образом вне семьи, подвергаясь всем случайностям "своего хлеба". Трудно добывать этот свой хлеб, особенно, когда нет влиятельных знакомств и протекций. Княжна, конечно, сейчас же приняла под свое покровительство обеих женщин и готова была сделать для них все, даже бегать за горячей водой для чая. -- Что мы будем делать там?-- спрашивали ее обе женщины. -- А я уже и сама не знаю...-- откровенно признавалась княжна.-- Василий Тимофеич сказал, что нужно ехать, и я уже поехала. Мне, в сущности, все равно, где ни жить... -- Ну, это совсем не все равно,-- довольно мрачно заметила Анна Ѳедоровна, испытывавшая приступы глухой тоски по своей Малороссии: с каждым шагом вперед, родина все дальше и дальше уходила от нея.-- У нас в Малороссии лучше... Княжна наконец и сама заинтересовалась своей собственной судьбой. В самом деле, пуда она едет и зачем? Обяснения Окоемова ее не удовлетворяли. На второй день пароходнаго путешествия княжна, встретив Окоемова на трапе, приступила к нему с явным намерением добиться окончательнаго выяснения цели поездки. -- Вы уже говорили о какой-то девушке, Василий Тимофеич, но я плохо поняла тогда... -- Какая девушка? Ах, да... Видите ли, Варвара Петровна, это маленький миф, и я сам хорошенько еще не знаю и плохо верю в то, что слышал из третьих рук. Верно одно, что я ее полюбил и непременно разыщу... Вообще какая-то темная история. Кажется, достаточно? -- А я-то при чем?' -- Вот увидите, когда приедем на место. По крайней мере, прокатитесь по Волге -- это очень полезно для вас. Пароход как-раз подходил к Казани. С Волги вид на Казань замечательно хорош, и можно подумать, что это очень бойкий, промышленный и торговый город. Издали красиво пестрели церкви, дома, сады, а в центре поднимался татарский кремль. Окоемов долго смотрел прищуренными глазами на бывшую татарскую столицу и задумчиво проговорил: -- Да, место было выбрано недурно, пожалуй, лучше, чем для Москвы... Ваши предки, Варвара Петровна, татарские ханы, были люди неглупые. Кстати, мы плывем сейчас в пределах вашего царства, княжна Садык-Хан-Салтыкова. -- Я не люблю, когда надо мной шутят... А впрочем, я это уже так. Княжна не умела сердиться и сейчас же начинала улыбаться. Эта детская незлобивость придавала ей особенную прелесть, и Окоемов каждый раз любовался ею, как удивительно сердечным и непосредственным человеком. -- Вы на меня не сердитесь?-- говорил он. -- Уже не могу... Я себя уже ненавижу за это, потому что нужно уметь сердиться. Да... Так много дурных людей, и уже им следует показать, что они дурные. Им будет стыдно, и они уже не будут делать ничего дурного... А я уже не умею сердиться. Мне уже жаль... Я недавно бранила Сережу, и мне совестно. Он, вероятно, обиделся... -- Всего вернее, что он забыл, Варвара Петровна. Окоемов опасался одного, как бы Потемкин не остался на берегу, потому что пароход стоял всего четыре часа. В виду такой возможности, маленькая Таня не была с ним отпущена и осталась на пароходе заложницей. -- Да я-же вернусь,-- уверял Потемкин.-- Мне только посмотреть... -- Смотрите, не опоздайте, Иван Гаврилыч... На поверку оказалось совсем другое. Пароход дал первый свисток, а Потемкина не было. Окоемов с трапа наблюдал пристань, кишевшую народом, и напрасно отыскивал в толпе своего изобретателя. Второй свисток... Потемкина нет. В этот критический момент к Окоемову подошел какой-то молодой священник в полинялой ризе и, улыбаясь, спросил: -- Если не ошибаюсь, вы -- господин Окоемов? -- К вашим услугам... -- Дело в следующем: я случайно познакомился с господином Потемкиным, и он просил меня передать вам, чтобы вы не безпокоились., -- Где вы его видели? -- А там, у дамбы... Он делал какия-то измерения у насыпи. Увидел меня, остановил и попросил вам передать, что будет только к третьему свистку. -- Я так и знал!..-- встревоженно проговорил Окоемов.-- Сейчас третий свисток, а его нет... -- Дело в следующем, господин Окоемов: господин Потемкин сейчас будут... Но Окоемов уже не слушал этого посла, а отправился к капитану попросить маленькой отсрочки. Капитан пожал плечами и проговорил: -- Согласитесь, что если я буду ждать каждаго пассажира, то никогда не доеду до Перми... -- Вы совершенно правы, капитан, но у этого пассажира остается здесь девочка... -- Пять минут!-- лаконически ответил капитан. Вся экспедиция взволновалась. Сережа раз десять сбегал на пристань, разыскивая пропавшаго изобретателя, и вернулся с парой казанских туфель и куском казанскаго мыла. -- Это уже нелепо!-- волновалась княжна. Третий свисток, и пароход грузно отвалил от пристани. -- Ничего, он нас догонит в Перми,-- успокаивал Окоемов волновавшихся членов экспедиции.-- Денег у него хватит... -- Дело в следующем,-- прибавил, в свою очередь, священник, разделявший общее внимание:-- господин Потемкин измерял дамбу и мог не слышать первых двух свистков... -- А, чорт...-- ругался Сережа.-- Это наконец просто невежливо. Так невозможно... Все боялись за Таню, как она отнесется к отсутствию своего увлекающагося папаши. -- Он приедет,-- совершенно спокойно обяснила девочка.-- В Москве он часто уходил... Уйдет, а потом опять придет. Я оставалась одна иногда дня два... Дамы удвоили свое внимание к маленькой компаньонке, стараясь ее развлечь всеми средствами. В этом принял участие и священник, постоянно улыбавшийся. Окоемову сразу поправилось его необыкновенно типичное русское лицо -- немного скуластое, с мягким носом, широким ртом и какими-то детскими голубыми глазами. Длинные волосы вылезали из-под разношенной широкополой шляпы некрасивыми прядями мочальнаго цвета, нижняя часть лица заросла густой бородой такого же цвета. Это некрасивое лицо, в сущности, было очень красиво своим выражением. В глазах светился природный ум. -- Вы московский будете?-- довольпо фамильярно спросил он Окоемова. -- Да. А вы почему так думаете, батюшка? -- Дело в следующем: произношение московское. -- А вы из Сибири? -- Из Зауралья. -- Ага, это очень интересно. Мы тоже едем на Урал, на промысла. -- Так-с... Мимо поедете озера Челкан, так спросите попа Аркадия -- там все знают. -- Спасибо. -- Дело в следующем: у нас кругом золотые промысла. Мимо не проедете... Зауральский поп интересовал Окоемова все больше и больше. Как-то у него все выходило необыкновенно просто, и говорил он таким тоном, точно хороший старый знакомый. Окоемов несколько раз внимательно вглядывался в него, точно стараясь припомнить, где он раньше встречал этого любопытнаго попика. -- Я-то в третьем классе еду,-- обяснял о. Аркадий.-- Даже весьма удобно... И воздух постоянно свежий. Не хотите ли со мной чайку напиться? У меня есть баночка с медом... Мягчит грудь. Свой мед-то, оно и приятно. -- Что же, я с большим удовольствием, отец Аркадий. -- И вобла есть: оно хорошо перед чаем пожевать солененькаго... В третьем классе было очень удобно. У о. Аркадия место было устроено на внутренней скамейке. Белый войлок, подушка и овчиная шуба составляли все дорожныя вещи.. Провизия и покупки лежали под лавочкой в двух узлах. -- Ведь всего два рубля от Казани до Перми плачу,-- обяснил о. Аркадий.-- Весьма удобно... И Притом тепло. Пароходный "человек" подал белый стакан и белый чайник с горячей водой. -- У нас свой сибирский чай,-- обяснял о. Аркадий, делая заварку.-- И медок тоже свой... Особенный мед, господин Окоемов. -- Скажите, пожалуйста, отец Аркадий, на восточном склоне Урала пчеловодства нет? -- Нет... Доказывают даже, что оно и не может у нас существовать благодаря климатическим условиям, а, между прочим, это мед собственный, именно из Зауралья. Дело в следующем: живу я на озере Челкан, церковь у нас старинная, каменная... хорошо. Только раз приходит трапезник и говорит: "Батюшка, а у нас в церкви завелась Божья тваринка".-- "Какая тваринка?" -- "А вот эта самая пчела... Так и гудет в кунполе. Значит, рой сел". И что бы вы думали, действительно, иду в церковь, смотрю, а там: у-у-у... Действительно, пчелка гудет. Ну, мы ее, конечно, не тронули: пусть себе летает на здоровье. Даже очень любопытно выходит... Год живет наша пчелка, другой живет, прилепила к карнизу сот -- одним словом, все как следует. Все больше и больше сот, а мы и меду не умеем взять, потому как дело необычное. Пришлось привезти пчельника из-за двести верст. Поднялся он, осмотрел, подивился Божескому произволению и снял нам целых два пуда меду. Вот пожалуйте, попробуйте: тот самый... -- И сейчас пчела живет? -- И сейчас... Я так полагаю, что это нас Бог, дураков, учит. Мы-то думаем: нельзя, а Он нам показывает: можно. Вся премудростию сотворил еси... Окоемову очень понравился этот разсказ о "богоданной пчелке" и толкование о. Аркадия. Пчеловодство -- исконный русский промысел, упавший за последнее время по неизвестным причинам. К общей системе народнаго хозяйства он мог бы служить большим подспорьем. В ответ на разсказ о. Аркадия Окоемов сообщил некоторыя данныя о положении пчеловодства в Америке. -- А вы были в Америке?-- удивился о. Аркадий. -- Да... Я там прожил довольно долго. О. Аркадий недоверчиво посмотрел на своего собеседника, а потом улыбнулся своей добродушной улыбкой и, протягивая руку, проговорил: -- Очень рад познакомиться с господином американцем... Даже весьма поучительно-с.

IV.

После разговора с Окоемовым о. Аркадий долго ходил по палубе, улыбался и покачивал головой. У него неотступно вертелось на языке одно слово: американец. -- Да, американец...-- повторял про себя батюшка, и его некрасивое лицо озарялось самой добродушной улыбкой.-- Нет, нужно его допросить основательно, а так нельзя. Другого американца не скоро поймаешь... Как на зло, Окоемов не выходил из своей каюты, и о. Аркадий терпеливо шагал по палубе. Они встретились только под вечер, когда пароход подходил к устью Камы. Вся публика высыпала на палубу. Громадное плесо, на котором сходятся две могучих реки, походило на морской залив, а в весеннее половодье здесь не видно берегов. На разстоянии нескольких верст желтая камская вода резко отделяется от белесоватой волжской, точно каждая хочет отстоять свою самостоятельность. Окоемов стоял у парапета и долго любовался этой стихийно-дикой, могучей картиной. Да, это был боевой пункт, на котором происходила неравная борьба двух богатырей. Кроме историческаго и экономическаго значения, эти две громадныя реки несли с собой целое народное миросозерцание, сложившееся на их берегах -- оно вылилось в песне, в обрядовой стороне, в характере и во всем укладе народной жизни. В народном представления река -- живое существо и таким остается до наших дней, несмотря на пароходы, телеграфы и железныя дороги. На этих струях развернулась во всю ширь народная удаль, у которой тоже берега уходили из глаз. Да и вообще в душе каждаго русскаго человека много общаго с характером этих рек: те же весенние разливы, те же мели и перекаты и та же неисчерпаемая сила, которая, как сказочный богатырь, дремлет до поры до времени. И зимний крепкий сон, и весенний разгул, и бури, и ленивое затишье... Окоемову припомнились стихи поэта: ...Как слезу любви из ока, Как холодный пот с чела, Волгу-матушку глубоко В море Каспий пролила... -- А ведь Волга-то неправильно Волгой названа,-- проговорил за спиной Окоемова знакомый голос. Это был о. Аркадий, тоже любовавшийся разливом. -- Как так неправильно?-- удивился Окоемов. -- Да так... Посмотрите: Кама повернула Волгу при встрече, а не Волга Каму -- значит, дальше река должна называться Камой. -- Это вы из патриотизма говорите, батюшка... -- Что же, и патриотизм дело не вредное. Да и реки разныя: Волга по-бедному течет, а Кама по-богатому -- и воды больше и течение быстрее. И народ другой... Тошно смотреть на вашу волжскую бедноту. Народ какой-то пришибленный. -- У вас лучше? -- И у нас не одинаково, а все-таки сравнить нельзя, особенно у нас, в Зауралье. И земля не та и люди не те... -- Вы коренной уралец? -- Кондовый сибиряк: прапрадеды еще пришли на Урал. Как-то даже странно делается, когда приедешь в Расею, точно другое государство... Вошь переселенцы-то едут: сердце болит смотреть на них. -- По переселенцам еще нельзя судить о всей Расее... Ѣдут те, кому плохо жилось на родине или совсем не у чего было жить. Расея велика. -- Все-таки не то, господин Окоемов. Совсем другая музыка, чем у нас. Слава Богу, у нас еще можно жить, и даже очень можно. Дело в следующем: много приволья. Потом, понизив голос, о. Аркадий прибавил: -- А мне весьма любопытно, господин Окоемов, знать относительно Америки... -- Именно, что знать? -- Да вообще... -- Идемте к нам в каюту, там поговорим... О. Аркадий пошел за Окоемовым, но еще раз остановился, чтобы полюбоваться красавицей Камой, по которой теперь выгребал пароход. -- Кормилица наша, господин Окоемов... Красота, силища, благодать льется на тысячи верст. -- Да, хорошая лошадка, которая какой угодно воз свезет. Экспедиция в полном составе помещалась в каюте второго класса. Публики набралось много, и все успели перезнакомиться между собой, за исключением одного Сережи, который питал органическую ненависть к "купцу" и держался в гордом одиночестве. К нему пробовали приставать: "куда изволите ехать?", "чем изволите заниматься?", но из этого получались очень курьезныя сцены. Впрочем, презрение Сережи к купцу подвергалось большому искушению. Ѣхавшие купцы совсем не походили на московских купцов, начиная с костюмов, привычек и манеры себя держать. Это был новый тип, неизвестный Сереже. В сущности, это были купцы-промышленники, напоминавшие свой прототип -- новгородских гостей, ходивших за Камень промышлять пушнину. Даже сохранилось в выговоре новгородское горластое "о", обошедшее всю Сибирь. Но все-таки Сережа смотрел на сибирских "гостей" недоверчиво и думал про себя: "Нет, шалишь, купчишки, не надуете... Я вас знаю, голубчиков!" Появление в каюте сибирскаго попа, котораго привел Окоемов, возмутило Сережу окончательно. Это уж чорт знает что такое... Да и поп держит себя с обидным спокойствием. Он спокойно осмотрел всех, сделал общий поклон и даже улыбнулся. Эта улыбка взорвала Сережу, и он возненавидел попа всеми силами души. Этого еще недоставало... А тут еще Окоемов рекомендует. -- Очень рад...-- процедил сквозь зубы Сережа, сдерживая накипевшее бешенство. О. Аркадий поместился к общему столу, посмотрит на Сережу улыбающимися глазами и проговорил: -- А позвольте узнать, куда изволите ехать? -- В Балаганск, получать наследство после глухонемого дяди, который недавно повесился... -- Так-с.... А чем изволите заниматься? -- Кухаркин сын и служу учителем от заикания в обществе покровительства животным, а также прививаю оспу и срезаю мозоли. Одним словом, Сережа был великолепен, и Окоемов только покачал головой. Сибирские гости переглянулись между собой, а лежавший на своем диванчике фельдшер Потапов неожиданно фыркнул и, сконфузившись, спрятал лицо в подушке. Сережа вскочил, нахлобучил на себя свой потертый шлем и выбежал из каюты. -- Это чорт знает что такое!-- ругался он, гремя ногами по лесенке, выводившей в рубку. -- Какой сердитый господин...-- заметил о. Аркадий, поглядывая вопросительно на дверь. Сибирские "гости" тоже косились на попа, потому что наполовину были раскольники. Это отношение к простому деревенскому пастырю возмутило Окоемова. Как смели эти грабители относиться так к неизвестному им священнику? О. Аркадий нравился Окоемову своей непосредственностью и простотой. -- Вы хотели слышать об Америке?-- заговорил он с особенной любезностью.-- Я там прожил довольно долго и могу разсказать кое-что. Об Америке у нас самое неверное представление, благодаря разным путешественникам, видевшим громадную страну из пятаго в десятое. Мы можем поучаться у американцев очень многому, не заимствуя их недостатков. Люди, конечно, все люди... То, что у нас считается богатством, там кажется смешным или приличной бедностью. А главное отличие в том, что мы не умеем работать и не разсчитываем на труд. Наши промышленники и купцы ищут только легкой наживы, и от них идет поговорка: не обманешь -- не продашь. Расчет самый неверный, потому что сегодня обманул, а завтра и не продашь. Наши купцы себя обманывают, и поэтому нигде нет столько банкротств и крахов, как у нас. Ведите свое дело честно, работайте, и все пойдет хорошо... -- Это, господин, хорошо так-то вот здесь в каюте разсуждать,-- обиженно вступился благообразный седой купец.-- Вы нашего дела не знаете, а говорите... -- А может-быть, немножко знаю: вы, например, кожевенный заводчик. -- Почему вы так полагаете? -- По рукам... Служили раньше приказчиком у хозяина и резали кожи. "Гости" переглянулись, удивляясь проницательности догадливаго барина. Не велика птичка, а ноготок востер... -- Я вам скажу больше: вы не товар делаете, а портите сырье... Сравните кожу варшавской выделки или американской -- мягкая, прочная, ноская, а ваша гнилая. Все зависит от того, что вы выделываете по-старинному и не хотите знать новых способов выделки. От того же сибирские меха не выделываются в Сибири, а идут в Западный край или за границу и только оттуда возвращаются готовыми совсем. Вы не умеете делать хорошее мыло, везете железо из Нижняго в Иркутск, выписываете экипажи из Москвы, да и все остальное: сукна, ситцы, стекло, бумагу, сахар. А все это могли бы приготовлять у себя дома, если бы не гнались за легкой наживой на золоте, водке и мелком торгашестве. Вот что я знаю... Окоемов взволновался и наговорил сибирским "гостям" очень неприятных вещей, хотя и в третьем лице. -- Ловко их Василий Тимофеич разделал,-- шептал фельдшер Потапов студенту Крестникову.-- Это по-нашему называется: носи, не потеряй. Скушали и ложку облизали... А сибирский попик славный. Вон как умильно поглядывает. Отца Аркадия больше всего интересовало то, как поставлено в Америке сельское хозяйство. Окоемов подробно разсказал о разных способах интенсивной культуры, смотря по местности, о фермерском хозяйстве, об американской предприимчивости вообще. О. Аркадий слушал его с восторгом и в такт разсказа только качал головой. Да, хорошо работают господа американцы... -- Я жил в Калифорнии и видел настоящее чудо,-- разсказывал Окоемов.-- Калифорния была пустыней, как наша Сибирь. Потом открылось золото, и сюда хлынула настоящая волна разных предпринимателей. Золото, действительно, полилось рекой... Когда истощились запасы золотой руды, Калифорния перешла к земледельческому труду и сейчас покрыта пашнями, лугами, садами, огородами, пастбищами. Получилась цветущая страна, текущая млеком и медом... Какие там города, школы, фермы, фабрики! А у нас золотопромышленник оставляет после себя пустыню, развращенное водкой население, жажду легкой наживы и полную неспособность к нормальному здоровому труду. Мы просто не привыкли к деньгам и не умеем ими пользоваться. Куда ушли добытые в Сибири миллионы? Что они оставили в стране и кому принесли пользу, кроме ничтожной кучки счастливцев?.. -- Так, так...-- повторял фельдшер, поглядывая на "гостей".-- Ну-ка, вы, что вы скажете, ваше степенство?.. -- Весьма поучительно,-- соглашался о. Аркадий.-- У нас тоже начинают кое-где заводить машины: веялки, молотилки, плуга. Конечно, темный народ и поучиться негде... -- Одне метеорологическия станции чего стоят,-- разсказывал Окоемов.-- Американский фермер за три дня знает, какая будет погода, и не сгноит напрасно сена... Показалась дождевая туча, и об ней дают знать по телеграфу во все концы, и так ее проводят по всей Америке метеорологическими бюллетенями. Наш русский хлеб мокнет, прорастает и гниет в дождливую осень в снопах на поле, а американец снимет его и сейчас же высушит на зерносушилке. И все так... А какой там молочный скот: одна корова была продана за тридцать тысяч рублей. -- Ну, уж это извините!-- возмутился седой купец.-- Это даже неприлично-с... Помилуйте, корова и вдруг тридцать тысяч рублей. -- А вы слыхали про лошадей, за которых платят по полтораста тысяч? -- Лошадь -- это другое... -- А корова тоже другое. Она себя окупит племенем... Когда Сережа вернулся, он в изумлении остановился в дверях: вся каюта страшно волновалась. Кипел самый ожесточенный спор, и только оставался спокойным один о. Аркадий. -- Я так полагаю,-- выкрикивал седой купец, обращаясь к Окоемову: -- так полагаю, что вы прямо из жидов... Не иначе.