Отважные капитаны. Сборник

ДЖАДСОН И ИМПЕРИЯ

Глориана! Дон примется нас атаковать,
Как сможет с желудком своим совладать.
Только прежде, чем с нами сражаться,
Он к нам должен суметь подобраться.
Галеонов Испании долго ль нам ждать? Добсон

Одно из множеств достоинств демократии состоит в ее почти сверхчеловеческом умении создавать проблемы с соседями — и в результате обнаруживать свою гордость основательно потрепанной. Подлинная демократия испытывает сильнейшее презрение к странам, где правят короли, королевы или императоры, и почти никто не знает — а задумывается и того меньше — о внутренних делах этих стран. Причиной тому служат ее собственные честь, гордость и достоинство, они же демократические Король, Дама и Валет. Вот почему рано или поздно межгосударственные противоречия заканчиваются тем, что самые обычные люди начинают выкрикивать на улицах лозунги и оскорбления в адрес противника, о котором ничего не ведают, а на море, чтобы оправдать отсутствие упомянутых выше гордости и достоинства, предпринимаются некие поспешные действия. В итоге может вспыхнуть, а может и не вспыхнуть война, но шансов на прочный мир все равно становится гораздо меньше.

Преимущество жизни в цивилизованной стране под управлением монарха заключается в том, что все короли, королевы и императоры Старого Света связаны кровным родством или браками — то есть, в сущности, являются одной большой семьей. И те из них, кто мудрее и опытнее, знают: многие действия или высказывания, которые на первый взгляд кажутся преднамеренными оскорблениями, в действительности могут быть вызваны всего лишь несварением желудка у мужчин или периодическим недомоганием у женщин; следовательно, и реагировать на них надо соответственно — объясняясь с глазу на глаз в приватной обстановке. Все эти народные манифестации, возглавляемые королем и двором, как правило, означают лишь то, что некоторые члены европейского семейства на минутку отбились от рук. Знаете, когда лошадь начинает брыкаться в толкучке у ворот, всадник не спешивается, а просто выставляет позади себя раскрытую ладонь, и остальные всадники расступаются или отворачивают в сторону. В точности так и с владыками.В былые дни они лечили собственные нервные срывы и припадки народного гнева огнем и мечом, но теперь, когда огонь стал слишком дальнобойным и убийственным, а кровопролития массовыми, они прибегают к совсем другим вещам.

Давным-давно жила некая небольшая Сила — почти разорившийся осколок некогда великой империи, и эта Сила рассердилась на Британию, известную всему миру как мальчик для битья. Потому-то она и начала вести себя самым скандальным образом.

Это известно всем, но гораздо меньшему числу людей известно, что эта Сила все-таки сошлась с Британией в беспримерной битве и вышла из нее со славной победой.

Все началось с людей. Их несчастья были крайне многочисленны, а личная обида всегда находит отдушину в публичном сквернословии. Их национальная гордость была жестоко уязвлена, и они размышляли о прежней славе, о тех днях, когда их флотилии первыми обогнули Мыс Бурь, а их газеты, подобно новым Камоэнсам[41], призывали вершить великие дела. И только гнусная, хитрая, изворотливая, лживая Британия мешала их колониальной экспансии.

Тогда они решили: раз уж их монарх в союзнических отношениях с этой омерзительной страной, то народу следует презреть правителя, способствовать установлению республики и лично, как и положено свободным людям, взяться за расширение колониальных владений. Осознав это, народ принялся метать камни в британские посольства, плевать в английских леди, резать пьяных матросов нашего флота в своих портах, лупить их веслами и устраивать крайне неприятные для туристов инциденты при таможенном досмотре. А заодно угрожать жуткой казнью всем больным чахоткой англичанам, проживающим на Мадейре. А в это время младшие офицеры их армии распивали фруктовые ликеры и устраивали леденящие душу заговоры против своего монарха — и все это ради установления республики.

Современная история всех южноамериканских стран наглядно демонстрирует, что жителям Южной Европы просто противопоказано быть республиканцами. Уж слишком быстро их демократия превращается в военную диктатуру, а ставить людей к стенке и расстреливать за инакомыслие можно гораздо реже и экономнее — чем, собственно, и занимается нормальная конституционная монархия.

К тому же выступления Силы в исполнении ее народа были крайне неубедительны. Они напоминали лягающуюся в толпе лошадь, а всадник, похоже, объяснял происходящее лишь тем, что не в силах удержать животное. Народ вовсю наслаждался великолепием войны без ее рисков, а британские туристы в своих скитаниях частенько бывали до того пьяны, что флегматично возвращались в Англию и рассказывали репортерам «Таймс» о том, что полицейские службы в иностранных городах и портах порой бывают недостаточно эффективными.

Таково было положение вещей в те времена к северу от экватора. К югу ситуация была более напряженной, потому что там интересы различных Сил столкнулись вплотную. Англия не имела возможности сдать позиции, поскольку с тылу ее подталкивали жаждущее приключений молодое поколение и действия всевозможных авантюристов, отнюдь не желавших ей добра. А против нее выступила некая иная Сила, которой не хватало людей и денег, закостеневшая в уверенности, что триста лет рабовладельческого строя и смешения с местными жителями дает ей неотчуждаемое право вечно владеть рабами и вечно плодить метисов. Там не строили дорог, их города рассыпались в прах, у них не было торговли, достойной даже одного рейса самого безрассудного из пароходов, их суверенитет, при хорошем раскладе, мог быть уничтожен одним лишь залпом с моря. Именно эти причины заставляли их бесноваться еще сильней, и то, что там говорили и писали о манерах и привычках англичан, заставило бы менее древнюю нацию схватиться за оружие и предъявить длинный кровавый счет за уязвленную гордость.

Именно тогда судьба послала в те края лейтенанта Харрисона Эдварда Джадсона, со временем получившего прозвище Чтоб-Меня-Джадсон, на двухвинтовой плоскодонной канонерке с низкими бортовыми надстройками и водоизмещением около двухсот семидесяти тонн[42]. Выглядела эта посудина точь-в-точь как утюг, в середину которого зачем-то воткнули мачту; над водой она поднималась на пять футов, а то и меньше, и была оснащена четырехдюймовой пушкой на носу, наводившейся поворотом судна. Что касается бортовой качки, то жить на ней было на порядок хуже, чем даже на миноносце.

Когда Джадсон был назначен командовать этой штукой во время перехода в шесть или семь тысяч миль к югу, первой же фразой, которой он приветствовал свою посудину в доке, было: «Чтоб меня, эта стеньга хочет стать бушпритом!»

Стеньга на канонерке была толщиной с шест, которым подпирают веревки для сушки белья, но этот утюг был первым судном, которое доверили Джадсону, и он не променял бы свою капитанскую должность даже на место первого помощника на «Энсоне» или Хау»[43]. Со всей возможной любовью и заботой он провел свою посудину до самого Мыса (а история про стеньгу следовала за ним), и так влюбился в это неуклюжее плавучее корыто, что адмирал, командовавший военно-морской базой, решил: жаль будет мучить на нем новых людей, и потому Джадсону было позволено продолжать безраздельное владение судном.

Адмирал лишь однажды посетил канонерку — в бухте Саймон. В те дни она выглядела скверно даже для такой плоскодонной лохани, специально построенной для операций на крупных реках и защиты гаваней. Влага собиралась крупными каплями на обшивке между палуб, длинные волны у мыса швыряли ее, как рейдовую бочку, полубак представлял собой прямо-таки собачью конуру. Каюта самого Джадсона располагалась едва ли не ниже ватерлинии, ни один из намертво задраенных иллюминаторов невозможно было открыть, а компасы, располагавшиеся вблизи массивной станины четырехдюймовой пушки, вели себя самым диковинным образом. Но Чтоб-Меня-Джадсон был полон радостного энтузиазма. И даже сумел заразить своей страстью мистера Дэвиса, своего старшего механика в чине машинного техника второго класса.

Помнивший свое первое судно, адмирал внимательно приглядывался к канонерке. Ее кранцы были украшены кипенно-белым плетеным линьком[44], пушка покрыта лаком куда лучшего качества, чем тот, что поставляло Адмиралтейство; дополнительные прицелы упакованы с такой же тщательностью, как и хронометры, блоки запасных лонжеронов сделаны из четырехдюймового бирманского тикового дерева и украшены резными драконьими головами — явный след приключений Чтоб-Меня-Джадсона в составе военно-морской бригады во время бирманской компании; становой якорь также был покрыт лаком, а не заурядной краской, и штурманских карт оказалось куда больше, чем полагалось.

Адмирал был весьма доволен, поскольку любил капитанов, готовых тратить свое небольшое жалованье на вверенные им корабли. Джадсон глядел на него с надеждой. Он был всего лишь младшим штурманским лейтенантом, прослужившим на флоте менее восьми лет. И мог застрять в бухте Саймон на полгода, тогда как вести корабль в море было для него единственным счастьем. К тому же главной мечтой Джадсона было хоть немного оживить официальный серый тон бортов канонерки золотой полосой вдоль бортов, и, возможно, добавить немного орнамента на тупую, как у баржи, носовую часть.

— Первое командование судном ни с чем не сравнится, верно? — спросил адмирал, словно читая его мысли. — Однако у вас, как я заметил, весьма неточные компасы. Неплохо бы вам привести их в порядок.

— Это бесполезно, сэр, — отвечал Джадсон. — Наше орудие, этот массив стали, для них притягательней полюса. Но... в общем, мы научились справляться с большинством неточностей, внося поправки.

— Не будете ли вы добры опустить ствол орудия на тридцать градусов!

Ствол опустили. Он двигался с такой плавностью и легкостью, что адмирал только присвистнул.

— Вам, должно быть, пришлось во время перехода в составе каравана постоянно держать конвойные суда в поле зрения?

— Я видел их лишь дважды на пути между этой бухтой и островом Мадейра, сэр, — отчеканил Джадсон, густо покраснев, ибо стыдился некоторых своих навигационных промахов. — Мы... мы слегка разминулись, но впоследствии исправили этот недочет.

Адмирал спустился по сходням на пирс, а флаг-капитан, сопровождавший адмирала, судя по всему, поведал об этой беседе другим командирам эскадры, базировавшейся в бухте Саймон. Поэтому шутки над «утюгом» еще много дней подряд сыпались со всех сторон.

— Что вы можете из нее вытрясти, Джадсон? — однажды спросил лейтенант с «Мангуста», выкрашенной в белое новехонькой канонерки с таранным форштевнем и современными скорострельными орудиями, поднимаясь в один из жарких дней на верхнюю веранду местного Морского клуба. Веранда эта ценилась моряками за живописный вид на верфь. Только в этом клубе, где постоянно собирались капитаны, можно было услышать все сплетни Семи Морей.

— Десять и четыре, — сказал Чтоб-Меня-Джадсон.