Отважные капитаны. Сборник

При этом мы едва успели увести своего предводителя. Склонив голову к плечу, он токовал, как глухарь, глядя на все, что тут творилось. Единственное, чего он не предусмотрел, — это пути к отступлению. Но ваш мистер Легатт, истинный герой, в последней стадии физического исступления взял на себя командование нашей фурой — или, точнее, арьергардом. Мы устремились вниз по склону рядом с ним, то и дело рискуя опрокинуться. Но эти технические подробности уже выше моего понимания...

При этом он указал трубкой на Легатта, словно отсылая слушателей к специалисту.

— Я заметил, что вниз с холма ведут две глубокие колеи, — сказал Легатт. — Как раз к этому времени солдаты перестали хохотать и кинулись наверх.

— Выдвинулись прогулочным шагом, любезный, а не кинулись! — поправил его Пайкрофт. — На бег они перешли несколько позже.

— Ну а я направил машину вниз по этим колеям. Наверно, именно тогда я слегка помял наш глушитель. А потом колеи вдруг резко свернули вправо — и наш экипаж врезался передком в навозную кучу, сэр. Клянусь, крен был градусов тридцать, не меньше. Думаю, это был скотный двор. Мы укрылись там и стали ждать, — закончил Легатт.

— Но ненадолго, — продолжил Пайкрофт. — Огонь бил фонтанами на оставленной нами позиции, тем временем армия штурмовала ее всем скопом. А когда многочисленные отряды тренированных и обученных солдат одновременно прибывают в одну точку с противоположных направлений, причем каждый гневно выкрикивает: «За каким чертом вы это устроили?» — детонация, если так можно выразиться, практически неизбежна. И посторонняя помощь им уже не потребовалась. Даже если б мы появились перед ними с письменными показаниями, данные под присягой, где было бы черным по белому указано, что это сделали мы, они бы нам не поверили. Им нужно было общество друг друга — и они его получили. Вот какой эффект произвел Персиммон на их кастовое самосознание. Они горели желанием защитить честь мундира, поэтому события развивались с невероятной быстротой и интенсивностью. Сперва послышались непочтительные замечания в адрес Дикки Брайдуна и его механических лошадок, а потом кого-то ударили — и сильно, судя по звуку, — не дав ему поговорить.

— Это был человек, который звал драгун Сорок пятого полка, — пояснил Легатт. — Но его прервали на слове «драгуны».

— В самом деле? — мечтательно осведомился Пайкрофт. — Во всяком случае, он не мог бы сказать, что его не услышали. Они явились туда, как миленькие, и затеяли жаркий спор о том, должна ли пехота забрать Персеммона себе в качестве полкового любимца, или же кавалерии следует оставить его себе на племя. Но вскоре в ход пошла кормовая свекла. Наш предводитель заявил, что мы посеяли добрые семена и что они приносят обильные плоды. И действительно — ведь каждый из этих корнеплодов весил от четырех до семи фунтов!

Словом, убедившись, что детки преодолели первоначальную застенчивость и начали играть в свои игры по-взрослому, мы выбрались из ямы и стали осторожненько спускаться вниз, в лагерь. По аути перед нами открылся чудесный вид на поле битвы, которая только-только разгоралась, потому что к обеим сторонам каждую минуту подходили свежие подкрепления. Здесь были представлены все рода войск, и каждую минуту раненые скатывались вниз по склону, давая нам понять, что получили свое.

В общем, армия несколько отбилась от рук и вышла из повиновения, насколько я мог судить. Они перестали обращать внимание на строгие приказы своих офицеров «Разойтись по палаткам и приготовиться к отбою!», поскольку, как это ни прискорбно, те сами вступили в рукопашную во главе своих подразделений.

— Как же ты узнал об этом? — поинтересовался я.

— Просто лейтенант Моршед пожелал заглянуть в офицерскую столовую, чтобы поздороваться со своим дядюшкой и выпить за его здоровье, но там не оказалось ни души — весь личный состав отправился, так сказать, на передовую. Потом нам показалось, будто кто-то моется за палаткой, в которой помещалась столовая, но заглянув туда, мы обнаружили, что некий пожилой джентльмен пытается утопить какого-то юнца в бриджах в корыте, из которого поят лошадей. Он не просто топил его, а прижимал сверху велосипедом, и едва не довел свое черное дело до конца, но тут мы расстроили его планы. Джентльмен оказался весьма покладистым и, очевидно, недавно хорошо поужинал. «Не спрашивайте, кто я такой, — заявил он нам, когда мы попросили его назваться. — Об этом мне очень скоро сообщит моя супруга. Лучше спросите, кем я был. Я командовал ими в восьмидесятые годы, и, да простит меня Господь, — при этих словах он всхлипнул, — весь этот чертов вечер я втолковывал их полковнику, какие они бездари. Вы только послушайте!»

Мы-то, даже не напрягая слуха, различали все подробности, ибо знали, что там творится, но как он сумел что-то разобрать в этой какофонии на холме, я просто не представляю. «Сегодня они прошли маршем тридцать миль, — вдруг завопил джентльмен, — а теперь там выпускают кишки моим кавалеристам! Но они не остановятся, пока не дойдут до ворот Дели! Да простит меня Господь за то, что я усомнился в них!»

Парнишка в бриджах, приходя в себя на стуле, высказал пожелание, чтобы его угостили выпивкой.

«Пусть он малость обсохнет, — заявил джентльмен в офицерской нижней рубашке. — Он — репортер, и наткнулся на меня в темноте на своем чертовом велосипеде, да еще и пожелал, чтобы я снабдил его подробностями о мятеже в армии. Мятеж в армии!.. Ты — жалкий пролетарский бумагомарака и предатель! — продолжал он, грозя пальцем юнцу, потому что был зол как сто чертей. — И я отучу тебя пачкать грязью то, чего ты не в силах понять! Если мой полк поднимет мятеж, я сочту за честь первым сообщить тебе об этом! Ты невежественная и на редкость отвратительная личность, ничем не лучше индийского мужчины-прачки из касты неприкасаемых! И если б не было грязного белья, которое ты соглашаешься стирать, ты бы помер с голоду! — Он умолк на секунду и закончил: — А я до конца своих дней буду сожалеть о том, что не утопил тебя...»

В общем, мы где-то полчаса посидели с ними перед столовой и слегка выпили. Он бы точно пришиб несчастного репортера, если б не свидетели, поэтому мы сыграли роль своего рода буфера между ними.

Мне тоже не нравится, когда пресса сует нос в армейские дела. Штатские из всего делают неверные выводы. Но только представьте себе: на поле сражения оказались никак не меньше семи тысяч человек, половина из которых была уязвлена в лучших чувствах, — и все из-за одного Персеммона! Если б я не видел этого собственными глазами, то ни за что бы не поверил. И при этом ни один не схватился за ремень с тяжелой бляхой — все ограничились исключительно натуральными продуктами — свеклой да собственными кулаками. В какой-то момент мне почудилось, что с Жюлем случится приступ, пока не выяснилось, что та же самая мысль пришла в голову и ему — но на французском языке, разумеется. По-моему, он выразился так: «Incroyable!»[68].

Семь тысяч человек, вооруженных семью тысячами ружей с примкнутыми штыками и ремнями, — и ни одного подлого удара от первой до последней секунды. Пожилой джентльмен тоже, кстати, обратил наше внимание на этот факт. Да он и в самом деле бросался в глаза.

Нехватка боеприпасов стала главной причиной прекращения битвы. Тут в столовой появился бригад-майор — начальник штаба, чтобы вам было понятнее, — вытирая нос обеими манжетами, и сообщил, что малость нюхнул табачку. Похоже, ему здорово досталось от вышестоящего начальства за то, что он не справился со вверенной ему бригадой. Легок на помине, откуда ни возьмись, возник и дядя-бригадир. Он также шмыгал носом. Судя по всему, перепало и ему. А мы решили, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, отдать швартовы и сменить позицию. К тому времени офицеры уже загнали своих телят обратно в стойло. Солдатики радостно прощались друг с другом, счастливые и довольные, как корабельная обезьянка после того, как позабавилась с банкой краски. Лейтенант Моршед и Жюль по пути раскланивались на обе стороны, отвечая на те неслышимые бурные аплодисменты, которыми широкие солдатские массы наверняка приветствовали бы их, если б знали всю подноготную этой истории. С другой стороны, как справедливо заметил ваш мистер Легатт, они запросто могли прикончить нас на месте.

Это было в районе пяти склянок ночной вахты — то есть в половине третьего ночи. Вечер удался, что и говорить. Тащиться в Портсмут в такое время смысла не было, поэтому мы свернули на первое попавшееся поле, бросили якорь и решили дождаться утра.

Но вот ваш мистер Легатт... Все свободное от вахты время он провозился с покрышками. Оказывается, ваш автомобиль ехал на одних ободах, о чем и поведал нам, как только все это действо завершилось. И в этом кроется причина появления у вас четырех новеньких шин. Мистер Моршед однозначно заявил, что вы их заслужили. Или вы не согласны?..

Я протянул Пайкрофту руку, которую он стиснул так, что у меня захрустели кости.

— Нет, Пай, — сказал я, чувствуя себя тронутым до глубины души. — Целиком и полностью согласен. Но что сталось с Жюлем?

— После завтрака мы вернули его в лоно его собственной эскадры. Он просто сгорал от желания поведать кому-нибудь из соотечественников о том, что произошло у него на глазах. Ему дьявольски не хватало общения на родном языке. Не припомню, чтобы я к кому-либо еще испытывал такое сострадание. Перенесенные тяготы переполняли его душу, и у въезда в порт он не выдержал и расцеловал лейтенанта Моршеда и меня, а потом и вашего мистера Легатта. Уж это-то он заслужил!

Пайкрофт окинул взглядом вымытые чашки на столе, после чего перевел взгляд на заднюю часть моего автомобиля, освещенную солнцем, которое еще не успело вскарабкаться повыше.

— Пожалуй, еще рановато, чтобы выпить за его здоровье, — сообщил он. — Но это не изменит моего мнения о нем.

Его дядюшка, обмякший на стуле, негромко всхрапнул; канарейка ответила ему пронзительной трелью. Пайкрофт поднял просохшее полотенце, накрыл им клетку, прижал палец к губам — и мы на цыпочках вышли в лавку, а Легатт тем временем вывел машину со двора и подогнал ее ко входу.

— Я поищу заметки об этом деле в газетах, — сказал я, опускаясь на сиденье.

— О, мы об этом позаботились! Газетчики так ничего и не пронюхали. Появилось только небольшое сообщение о том, что несколько территориальных батальонов позабавились с кормовой свеклой после завершения маневров. Налогоплательщики не знают и половины того, что могли бы получить за свои деньги. Прощайте!

Мы двинулись в путь, но вскоре дорогу нам преградил полк, направлявшийся к вокзалу, чтобы погрузиться в поезд и отбыть в Лондон.

— Прошу прощения, сэр, — обратился ко мне сержант, отвечавший за багаж, — не могли бы вы немного сдать назад, чтобы пропустить наши грузовые повозки?

— Разумеется, — ответил я. — А нет ли у вас, случайно, детской лошадки в обозе?

Лязг нашей задней передачи заглушил его ответ, —но я видел его глаза.

Под одним из них красовался уже начавший желтеть синяк — примерно трехдневной давности.

МОРСКИЕ КОНСТЕБЛИ