Семко

VI

Решив сообщить своим господам немецкого ордена хорошую новость о смуте в Великопольше, хотя в то же время вёз и неблагоприятную о том, что случилось с любезным крестоносцам маркграфом, Бобрек направился в Плоцк, дабы поглядеть, что делалось с Семко. Ибо поговаривали, что он тоже готовился выступить с сильной армией, а великопольские паны собирались поддержать его дело.

Обо всём этом старейшины Тевтонского ордена должны быть отлично осведомлены, потому что из всего могли вытянуть для себя выгоду. Клирик знал, что будет у них желанным гостем, но запас новостей он хотел сделать как можно полнее.

Путешествие комфортным и удобным не было. Почти вся страна была в пламени, но чего было опасаться бедному, убогому клехе на ещё более бедной кляче?

Первый день путешествия прошёл так спокойно и был таким пустым, что для дальнейшей дороги он набрался мужества. Вокруг были видны только следы опустошения и совершённых набегов, людей встречал мало. Одни сбегали в замки и местечки, другие – в леса; даже некоторые постоялые дворы, где происходили бои, заваленные раздетыми трупами, стояли пустыми, потому что хозяева их покинули.

Днём справа и слева виден был дым, а ночью – зарева пожаров.

Кое-где он натыкался на следы лагерей неподалёку от тракта, их погасшие костры и мёртвых лошадей, над которыми кружились стаи воронов, а из леса направлялись к ним волки. Страшен был вид этого края, в котором не враг, а его собственные жители учинили такое опустошение!

Наленчей Бобрек нигде не встречал, а на другой день он встретил маленькую кучку Грималов, которая в тревоге пробиралась в Познань. Ведущий её старик остановил клеху для расспроса; тот заверил его, что Домарат хорошо приготовился к защите.

На привал ему в тот день пришлось остановиться в лесу, около бедной корчёмки, из трубы и крыши которой слегка дымилось, что, казалось, означает, что там всё-таки есть люди.

Открыв дверь, Бобрек в сумерках сначала никого не увидел, только бледный огонёк горел и шипел, потому что в него подложили мокрых веток. Только когда лучше рассмотрелся, увидел сидящего на полу человека и, ему показалось, что это был монах; он был в грубой рясе, перевязанной пояском из верёвки. На голову был натянут капюшон, а седая, редкая борода спадала ему на грудь.

Подойдя к нему, он с ним поздоровался, на что ему звучным и сильным голосом сидящий отвечал:

– Навеки.

Это был действительно монах святого Франциска.

– А хозяина тут нет? – спросил Бобрек.

– Как видите. Господь Бог тут хозяин, а я до сих пор единственный гость, – сказал старый монах, который держал в одной руке ломтик сухого хлеба, а в другой – соль, посыпал ею хлеб и ел.

Рядом с ним стоял маленький деревянный кубок с водой. И хотя в пустом постоялом дворе было невесело, казалось, что старый монах в очень хорошем настроении.

– Что же вы тут делаете, отец? – спросил Бобрек, ища место, где бы присесть.

– Вы видите, догадаться легко. Согласно уставу нашего святого отца, хожу за милостыней для конвента, а теперь меня отправили в Пиздры, так вот, я потихоньку туда направляюсь.

Старик рассмеялся.

– За милостыней, в такое время! – прервал Бобрек. – Это вы, отец мой, невовремя выбрались, потому что здесь теперь все нищие, и им скорее хотелось бы взять, чем от-дать. – Всё же! – ответил старый монах, по-прежнему поедая сухой хлеб, который покропил водой и подсолил. – Видите, что с голоду не умираю…

Бобрек вздохнул.

– Что за время, отец мой, что за время!

– А вы откуда и куда? – ответил, не вторя жалобе, монах. – Если не ошибаюсь, вы тоже носите духовную одежду. – Я клирик, – сказал Бобрек. – Я езжу по свету, зарабатывая на хлеб пером, но теперь, пожалуй, его на железо нужно променять. Намечается свирепая война!

– Божья воля! – сказал монах спокойно. – Без Его воли ничего не делается, а верьте мне, Бог знает, что делает. Видно, была нужна трёпка… все плевела буря искоренит, а чистое зерно останется во славу Господню.

– Со злыми и невинным достанется! – вздохнул клеха.

– А кто же из нас неповинен? – возразил монах холодно.

– Этому королевству, некогда великому и могучему, ещё при Казимире спокойному, столько лет вкушающему счастье, видимо, готовится окончательное уничтожение, – говорил дальше Бобрек, который имел привычку из любого, кого встречал, вытягивать какое-нибудь слово.

– Излишне не тревожьтесь, – ответил монах. – Бог накажет, но сжалится и благословит. Он – отец. Набедокурили людишки, когда им хорошо было; что удивительного, что теперь должны искупать? Бог милосерден!

– Междуцарствие! – продолжал Бобрек, который развязывал принесённый с собой узелок, в котором был запас еды.

Он думал, угостить ли подкрепляющегося сухим хлебом отца ветчиной, или нет.

В этом человеке полукровке была и немецкая экономия от отца, и от матери немного польского гостеприимства.

Он стал отрезать мясо и подал его на ноже старичку.

– Благодарю вас, – ответил монах, не принимая – я сегодня пощусь.

– В такой голод и холод?

– Легче поститься, – сказал весело старик. – Кушайте на здоровье. А вы куда направляетесь?

– Я… в Плоцк, – сказал с лёгкой неуверенностью Бобрек, который в этот раз не чувствовал никакой необходимости притворяться, хотя, как было у него в привычке, у него уже было на языке нечто иное, потому что осторожность никогда не мешала. – В Плоцке канцлер князя Семко подчас использует меня для переписывания. Там теперь, возможно, что-нибудь для Мазовецкого князя обещается, может, нужно будет писать письма.

– А что обещается? – спросил монах равнодушно.

– По дороге я слышал разговоры, что его хотят королём сделать! – ответил Бобрек. – Это старая кровь Пястов. К нему льнут люди.

Монах молча слушал.

– Кому этот трон предназначен, – произнёс он, – это ещё тайна Божья. Чужой господин довольно долго на нём держался. Мы были у него как дети у мачехи. Теперь, надеюсь, что Провидение нас вознаградит.

– Сигизмунда Люксембургского, неизвестно почему, люди не взлюбили и оттолкнули, – говорил Бобрек, – он уехал с пустыми руками, хотя архиепископ его рекомендовал. Молодой, красивый, приятный юноша! Людям всегда не угодить… чтобы бунтовали…

Теперь Бобрек заметил, что на его политические воззрения монах отвечал весьма неохотно и кратко.

Доев хлеб, он что-то прошептал и перекрестился. То была молитва, только после которой он снова обратил безоблачное лицо к клирику.

– Я вижу, что вы очень осведомлены о делах этого мира, – произнёс он. – Меня они мало интересуют. Мы, монахи, во всём соглашаемся с волей Божьей, а что посылает Провидение, мы благословим.

– Сегодня это благословение Иова, – произнёс Бобрек. – Пусть уж правит, кто хочет, лишь бы мир был, а тракты трупами не устилались!

Монах смотрел на него с интересом, но без волнения.

– Вы, должно быть, много страдали, – сказал он, – что всё видите в чёрном цвете. Мне вас жаль. Я после этой бури надеюсь на ясное солнце. Я не пророк… но что-то в моей душе говорит, что наступят лучшие времена. Над этой землёй опустится звезда, высохнут слёзы и будет великая радость, не в Израиле… но в этой бедной нашей Польше.

– Вы отсюда родом? – спросил Бобрек.

– Да, я дитя этой земли, я сын кмета, а сегодня только ребёнок святого Франциска, нашего патриарха, – говорил свободно и весело старичок. – И я мог бы плакать и грустить, потому что мои глаза видели достаточно плохого, но я очень верю в Бога!

Старичок говорил это с таким блаженным спокойствием, что холодный и не склонный к впечатлениям, но по-своему, однако, набожный и суеверный Бобрек почувствовал к нему сильное уважение.

Нужна была мощная сила духа, чтобы так думать и говорить. Бобрек видел в старце благочестивого мужа и существо, одарённое некоей неземной силой.

– Дай Бог, чтобы ваши слова сбылись! – прошептал он.

– Они сбудутся, дитя моё! – ответил монах, вставая с деревянной колоды, на которой сидел, стряхивая с одежды крошки хлеба и пряча в карман кубок.

– Пусть Бог вас счастливо ведёт дальше, – прибавил он, обращаясь к клирику. – Мне пора идти дальше, потому что я пешком, а Бог знает, доберусь ли на ночлег к людям.

Встав, Бобрек наклонился и невольно поцеловал руку монаха; он остался один в пустой корчёмке, ждал, пока отдохнёт лошадь. Старец уже исчез, скользнув за дверь, а клеха ещё смотрел в его сторону, удивляясь этой радости и спокойствию духа богобоязненного человека, который был пронизан такой верой, что она освещала ему будущее.

Его мало интересовало это государство, ребёнком которого себя не чувствовал, он больше любил своих тевтонских господ, но тут и там главным образом он думал о себе. Уже несколько лет он ходил, запряжённый в тяжёлое ярмо, а его завтра ещё не было обеспечено.

Так он малость задумался, пока, наконец, не стряхнул мысли, пошёл к лошади, и отправился в дальнейшую дорогу. С того времени, как увидел этого монаха, он был меньше рад себе. Завидовал ему в этом счастье и сухом куске хлеба. Непомерная алчность не давала ему покоя.

На ночь он напросился к пробощу, с которым допоздна вместе причитали, потому что у бедного ксендза отряды Наленчей забрали сено и фураж и обчистили кладовые. Невзирая на это, ксендз готов был терпеть и больше, и дольше, лишь бы дождаться однажды именно своего короля, а немцев выгнать из дома.

Эта повсеместная к ним ненависть, которую Бобрек встречал на каждом шагу, терзала его. Он больше чувствовал себя немцем, чем поляком, а, воспитанный среди крестоносцев, он хотел власти для них и их союзников. Но ксендзу потакал!

Он передвигался очень медленно. Плохо накормленная лошадёнка не скоро довезла его до Плоцка. Был вынужден иногда и пешим идти, чтобы ей было легче, и часто делать привал.

Въехав в Мазурию, он сразу быстрыми глазами заметил какие-то приготовления и движения. Его поразило большое несоответствие края между тем, каким он был, когда он приезжал туда в последний раз, и сейчас; сгоняли лошадей, более дородных людей гнали в Плоцк и, хотя о цели этих приготовлений ему никто поведать не мог, они были очевидны.

Для защиты они были не нужны, потому что никто на Мазовию нападать сейчас не думал, хотя Литва была с ней в состоянии войны.

В Плоцке на первый взгляд уже для него не было сомнений, что для чего-то готовились и вооружались.

Прежде чем он заехал к Пелчу, на улице ему встретились два отряда, направляющиеся в город, скачущий на коне и раздающий приказы воевода Абрам Соха, дальше снова на коне со слугами командир Славка, мазовецкий хорунжий.

Всё это говорило о каком-то беспокойстве.

Обеспокоенный немец-медник приветствовал его на пороге с красавицей Анхен, которая едва ему улыбнулась, и по приказу отца должна была уйти.

– Вы прибыли очень вовремя, – воскликнул Пелч. – Вы, должно быть, занете больше, чем мы, и расскажете мне, что тут намечается. Мы ничего не понимаем, а суматоха великая, всё в движении, а наши молодые паны после долгого отдыха скачут, словно их кипятком облили.

– Но я так же, как и вы, ни о чём не знаю, – ответил Бобрек, – верно то, что Семко хотят тащить в Польшу на короля. Это работа Бартоша из Одоланова и других Наленчей.