До встречи в Бомбее

Глава 23

С той ночи Мэдди больше не разрешала себе плакать. Мать и Делла правы — ей просто нужно позволить себе стать счастливой. Нужно только стараться изо всех сил.

Конечно, это не так и сложно.

Мэдди радовалась, что наступило Рождество и можно было отправиться домой. Каждый день следующей недели был наполнен подарками, походами в церковь и трапезами у родителей, у Деллы и Джеффа. Дети радостно носились по дому, а Мэдди доводила мать и Гая до бешенства тем, что отказывалась отдыхать в шезлонге, который Ахмед специально вынес на веранду. Вместо этого она ковыляла со своим костылем за детьми, помогала Айрис обустроить домик для новых кукол, восхваляла клочок земли, где малышка начала выращивать цветы, учила ее играть на фортепиано «Колокольчики звенят».

— О нет, — непременно восклицал Питер, стоило ему прийти и застать их за этим занятием, — только не это!

— Но тебе же нравится, как я играю, — безошибочно определяла Айрис.

Иногда Элис с Деллой принимались настойчиво обсуждать дела, которые необходимо было провернуть до марта. Например, договориться в церкви о венчании. («Не в соборе Святого Фомы», — уточнила Делла. «Разумеется», — поддержала ее Элис.) Также предстояло подыскать место, где будет проходить празднование, заказать музыкантов, платья… Мэдди не видела смысла в затяжных обсуждениях, ведь пока всё не откроется после праздников, договариваться о чем-либо было просто не с кем.

— Просто это так вдохновляет! — объясняла Делла. — Вот и все. Ты собираешься надеть белое?

— Делла, — одернул жену Джефф, — ты неисправима.

— В этом она вся, — заметил Питер.

— Я еще не думала о том, что надену, — рассеянно ответила Мэдди, вспомнив, как Люк рассмешил ее у алтаря в соборе Святого Фомы, сказав, что она выглядит такой невинной в белом. «Я мог бы даже поверить…»

— Что бы ты ни выбрала, ты будешь выглядеть восхитительно, золотце, — сказал Гай.

Мэдди улыбнулась и подумала, когда же ее перестанет коробить от этого «золотца».

На Новый год яхт-клуб, давно возобновивший ежегодные празднования, давал вечеринку. Гай сказал Мэдди, что должен пойти туда, поскольку там соберется большая часть больничного персонала, включая Джеффа. Родители Мэдди тоже собирались по той же причине. Делла, конечно же, сопровождала мужа. А Питер отказался («Старые раны. Нога, — соврал он Гаю. — Просто пытка смотреть, как все танцуют».) Так же поступила и Мэдди. С того раза в 1915 году каждый Новый год они с Питером встречали на пляже у подножия холма, и теперь ее лодыжка, ставшая прекрасным предлогом, чтобы не ходить в клуб, помогла ей не нарушать традицию.

— Ты, безо всяких сомнений, найдешь, чем себя развлечь в клубе даже со своей лодыжкой, — настаивал Гай, не имевший понятия, что Мэдди не переступала порога клуба еще с войны, и к счастью для себя запамятовавший, как она стояла там на дорожке, вглядываясь в незнакомца в льняном пиджаке. — Я составлю тебе компанию.

— Без меня тебе будет лучше, — ответила Мэдди.

— Уверяю тебя, что нет, — уговаривал он ее. — Пойдем. Не лучшее начало года, когда будущие супруги празднуют его порознь.

Но она осталась непреклонна. А Гай, вспомнивший, что он добр и благороден, не стал настаивать. От этого Мэдди почувствовала себя гадко и поклялась себе, что в будущем году постарается сделать его счастливым. Но в этот последний раз ей нужно было спуститься с Питером к нежному песку на пляже, посмотреть салют над городом, вспомнить.

Как только пробило полночь, они подняли традиционный тост за Люка. А потом Питер опять стоял на берегу, запрокинув светловолосую голову в звездное индийское небо, туда, куда Мэдди обычно отказывалась смотреть.

Но в этот раз она тоже подняла взгляд к небу, как сделала это в самом начале 1914 года.

Правда ли Люк там и смотрит на них?

Она почти чувствовала на себе его взгляд, слабый отблеск его улыбки. Может, он там и был. Мэдди хотелось верить, что его душа смогла найти счастье где-то в другом месте, что он знал, как прекрасна их дочка, и что она, Мэдди, однажды воссоединится с ним.

— Жаль, что ты не видела его лица, когда он смотрел на ту фотографию, что ты ему прислала, — сказал Питер, как говорил уже много раз. — Мы как раз собирались идти в атаку, и ты ему будто земной шар на блюдечке преподнесла.

Мэдди грустно улыбнулась, как делала всегда, представляя себе, как это было.

— Делла права, — заметил Питер. — Он хотел бы, чтобы ты была счастлива. Он очень бы этого хотел.

— Знаю, — отозвалась Мэдди, продолжая смотреть на звезды.

— Да узнает он, как сильно был любим! — воскликнул Питер.

— Он всегда будет любим, — сказала Мэдди и прижала руку к груди, к его колечкам, которые теперь носила на подаренной Питером цепочке прямо у сердца.

В тот Новый год Джонс не выходил из своей комнаты, даже когда сестра Литтон попробовала уговорить его спуститься вниз и присоединиться к празднованию, которое неминуемо должно было состояться в гостиной. Не обращая внимания на доносившиеся снизу звуки граммофона и чувствуя себя виноватым лишь перед Эрнестом, он сидел при свете масляной лампы, снова и снова перелистывая прочитанные бесчисленное число раз записные книжки. Ему было грустно и одиноко, но он продолжал сосредоточенно изучать каждую мелочь.

Последние недели сны снились ему постоянно, и в них возникали сотни новых проблесков прошлого: обрывки ценных, но в то же время сбивающих с толку воспоминаний, и самое дорогое из них те тонкие пальцы, державшие маленькую ножку цвета сепии.

Все это возвращалось к нему. Его чудо вот-вот должно было свершиться, до него уже было рукой подать, он чувствовал это костями, каждым вдохом и выдохом. То ли это происходило благодаря хирургическому вмешательству Гиббона, то ли помогла терапия, или даже, как предположил Арнольд, дело было в простом уменьшении рубцовой ткани, но сны продолжали сниться постоянно, и Джонс записывал каждую деталь, ничего не упуская. Он был близок, так близок…

Но все происходило слишком медленно. Он нетерпеливо переворачивал страницы записных книжек, и глаза выхватывали слова, которые он знал наизусть: «беззубый мужчина», «парусная шлюпка», «птицы в джунглях», «стук дождя», «слезы в больнице», «старая дружба». Но пока что реалии прошлого упорно ускользали, и его сердце снова бешено билось. Возможно, причиной тому было закрытие госпиталя. А может, он боялся, что весной Диана снова каким-то образом подведет его.

Он не знал почему, но порой его душу заполнял леденящий страх, что его время на исходе.

Большую часть января свадьба казалась чем-то далеким и несбыточным. Приготовления к торжествам были серьезными: в церкви неподалеку (не в соборе Святого Фомы, конечно) зачитали объявления о предстоящих бракосочетаниях, потом появились оповещения в газетах и были составлены списки гостей. Мэдди принимала во всем активное участие, стараясь изо всех сил: позировала с Гаем для фотокарточек, одобрительно кивала, пока мать зачитывала имена приглашенных, заставляя себя поверить, что это происходит на самом деле. Это происходило. Она понимала. Но не могла прочувствовать. Гай помогал ей ковылять по бальному залу в «Тадже», держа под руку, потом менеджер отеля показывал им роскошный номер с хрустальными подсвечниками и колоннами, которые были изготовлены там же, где и элементы Эйфелевой башни. И Мэдди машинально ответила, что да, это место вполне подходит для приема. При этом ей пришлось напомнить самой себе, что прием этот устраивают в ее честь.

— Ты еще принимаешь морфий? — спросила Делла.

— Нет, — ответила Мэдди. — Уже давно перестала.

— Значит, наверное, от нервов, — сказала верная подруга. — Только не придумывай лишнего. Ты всегда слишком много думаешь.

Правда?

Она постаралась перестать думать.

Приглашения разослали более чем тремстам гостям, включая вице-короля, а Мэдди только удивлялась, почему ее так мало тревожит, что явится столько народу и ей придется перед всеми произносить свою клятву.

— Мне кажется, всё происходит с кем-то другим, а не со мной, — призналась она Питеру, глуповато хихикнув.

— Ничего себе! — заволновался Питер, подбираясь и мрачнея. — Если ты передумала, сейчас самое время об этом сказать.

— Нет, — ответила Мэдди. — Я выйду замуж за Гая.

Она действительно не передумала. Она решила. Она будет счастливой.

С этими мыслями она заставила себя сделать то, что постоянно откладывала, и сообщила родителям Люка о свадьбе. «Я надеюсь, вы поймете, как сложно мне далось это решение. Никто и никогда не заменит мне вашего сына. Мне очень, очень жаль, что в этом году нам не удалось навестить вас». Мэдди глядела на слова, написанные ее собственным косым почерком, думала о Нине, о том, что та почувствует, прочитав их, и ждала, когда ее охватит жгучее желание разрыдаться.

Но ничего не произошло.

Это было так странно и непривычно.

— Думаю, это хорошая странность, — сказал отец, подвозивший ее до главного почтового отделения теплым солнечным утром в конце января, чтобы она отправила письмо лично.

— Вот и замечательно, — подтвердила Мэдди, сама уверовав, что так и должно быть.

— Я бы забеспокоился, если бы ты заплакала, — продолжил Ричард, обгоняя рикшу. — Слава богу, я давно не слышал, чтобы ты плакала.

— Наверное, я смирилась.

— На это я и надеялся, — сказал Ричард, и его обветренное лицо покрылось морщинками от улыбки. — Твоя мать утверждает, что мне надо чаще ее слушаться.

— Не сомневаюсь, так она и сказала, — ответила Мэдди, заставив себя улыбнуться.

В начале февраля ей наконец сняли гипс, в котором нещадно потела и чесалась нога. И это стало огромным облегчением. Лодыжка почти не болела — Мэдди, впрочем, старалась ее не слишком нагружать, — и с каждым днем ходить становилось все легче. Нога еще дрожала от слабости, особенно на примерках платья в отеле «Уотсоне» (не у того портного, что шил для нее в «Тадже» перед свадьбой с Люком, разумеется). Мэдди не испытывала ровным счетом ничего, глядя, как обретает нужную форму ее замысловатое платье с низкой талией, и это самую малость озадачивало ее. Она стояла, словно манекен, и скучала.

Еще больше усилий над собой ей пришлось приложить на свой тридцатый день рождения, когда Гай удивил ее, подарив автомобиль. Серебристая машина с закрытым кузовом сверкала на солнце. Это было невероятно, щедро и слишком, слишком много.

— Конечно, нет, — уверял ее Гай, заключая в объятия (к ним она по крайней мере начала привыкать). — Я научу тебя водить, — он поцеловал ее (и это тоже стало уже обыденным). — Если ты будешь, как и прежде, путешествовать в одиночку, — прошептал он, приблизив губы к ее уху, — я хотя бы буду знать, что ты передвигаешься не на трамваях.

— В трамваях нет ничего плохого, — ответила Мэдди и закрыла глаза. Ей так хотелось бы получать удовольствие от его прикосновений!

Она согласилась поехать с ним развлечься вечером. Предполагалось, что это тоже должно сделать ее счастливой. («Очень хорошо», — одобрила Делла.) Они отправились на один из ужинов в «Тадже» с устрицами и джазовой музыкой, которые там давали каждую неделю в жарком, обитом плюшем чале по соседству с большим бальным, где должно было состояться свадебное торжество. Зал был полон; казалось, там собралось пол-Бомбея, и все курили, танцевали, подходили к их столику и много говорили о том, как они приятно удивлены, что застали Мэдди здесь, да еще и поздним вечером.