До встречи в Бомбее

Глава 26

Бомбей, 1921 год

После первой брачной ночи Мэдди никак не удавалось уснуть, несмотря на сильную усталость.

Она до рассвета лежала без сна. В глаза словно песка насыпали, нервы на пределе, мышцы напряженно скованы от присутствия рядом удовлетворенного Гая… Она лежала и слушала звуки, доносившиеся из соседних номеров отеля: скрип труб, звук смываемой воды в уборной, покашливание и неразборчивые голоса незнакомых людей. Ей и самой хотелось в уборную, но она никак не могла решиться, опасаясь разбудить Гая. А потом ее охватили злость на себя и страх: как же она умудрилась выйти замуж за человека, при котором даже не может сходить в ванную комнату? Ответа на этот вопрос отыскать ей не удавалось. Но в конце концов, когда восходящее солнце осветило оконные ставни, Мэдди пришлось встать, ибо желание было уже отчаянно сильно, и прокрасться — вот уж чего не могло случиться в присутствии Люка даже в самый первый раз! — из комнаты в туалет. Тихо, как только было возможно, она, раздражаясь и нервно морщась, опорожнила мочевой пузырь, вымыла руки и лицо, но, вернувшись в комнату, обнаружила, что Гай уже бодрствует.

Он сонно улыбнулся ей с кровати и позвал, усаживаясь и раскрывая объятия:

— Иди сюда.

Его торс оказался значительно светлее, чем руки, шея и лицо. У Люка все было одного цвета — он загорал, плавая каждый день в море.

Когда, интересно, она перестанет сравнивать Гая с Люком?

— Мэдди? — лицо Гая стало взволнованным. — Ты какая-то расстроенная. Все в порядке?

— Да, — отозвалась она, — это просто… У меня «эти дни», — ложь слетела у нее с языка прежде, чем она успела опомниться. Мэдди покраснела, скорее от интимности признания, чем от обмана.

Гай не удивился. Все-таки он был врачом.

— О, золотце! — вздохнул он (снова это слово). — Бедняжка. Иди сюда, ложись.

Мэдди послушалась. А что еще ей оставалось делать?

Он привлек ее к себе, обняв за талию, целуя в шею. Было жарко, слишком жарко. Мэдди начала потеть под ночной сорочкой.

— Возможно, в следующем месяце они не придут, — тихо сказал Гай.

— Может, и так, — отозвалась Мэдди, скрыв от него, что побывала у доктора Талли и попросила что-нибудь противозачаточное. Да, она решила стать Гаю хорошей женой — такой, какую он заслуживал, — но не была готова понести от него ребенка. Пока нет.

Он снова поцеловал ее и прошептал, что еще рано и ей надо немного отдохнуть, прежде чем они поедут на его виллу. Мэдди закрыла глаза и с радостью сделала вид, что уснула.

Она немало притворялась в течение следующих дней, а потом и недель. Приходилось. Теперь ей оказалась недоступна ее прежняя бесстрастность тряпичной куклы (как она понимала теперь, весьма счастливая). Они с Айрис переехали на виллу Гая, обосновались в новых комнатах со свежим ремонтом, с новой мебелью, отполированными полами. Дочка, войдя туда, как утенок в воду, пристрастилась слушать перед сном сказки Гая, а по утрам, как и всегда, пробиралась в спальню Мэдди. Гай был так счастлив, что в больницу и обратно ходил вприпрыжку, а Мэдди из кожи вон лезла, изображая воодушевление. При этом она жила в неизбывном мучительном страхе, что не уследит за словом или за выражением лица, которое откроет кому-то из них или даже им обоим, какая пропасть отделяет ее от счастья.

Когда ее выдуманные месячные закончились, Гай постучался в дверь, разделявшую их спальни, и спросил разрешения войти. Мэдди мысленно сказала себе, что обязана впускать его сегодня и всегда и стараться доставить ему удовольствие, и даже заставила себя радостно крикнуть что-то невнятное, а когда он сел рядом, ровно дышать, снимая через голову ночную сорочку.

— Ты так прекрасна, — восхищался Гай, целуя Мэдди в плечо и нежно побуждая лечь, — ты невозможно прекрасна. Мне просто не верится, что я могу прикасаться к тебе, любить тебя.

Мэдди закрыла глаза, стараясь не морщиться, когда он проник в нее. Ей тоже не верилось, что это происходит.

Теперь, когда их ночи наполнились болезненной близостью, Мэдди, предохранявшейся от беременности и от того чувствовавшей себя обманщицей, стало еще сложнее вести себя с Гаем раскованно и спокойно. Она ненавидела себя за то, что снова соврала, когда «эти дни» наступили на самом деле. Ей пришлось выдумать, что такое в жару случается каждые две недели, а когда Гай забеспокоился и попросил сходить к доктору Талли и провериться, она еще больше себе опротивела.

— Но я не хочу, чтобы ты волновалась, — сказал он, нежно прикасаясь ладонями к ее лицу. — Уверен, что всё окажется в порядке.

— Да, — кивнула Мэдди, чувствуя себя откровенной негодяйкой, — я тоже в этом не сомневаюсь.

Подумав, что неплохо бы чем-то занять себя, она решила вернуться в школу, хотя Гай по-прежнему противился этому, напоминая о больной лодыжке и риске переутомления.

— Мы ведь только поженились, — сказал он. — Тебе нужно восстановиться.

— После чего? — возразила она. — Всю работу делают Делла и мама.

— Но у тебя усталый вид, — стоял на своем Гай. — Отдыхай побольше. Сходи в клуб, устройте с Деллой званый обед. Познакомься с кем-нибудь из жен моих сослуживцев по больнице.

В ответ на это Мэдди вскинула бровь.

— Гай, — сказала она, — ты не на той женился.

Он улыбнулся, потом вздохнул с таким смиренным видом, что у Мэдди закралась мысль, уж не задумался ли он, что проще было жениться на той, и все-таки дал согласие. Только попросил, чтобы в школу она ездила на машине, а не ходила пешком, и она пообещала, что так и будет. Но это стало очередной ложью: Мэдди испытывала слишком большое наслаждение от короткой прогулки по тенистой дорожке, чтобы добровольно ее лишиться; приятное влажное тепло и пение птиц радовали ее душу и тело.

И ей нравилось находиться среди детей. Как и Айрис — как только они заходили в классную комнату с низким потолком, дочка стремглав неслась туда, где сидела Суйя. А остальные ребята окружали Мэдди, и она, обнимая всех по очереди, смеялась от удовольствия, когда тоненькие ручки восторженно обнимали ее за шею. Потом Мэдди хлопала в ладоши и говорила, что пора браться за дело. По утрам, когда она занималась с детьми — учила их арифметике, пела песенки, рассказывала сама и слушала их истории и даже приглашала Элис порисовать, — тоскливые ночи и бесчисленные тревоги исчезали из ее сознания. Ужасное ощущение, что она живет чужой жизнью, пропадало.

Но оно возвращалось, стоило Мэдди переступить порог виллы Гая и войти в темную прихожую. Ее плечи опускались, сердце сжималось. Ей было до невозможности плохо в больших, сумрачных комнатах с чужими стенами. Но Гай был сама доброжелательность (вся эта новая мебель, свежая краска). И Мэдди решила сделать что-нибудь хорошее для него. Гай говорил, что стоило бы устроить званый ужин для старших офицеров, поскольку те хотели еще раз повидать его красавицу жену, а когда он был еще холост, неоднократно приглашали его на свои вечера, что требовало достойной компенсации. И хотя Мэдди никогда не нравилось тратить долгие часы на украшение стола и ломать голову над планом рассадки гостей, ей было ясно как белый день, что Гаю может повредить, если она в ближайшее время не начнет устраивать на его вилле приемы.

Чтобы плавно освоить эту роль, Мэдди пригласила на воскресный обед родителей, Питера, Деллу и Джеффа. Но, к сожалению, не удосужилась через посыльного спросить у Гая, что тот думает о ее идее, а вместо этого просто сообщила ему об ожидающихся гостях. Только увидев, как окаменело его лицо, Мэдди поняла, что это было ошибкой. Гай отказался обсуждать меню и покупки на рынке, заверив ее, что он прекрасно справляется с делами на вилле сам и делает эту работу дольше, чем мемсаиб прожила на свете. При этом у него был еще более уязвленный вид, чем у повара, которому Мэдди пыталась помочь с бисквитом «Виктория» много лет назад. Как и тогда, она не собиралась ни с кем соперничать или навязывать свою волю — напротив, ее устраивало, что Гай всем на вилле распоряжается сам. Однако она не преминула попросить, чтобы он хотя бы проверял свежесть мяса, потому что им с Айрис пару раз нездоровилось с тех пор, как они переехали.

О, какое у него было лицо! Мэдди была уверена, что он купил ей в отместку самую жесткую курицу, какую только ей доводилось есть. И несмотря на почти сорокаградусную апрельскую жару (даже в саду в тени деревьев, где они обедали), именно Гай дал распоряжение повару приготовить комковатую подливу, вареную морковь и ужасно пересушенную жареную картошку в качестве гарнира к этой курице. Есть это не смог никто, даже он сам. Но Гай тем не менее тихо заверил Мэдди, что ей действительно не стоит утруждать себя домашними хлопотами в будущем, поскольку прислуга отлично вышколена.

В итоге гости и хозяева истекали потом от нещадно палящего солнца, вяло ковыряя стынущие кушанья, до тех пор пока младшая дочка Деллы и Джеффа Эмили не объявила эту пишу отвратительной и не бросила тарелку в траву, а потом, нагнувшись к ничего не подозревавшей сестре, вонзила зубы ей в руку.

В этот момент, под истошные вопли Люси и гневную отповедь Джеффа, обращенную к Эмили, зазвонил установленный в доме телефонный аппарат — Гая просили приехать в больницу и провести операцию, заменив заболевшего тифом дежурного хирурга. Уходя, он решил поцеловать Мэдди на прощание, и это было так открыто, так демонстративно, что она отстранилась, подставив ему не губы, а холодную липкую щеку, и съежилась, почувствовав его обиду. Потом, обернувшись и увидев, как гости вдруг начали сосредоточенно теребить и комкать салфетки — значит, все заметили их нелепый обмен любезностями, — она напряглась еще больше.

— Прости меня, пожалуйста, — попросила она Гая, догнав и остановив его на пути к машине. Тот искоса посмотрел на нее. — Я так ужасно расстроилась из-за ужина.

— Конечно, — ответил он, и Мэдди почувствовала, что ему стало легче на душе, оттого что она так быстро извинилась.

— Я никудышняя хозяйка, — оправдывалась она.

— Ты научишься, — успокоил он ее с доброй улыбкой, но и отрицать этот факт не стал, потому что ему все-таки хотелось настоять на своем. Он взглянул на гостей и сказал: — Тебе лучше вернуться за стол. Все смотрят, — он снова поцеловал ее. На этот раз она ему позволила. — Не жди меня сегодня. Если закончу поздно, заночую в больнице.

— Хорошо, — согласилась Мэдди, ощутив облегчение, а потом привычный укол вины.

Когда она вернулась за стол, ее, разумеется, засыпали вопросами, все ли в порядке. Она заверила всех, что всё хорошо, просто курица вызвала небольшую дурноту. С тем, что эта курица способна еще и не на такое, никто из присутствовавших спорить не стал.

Однако Мэдди стало ясно: ни от кого не укрылось, что дело не только в скверной еде. Отец, который, по счастью, на время поверил, что семейная жизнь дочери протекает благополучно, снова начал озабоченно на нее поглядывать. Питер, то и дело подливавший себе вина, выглядел до странности безучастным. Мэдди пришло в голову, не вспоминает ли он, как уговаривал ее накануне свадьбы не поддаваться страху. («Да, — признался он позже, — такие мысли меня посещали».) Даже мать и Делла казались взволнованными.