Любовница Витгенштейна

Ручей у меня тоже есть. Пусть даже это и далеко не Темза.

В Тейт, однако, я приносила воду из реки. Так уже довольно давно можно делать.

Да, из Арно, во Флоренции, можно было пить, еще когда я жила в Уффици. Или из Сены, когда я брала с собой к причалу кувшин из Лувра.

Вначале я пила только бутилированную воду, естественно.

Вначале у меня было еще и снаряжение. Например, генераторы — для электрических обогревателей.

Вода и тепло были, конечно, основными благами.

Я не помню, что было раньше: научилась ли я следить за костром и поэтому избавилась от соответствующих устройств или обнаружила, что теперь снова можно пить любую воду.

Пожалуй, сначала я стала экспертом по кострам. Пусть даже я за несколько лет сожгла дотла два дома.

Более поздний пожар, как я упоминала, был случайностью.

О том, почему сгорел первый дом, я бы предпочла не распространяться. Однако его я спалила намеренно.

Это было в Мексике, утром после моего посещения могилы бедного Саймона.

Так вот, это был дом, в котором мы все жили. Я искренне верила, что собираюсь остаться там на какое-то время.

Что я сделала, так это расплескала бензин по старой комнате Саймона.

Почти все оставшееся утро я могла наблюдать, как дым поднимается и поднимается, в зеркале заднего вида.

Теперь у меня два огромных камина. Здесь, в доме у моря, я имею в виду. А в кухне — антикварная пузатая печка.

Я очень полюбила эту печку.

Саймону было семь, между прочим.

Неподалеку растет множество ягод. А в нескольких минутах ходьбы за моим ручьем есть разные овощи, в полях, которые раньше возделывались, но теперь, конечно, заросли сорняками.

За окном, у которого я сижу, ветерок шуршит тысячами листьев. Лучи солнца пробиваются сквозь деревья мозаикой ярких пятен.

Цветы здесь тоже растут, в чрезвычайном изобилии.

Такой день вообще-то просит музыки, однако включить ее у меня нет возможности.

Годами, где бы я ни находилась, я обычно как-то умудрялась ее слушать. Но когда я начала избавляться от устройств, пришлось расстаться и с музыкой.

Багаж — вот, в сущности, от чего я избавлялась. То есть от вещей.

Однако время от времени человек слышит музыку в своей голове.

Ну, во всяком случае, хотя бы фрагмент чего- нибудь. Скажем, Антонио Вивальди. Или песню Джоан Баэз.

Не так давно я даже услышала пассаж из оперы «Троянцы» Берлиоза.

Когда я говорю «услышала», я выражаюсь фигурально конечно же.

Тем не менее, возможно, багаж все-таки есть, хотя я и считала, что оставила его позади.

Своего рода багаж. Тот, что остается в голове, в смысле остатки того, что знал раньше.

Например, дни рождения таких людей, как Пабло Пикассо или Джексон Поллок, которые я наверняка все еще могла бы назвать, если бы захотела.

Или телефонные номера, с тех давних лет.

Вообще-то телефон есть прямо здесь, всего в трех или четырех шагах от меня.

Естественно, я говорила о номерах телефонов, которые работают.

На самом деле есть второй телефон наверху, у подоконника с подушками, сидя на котором я наблюдаю, как заходит солнце, почти каждый вечер.

Подушки, как чуть ли ни всё здесь, на пляже, пахнут плесенью. Даже в самые жаркие дни чувствуется сырость.

Книги от нее приходят в негодность.

Книги — тоже багаж, от которого я избавилась, между прочим. Пусть даже в этом доме осталось еще много тех, что были здесь, когда я поселилась.

Стоит, пожалуй, отметить, что в доме восемь комнат, хотя я пользуюсь только двумя или тремя.

Вообще-то я читала время от времени все эти годы. Особенно когда я была не в себе, я читала довольно много.

В одну из зим я прочла почти все древнегреческие пьесы. Больше того, я прочла их вслух. И при этом, заканчивая читать страницу с обратной стороны, я вырывала ее из книги и бросала в огонь.

Эсхил, Софокл, Еврипид — всех их я превратила в дым.

В известном смысле так это можно себе представить.

В другом же смысле можно утверждать, что так я поступила с Еленой, Клитемнестрой и Электрой.

Хоть убейте, я понятия не имею, зачем я это делала.

Если бы я понимала зачем, то явно не была бы сумасшедшей.

Если бы я не была сумасшедшей, то явно не стала бы этого делать вовсе.

Я не вполне уверена в том, что последние два предложения имеют особый смысл.

В любом случае я не помню, где конкретно находилась, когда читала эти пьесы и жгла страницы.

Возможно, это было после посещения древней Трои, которая как раз и могла навести меня на мысль о пьесах.

Или это чтение пьес навело меня на мыль о том, чтобы посетить древнюю Трою?

Оно действительно развивалось, это безумие.

Не факт, однако, что я была безумна, когда поехала в Мексику. Несомненно, не только сумасшедший может решить навестить могилу своего малыша.

Но я точно была безумна, когда проехала всю Аляску до Нома, а затем направила лодку через Берингов пролив.

Пусть даже я и разыскала карты на этот раз.

Да и с лодками уже была знакома. Но все равно.

Однако после этого я, как ни парадоксально, устремилась на запад через всю Россию почти совсем без карт. Выезжая с солнцем за спиной каждое утро и ожидая, что оно после полудня появится впереди, просто следуя за ним.

Размышляя в дороге о Федоре Достоевском.

Честно говоря, я глядела в оба, высматривая Родиона Романовича Раскольникова.

Останавливалась ли я в Эрмитаже? Почему я не помню, останавливалась ли я в Москве вообще?

Что ж, вполне возможно, что я проехала мимо Москвы, совершенно не отдавая себе в этом отчета, ведь я совсем не говорю по-русски.

То есть я имею в виду, что и не читаю по-русски, разумеется.

И зачем я написала ту претенциозную строку о Достоевском, если сейчас не имею понятия, задумывалась ли я о нем хоть на мгновение?

Значит, еще больше багажа. Как минимум, здесь и сейчас, пока я печатаю, если не тогда, раньше.

Вообще говоря, когда я пришвартовала катер, оставив позади последний остров, и снова отправилась искать автомобиль, я, наверное, даже удивилась, что на номерных знаках был русский шрифт. По моим представлениям я должна была быть в Китае.

Хотя меня только сейчас осенило, что человек несет также и кое-какой китайский багаж, разумеется.

Немного. Нет смысла иллюстрировать данный факт.

Даже если я пью чай сушонг, пока говорю это.

Да и вообще, Эрмитаж, возможно, находится в Ленинграде.

Тогда опять же очевидно, что я искала Раскольникова.

Если использовать Раскольникова как символ, то можно с определенностью сказать, что я искала Раскольникова.

Хотя, с таким же успехом можно сказать, что я искала Анну Каренину. Или Дмитрия Шостаковича.

В Мексике я тоже искала, конечно.

Вряд ли Саймона, ведь я прекрасно знала, что Саймон лежит в могиле. Значит, возможно, искала Эмилиано Сапату.

Опять же, символически искала Сапату. Или Бенито Хуареса. Или Давида Альфаро Сикейроса.

Искала кого угодно, где угодно.

Даже будучи безумной, искала — или чего еще ради я бы скиталась по всем тем, другим местам?

И искала на каждом перекрестке в Нью-Йорке перед этим, естественно. Даже до того, как уехала из Сохо, я искала по всему Нью-Йорку.

И поэтому все еще искала той зимой в Мадриде тоже.

Я не уверена, упоминала ли о своем пребывании в Мадриде.

В Мадриде я жила не в Прадо, как оказалось. Возможно, я намекнула, что думала так, однако там было слишком мало света.

Я имею в виду естественное освещение, ведь тогда я уже принялась избавляться от большинства своих вещей.

Лишь когда солнце особенно беспощадно, начинаешь видеть картину Рогира Ван дер Вейдена так, как полагается.

Я могу засвидетельствовать это со всей категоричностью, ведь я даже вымыла окна рядом с ней.

Где я жила в Мадриде, так это в отеле. Выбрав тот, что назван в честь Веласкеса.

Искала там Дон Кихота. Или Эль Греко. Или Франсиско Гойю.

Как поэтично звучат большинство испанских имен. Их можно произносить снова и снова.

Хуана Инес де ла Крус. Марко Антонио Монтес де Ока.

Хотя на самом деле оба эти имени, возможно, мексиканские.

Поиски. Боже правый, как же настойчиво я искала.

Не помню, где именно я перестала искать.

В Адриатическом море, по пути из Трои в Грецию, я вдруг увидела, как ко мне стремительно приближается двухмачтовая яхта — ее высокий треугольный парус гудел под напором ветра.

Только представьте, как это меня испугало и что я почувствовала.

Секунду назад я плыла в привычном одиночестве, и тут, внезапно, эта яхта.

Но она просто дрейфовала. Все это время, надо полагать.

Могло ли к тому моменту пройти целых четыре года или пять лет? Я почти уверена, что провела в Нью-Йорке как минимум две зимы, прежде чем начала искать где-то еще.

Рядом с Лесбосом — вот где я видела ту яхту. Или, может, у Скироса.

Скирос точно греческий остров?

Такое забывается. Бывает, что багаж теряешь ненамеренно.

Честно говоря, теперь я думаю, что мне следовало сказать «Эгейское», а не «Адриатическое», несколькими абзацами выше. Конечно, там ведь Эгейское море — между Троей и Грецией.

Этот чай — тоже своего рода багаж, я полагаю. Впрочем, в этом случае я специально его отыскала после того, как сгорел тот, другой, дом на пляже. Сколь бы малым я ни обходилась, хотелось чаю.

И сигарет тоже, хотя теперь я курю совсем мало.

Ну и других благ цивилизации тоже, естественно.

Я курю сигареты из жестяных коробочек. Те, что в бумажных пачках, давно выдохлись.

Это случилось почти со всеми вещами, которые так упакованы. Они не обязательно испортились, но высохли.

Между прочим, мои сигареты, оказывается, русские. Однако это всего лишь совпадение.

Здесь все всегда сырое.

Я уже говорила.

И моя одежда, когда я достаю ее из ящика, холодная и влажная на ощупь.

Как правило, летом, как сейчас, я совсем ничего не надеваю.

У меня есть трусы и шорты, и несколько джинсовых юбок с запахом, и два или три трикотажных свитера. Я все стираю в ручье, а затем развешиваю и сушу на кустах.

Ну, есть и другая одежда. С зимой не поспоришь.

Однако не считая заблаговременного сбора хвороста, я привыкла беспокоиться о зиме, когда зима приходит.

Когда она приходит, то надолго. После того, как листья опадают, лес обычно какое-то время стоит голый, пока не ляжет снег, и мне видно все до самого ручья или даже до того места, где моя тропа выходит на шоссе.

Нужно, наверное, минут сорок, чтобы добраться по шоссе до города.

Там есть магазины, несколько, и заправка.

На последней все еще можно найти керосин.

Однако я редко пользуюсь своими лампами. Даже когда пропадают последние, казалось бы, лучи заката, его отсветы все еще освещают комнату наверху, в которой я сплю.

Через другое окно на противоположной стороне меня будит розовоперстая заря.

На самом деле, бывают такие утра, что эта фраза оказывается уместна.

Между прочим, дома вдоль этого пляжа тянутся, кажется, бесконечно. В любом случае, намного дальше, чем мне случалось пройти в ту или другую сторону, пока я не поворачивала обратно, чтобы успеть вернуться до темноты.

Где-то у меня есть фонарик. В перчаточном ящичке в пикапе, наверное.