Любовница Витгенштейна

На картине этот самый дом, хотя мне понадобилось несколько дней, чтобы это осознать.

Не потому, что это было неадекватное его изображение, но потому, что мне тогда еще не довелось посмотреть на дом с той точки.

Я уже перенесла картину в другую комнату к тому моменту, как узнала его.

И все же я считала, что нарисован этот дом.

Решив, что это так или что так кажется, я не возвращалась в ту комнату, чтобы подтвердить свой вывод.

Я не часто захожу в другие комнаты и поэтому закрыла двери в них.

Ничего странного в том, что я их закрыла, не было. Возможно, я закрыла их лишь потому, что не хотела подметать.

Залетавшие в них листья и тополиный пух.

Эта комната довольно большая. Снаружи есть терраса, окружающая дом с обеих сторон и смотрящая одновременно на лес и на дюны.

Из пяти закрытых дверей две наверху.

Это не считая ванной, где есть зеркало.

Более того, в тех других комнатах тоже могут быть картины. Я могла бы проверить.

В закрытых комнатах нет картин. По крайней мере, в тех трех комнатах, что на первом этаже.

Хотя я только что перенесла картину, изображающую дом.

Приятно иметь на стенах живопись.

В гостиной моей матери, в Бейонне, Нью-Джерси, было несколько моих собственных картин. Две из них были портретами — ее и моего отца.

У меня так и не хватило храбрости спросить ее, не хочет ли она убрать это зеркало.

Однако в один прекрасный день зеркало пропало.

По правде говоря, я редко писала портреты.

Портреты матери и отца теперь находятся в Метрополитен-музее, в одной из главных картинных галерей на втором этаже.

Ну, вообще-то все мои картины сейчас в галереях Метрополитен.

Что я сделала, так это расставила их между холстами постоянной экспозиции, везде, где хватало места.

Некоторые чуть перекрыли те другие, но в основном только в нижнем углу.

Очень вероятно, однако, что мои с тех пор сильно покоробились.

Это оттого, что они столько лет были прислонены к стенам, а не висели на них.

Ну и часть из них даже никогда не имели рам.

Но опять же, когда я говорю о своих картинах, я имею в виду лишь те, что не были проданы, естественно.

Хотя некоторые были на групповых выставках или в аренде.

Одну из них я увидела совершенно случайно в Риме, кстати говоря.

Я даже почти забыла об этом. А еще, в окне муниципальной галереи рядом с виа Витторио-Венето был плакат с моим именем.

Честно говоря, мое внимание сначала привлекло имя Луизы Невельсон. Но все равно.

Сидя в автомобиле с английскими номерами и правым рулем, всего лишь днем спустя, я смотрела, как пьяцца Навона утопает в снегу, что наверняка большая редкость.

На заре эпохи Возрождения, но тоже в Риме, Брунеллески и Донателло бродили по руинам, измеряя их с такой тщательностью, что люди сочли их безумцами.

Но после этого Брунеллески вернулся в родную Флоренцию и создал крупнейший с античных времен купол.

Да, это и было одной из причин, почему тот период назвали Возрождением, разумеется.

Джотто построил прекрасную колокольню рядом с тем собором.

Однажды, когда Джотто попросили представить образец своей работы, он представил круг.

Ну, суть в том, что это был идеальный круг.

И что Джотто начертил его от руки.

Когда умер мой отец, чуть меньше чем через год после матери, я наткнулась на то самое крошечное зеркальце в ящике со старыми фотографиями.

Настоящий снег выпадает в Риме не чаще одного раза за несколько лет, между прочим.

Примерно так же редко Арно выходит из берегов во Флоренции. Впрочем, возможно, никакой связи тут нет.

Хотя не исключено, что Леонардо да Винчи, Андреа дель Сарто или Таддео Гадди за всю жизнь ни разу не видели, как мальчишки играют в снежки.

Если бы они родились позже, то смогли бы увидеть это на картинах Брейгеля, по крайней мере.

Кстати, я склонна верить в историю о Джотто и круге. В некоторые истории приятно верить.

Я также верю, что однажды встретила Уильяма Гэддиса. Он не был похож на итальянца.

Напротив, я не верю ни в единое слово о том, что я написала несколькими строками выше о Леонардо да Винчи, Андреа дель Сарто и Таддео Гадди, которые якобы никогда не видели снега, ведь это просто смешно.

Также я уже не помню, наткнулась ли я на плакат со своим именем до или после того, как увидела кота в Колизее.

Кот в Колизее был рыжим, если я еще не уточняла, и одноглазым.

На самом деле этот кот был далеко не красавец, и все равно мне не терпелось увидеть его снова.

У Саймона был кот когда-то. Которому мы никак не могли придумать имя.

Кот — только так мы его и звали.

Здесь, когда выпадает снег, деревья вырисовывают странные узоры на фоне белизны. Само небо часто белое, и дюны скрыты, и пляж тоже белеет до самой кромки воды.

Поэтому в некотором смысле все, что я вижу, напоминает тот мой трехметровый холст с четырьмя слоями грунтовки.

Время от времени, однако, я развожу костры на пляже.

Чаще всего я склонна делать это осенью или ранней весной.

Однажды, разведя костер, я начала вырывать страницы из книги, поджигать их и бросать по ветру, чтобы посмотреть, не заставит ли он их взлететь.

Большинство страниц упали прямо рядом со мной.

Книгой была биография Брамса, кособоко стоявшая на одной из полок и непоправимо испорченная сыростью. Впрочем, она была напечатана на чрезвычайно дешевой бумаге, если уж на то пошло.

Между прочим, когда я говорю, что иногда слышу музыку в голове, то часто я даже знаю, чей голос звучит, если музыка вокальная.

Я не помню, однако, кто пел вчера «Рапсодию для альта».

Я не читала биографию Брамса. Но думаю, что в этом доме есть одна книга, которую я прочла с тех пор, как приехала.

На самом деле, можно сказать, две книги, поскольку это был двухтомник древнегреческих пьес.

Хотя, где я действительно читала ту книгу, так это в другом доме, дальше по пляжу, который я спалила дотла. Единственной книгой, в которую я заглядывала в этом доме, был атлас. Хотела проверить, где находится Савона.

Честно говоря, я сделала это не больше десяти минут назад, когда решила вернуть сюда картину, изображающую дом.

Вот только я теперь не уверена, является ли она картиной этого дома или просто какого-то дома, очень похожего на этот.

Атлас стоял на полке, прямо за картиной, которая была к ней прислонена.

И рядом с биографией Брамса, напечатанной на чрезвычайно дешевой бумаге, стоящей кособоко и непоправимо испорченной.

По-видимому, то была совсем другая книга, из которой я вырывала и поджигала страницы, чтобы воспроизвести чайку.

Если только, конечно, в этом доме не было двух биографий Брамса, напечатанных на дешевой бумаге и поврежденных сыростью.

Кэтлин Ферриер — вот кто пел «Рапсодию для альта».

Полагаю, не обязательно объяснять, что любая версия музыки, звучащая в моей голове, будет той версией, что лучше всего мне знакома.

В Сохо у меня была старая пластинка «Рапсодии для альта» с Кэтлин Ферриер.

А сейчас кусок липкой ленты снова пытается оторваться от окна соседней комнаты и шуршит, словно кошка.

Чайке имя не дают.

Однажды, когда я вслух читала греческие пьесы, некоторые строки звучали так, будто были написаны под влиянием Уильяма Шекспира.

Любой бы пришел в недоумение, как это Эсхил или Еврипид могли читать Шекспира.

Я вспомнила анекдот об одном греческом авторе, заметившем, что будь он уверен в жизни после смерти, то охотно повесился бы, чтобы встретиться с Еврипидом. По сути, однако, анекдот этот был ни к чему.

Наконец меня осенило, что переводчик наверняка читал Шекспира.

В иных обстоятельствах я бы не сочла это знаменательным озарением, не считая того факта, что я была определенно безумна, когда читала пьесы.

По правде говоря, я лишь сейчас осознала, что, возможно, вовсе не готовила, когда спалила дотла тот, другой, дом, а как раз бросала в огонь лист за листом из «Троянок», прочитав их с обеих сторон.

В то же время я понятия не имею, зачем сказала, что сожгла биографию Брамса, ведь и десяти минут не прошло, как я указала, что биография Брамса стоит рядом с атласом, за картиной.

Некоторые вопросы остаются без ответа.

Такие, как, например, о чем мог думать мой отец, глядя на старые фотографии, а затем в зеркало рядом с маминой кроватью.

Или можно ли было добраться до замка или нет, продолжая ехать по той дороге.

Ну, что касается последнего примера, то там в конце был съезд.

К замку — так, наверное, было написано на знаке.

На джипе можно было бы направиться прямиком вверх по холму, а не держаться дороги.

Между тем в Ла-Манче, если смотришь на замки, нельзя не вспомнить о Дон Кихоте, конечно же.

Точно так же как невозможно не вспомнить об Эль Греко в Толедо, пусть даже Эль Греко не был испанцем.

Однако слишком часто можно услышать, что о нем говорят как об испанце.

Знаменитые испанские художники, например Веласкес, Сурбаран или Эль Греко... — примерно такого рода фразы приходится слышать.

И напротив, крайне редко можно услышать, что о нем говорят как о греке.

Знаменитые греческие художники, например Фидий, Феофан Грек или Эль Греко... — такого рода фразы почти никогда не услышишь.

И все же нетрудно представить, что Эль Греко является прямым потомком кого-то из тех, других греков, если хорошенько подумать.

Конечно, можно было легко потерять нить, за столько-то лет. Но кто возразит, что она не уходит еще дальше в прошлое, скажем, к Ахиллесу, почему нет?

Я почти уверена, что у Елены был хотя бы один ребенок, по меньшей мере.

А на картине все-таки изображен этот дом.

Более того, в нем даже есть кто-то — у самого окна, наверху, через которое я наблюдаю закат.

Я совсем не замечала ее прежде.

Если это она. Мазки довольно абстрактны в том месте, так что это скорее намек на фигуру.

Тем не менее мне вдруг стало интересно, кто мог притаиться в окне моей спальни, пока я печатаю прямо тут, внизу.

Да, в то же самое время — на стене сверху, наискосок от меня.

Все это не стоит понимать буквально, разумеется.

Хотя я только что закрыла глаза и поэтому могла бы вдобавок сказать, что в этот самый момент фигура находится не только на втором этаже и на стене, но еще и в моей голове.

Если бы я вышла из дома, встала там, откуда видно окно и проделала то же самое снова, то расстановка могла бы стать намного сложнее.

Если на то пошло, я только сейчас заметила на картине кое-что еще.

Дверь, через которую я обычно вхожу в дом и выхожу на террасу, открыта.

Не ранее как две минуты назад я эту самую дверь закрыла.

Разумеется, никакое мое действие, вроде этого, ничего не меняет в картине.

Тем не менее я снова только что закрыла глаза, пытаясь представить дом на картине с закрытой дверью.

В этой версии картины в своей голове мне не удалось закрыть дверь.

Если бы у меня остались краски, я могла бы сама нарисовать закрытую дверь на картине, начни это тревожить меня всерьез.

В этом доме нет художественных принадлежностей.

Однако когда-то здесь, без сомнения, должны были быть всевозможные принадлежности такого рода.

Ну, за исключением тех, что она отнесла в дюны — где еще художнице их хранить?