Ее незабываемый испанец

Константин

Я забыл о делах. Я забыл о компании. Я даже забыл о Валентине. Все, чего я хотел, — это проводить время с Дженни. Я научил ее основам верховой езды, выбрав для нее самую спокойную и послушную лошадь. После пары кругов перед конюшней мы отправились на прогулку по одному из полей. Дженни оказалась прирожденной всадницей.

В другой день я повел ее на экскурсию по моей винокурне. Бизнес по производству виски требовал времени и заботы, и я нашел это идеальным убежищем от повседневной рутины «Сильвер компани». Для меня было важнее, чем я думал, что Дженни заинтересовалась моим увлечением и задавала всевозможные вопросы во время экскурсии. Я хотел дать ей попробовать нашу первую партию, но, очевидно, с этим придется подождать до рождения ребенка.

С Дженни было легко и… весело. Она делала каждый день ярче.

Мы провели еще несколько дней, гуляя по окрестностям и катаясь на лошадях. Вскоре я решил, что в поместье осталось последнее место, которое я хотел бы ей показать. Комната, где хранилась моя коллекция.

В тот день я нашел Дженни свернувшейся калачиком в одном из кресел в маленькой библиотеке. Это напомнило мне о том, как она раньше сидела в моем кабинете, уютно устроившись в кресле, и читала. Она поднимала глаза от своей книги и, увидев меня, улыбалась, — ее лицо сияло от радости. Вот и сейчас мое сердце замерло, когда она, отложив книгу, улыбнулась мне все так же искренне, как в детстве. От ее улыбки в комнате словно стало светлее.

— Что мы собираемся делать сегодня? Пожалуйста, скажи мне, что мы собираемся покататься верхом!

Я улыбнулся ее рвению:

— Возможно, сегодня днем. Но прямо сейчас у меня есть кое-что, что я хочу тебе показать.

Я протянул руку. Дженни мгновенно встала и подошла ко мне, ее пальцы переплелись с моими.

— И что же это?

Ее рука была маленькой и теплой, поэтому я нежно сжал ее.

— Ты увидишь.

— Знаешь, Кон, — продолжила Дженни, когда мы вышли на улицу, — нам нужно поговорить о нескольких вещах. До сих пор мы обходили эти темы стороной, но пришло время обсудить наше ближайшее будущее.

Действительно, в скором времени должна была состояться наша свадьба, нужно было решить вопрос о том, где мы будем жить. Мне также нужно было разобраться с ситуацией с Валентином. Но я не хотел думать об этих вещах прямо сейчас. Они могли подождать.

— Мы поговорим, — заверил я. — Позже.

Я повел ее через лужайку к коттеджу, и Дженни ничего не сказала, хотя ее пальцы крепче сжали мои. Внутри коттеджа я подошел к стеллажу и отпер дверь, распахнул ее и жестом пригласил Дженни войти первой. Она бросила на меня обеспокоенный взгляд:

— Ты уверен?

— Да.

— Хорошо.

Дженни подошла к двери и, переступив порог, вошла в комнату. Я предполагал, что почувствую напряжение от ее присутствия в моем тайном укрытии, но этого не произошло.

Я последовал за Дженни, наблюдая, как она разглядывает стеклянные витрины и полки с моей коллекцией. Все эти безделушки были для меня поистине драгоценными. Некоторые из этих вещиц стоили миллионы, другие — не стоили и цента.

— Что это? — Голос Дженни был тихим, когда она огляделась вокруг широко раскрытыми глазами.

— Ты помнишь, я говорил тебе, что в детстве мне ничего не разрешали? Никаких игрушек. Никаких друзей. Никаких домашних животных. Только школьные принадлежности и одежда. Нам даже не разрешали читать какие-либо книги, кроме учебников. Поэтому, когда я наконец стал достаточно взрослым, чтобы вырваться из-под контроля Доминго, я решил, что буду собирать вещи, которые мне нравятся.

Дженни остановилась возле ящика, в котором лежали монеты. У меня было несколько старых испанских дублонов, несколько древнеримских и греческих монет. У меня даже был дарик — золотая монета из древней Персии.

— Почему ты не хотел, чтобы я вошла в тот день, когда я нашла тебя здесь? — спросила Дженни, глядя на монеты. — Ты был так зол на меня! Я уверена, что ты злился.

— Думаю, что прятать свои сокровища — это моя привычка. Я не мог позволить Доминго увидеть, что для меня что-то важно, потому что он бы это отнял. Поэтому мне было легче держать все в секрете. Возможно, в последние несколько лет уже не было необходимости прятать что-либо от отца, но это стало привычкой, от которой слишком трудно избавиться.

Дженни перешла к моей небольшой коллекции механических игрушек, в основном Викторианской эпохи, с удивлением разглядывая их.

— Я могу это понять. У тебя так много разных ценных вещей…

— Я коллекционирую все, что мне нравится.

Она осмотрела коллекцию мечей и ножей из разных уголков мира — исторических и современных. Затем перешла к другому стеллажу, полному драгоценных камней, кристаллов и жеод. Некоторые из них были очень ценными, другие не стоили ничего.

— У тебя коллекция камней, Кон! — воскликнула Дженни с легкой усмешкой.

Мне нравилось, когда она дразнила меня. В ее тоне было столько нежности. Я поднял бровь с притворной суровостью.

— Да. И что?

Она ухмыльнулась:

— И монеты, и мечи, и игрушки, и…

Внезапно Дженни замолчала, выражение ее лица изменилось, улыбка исчезла. Ее темные глаза влажно блестели в приглушенном свете комнаты. Напряжение охватило меня.

— Дженни, что с тобой?

Она отвернулась, направляясь к одной из полок, прежде чем снова остановиться. Я понял, на что она смотрит. Мой игрушечный солдатик. Она ничего не сказала, уставившись на кусок пластика, лежащий на полке. Я подошел к тому месту, где она стояла, и встал рядом с ней.

— Что случилось?

— Это твоя игрушка, — тихо сказала она, игнорируя мой вопрос. — Тот самый солдатик, не так ли? Тот, которого Валентин спрятал.

— Да.

Я не понимал, к чему она клонит. Дженни повернулась, глядя на меня со слезами на глазах.

— Камни, монеты и мечи… Ты так много упустил, — ее голос стал хриплым, — и ты был так сильно ранен. Я не могу…

Слеза скатилась по ее щеке, отчего у меня так сдавило грудь, что я едва мог дышать. Протянув руку, я притянул ее в свои объятия и прижал к себе.

— Я привел тебя сюда не для того, чтобы расстраивать. — Я поцеловал ее в макушку. — Я только хотел поделиться этим с тобой.

— Я знаю. И я польщена этой честью, Кон. Но мне так грустно думать о том маленьком мальчике, которым ты был, и о том, чего у тебя никогда не было…

— Теперь это все в прошлом, — хрипло сказал я.

Дженни подняла глаза, ее лицо порозовело от волнения.

— Я не хочу, чтобы нечто подобное пережил наш ребенок. Он должен расти в любви и заботе. Обещай мне.

Напряжение усилилось. Ее ресницы дрогнули, Дженни смахнула слезу и прикусила губу:

— Ты сказал, что любовь — это не то, что ты можешь дать. Ты все еще так считаешь?

Я не хотел причинять ей боль — только не сейчас! — но это было неизбежно.

— Да, — сказал я. — Да, я все еще так считаю.

Страдание отразилось на ее лице.

— Почему? Я не понимаю.

— Потому что любовь — это не то, что я могу…

— Нет, — перебила она дрожащим голосом. — Нет! — Страдание исчезло, оставив ярость в ее глазах. — Не говори мне, что ты не можешь или что ты не в состоянии. Не лги мне, Константин.

— Дженни…

— Нет, — снова сказала она, ее руки были сжаты в кулаки. — Есть что-то, чего ты мне не говоришь, что-то, что ты скрываешь. Я думаю, ты чуть не проговорился об этом на нашем пикнике, но ты не хотел говорить об этом. — Она сделала шаг ко мне. — Что это? Это как-то связано с той ложью о любви, в которую ты веришь, не так ли?

Я должен сказать ей. Я не могу больше скрывать это! Лед засел у меня в груди, твердый, зазубренный и острый, горло сдавило. Я не хотел ей говорить. Я никогда не хотел ей говорить. Но теперь от этого никуда не деться. Я мог бы дать Дженни какое-нибудь нелепое оправдание, но я не мог так поступить с ней… Не тогда, когда это касалось нашего ребенка.

Дженни заслуживает лучшего. Я должен сказать ей правду. Даже если это что-то изменит. Даже если это означает навсегда лишить ее и нашего ребенка доверия ко мне. И может быть, так было бы даже лучше. Лучше короткая, острая боль сейчас, чтобы она могла исцелиться, чем длительная агония, особенно агония, которая может потенциально повлиять на нашего сына или дочь.

— Ты права, — сказал я, игнорируя боль, которая лежала глубоко в моем сердце. — Есть кое-что, чего я тебе не говорил. Я никогда не хотел тебе говорить. Я хотел обезопасить тебя и ребенка. Но… Ты заслуживаешь это знать, Дженни. Нечестно держать тебя в неведении.

Ее лицо побледнело.

— Что это?

— В ту ночь, когда Валентин сбежал из своей комнаты, я знал, что он ушел навсегда. Что он никогда не вернется. Он… бросил меня. — Я все еще чувствовал гнев. — Это была моя вина. Если бы я не рассказал Доминго о нем и Оливии, ничего бы этого не случилось. Я был… в ярости. На себя, на Валентина, на отца. Я пошел в его кабинет, вернее, я ворвался в него. Я никогда не восставал против отца, не перечил. Обычно я делал все, что он говорил. Но… не той ночью…

Я остановился перевести дыхание, не вполне осознавая, что решился на признание.

— Доминго сидел в кресле, читал книгу. Я вышел из себя. В семнадцать лет я был высоким и сильным, и поэтому, когда я легко вытащил его из кресла…

Глаза Дженни потемнели, но она не промолвила ни слова и не отвела взгляда.

— Я мало что помню из того, что произошло потом, только взрыв ярости и ощущение, как мой кулак врезался в его лицо. Дальше все как в тумане. Не знаю, сколько времени прошло… Когда я пришел в себя, увидел отца, лежащего на полу, его лицо превратилось в кровавое месиво. Мои кулаки тоже были в крови, костяшки пальцев ободраны, а отец… он смеялся. Он смеялся надо мной. И знаешь, что он сказал, Дженни? Он сказал: «Наконец-то! Я уже начал думать, что в тебе нет моей крови. Но ты мне это доказал, мальчик. В глубине души ты такой же, как я».

Дженни нахмурилась.

— Но… ты не такой, Кон. — Она сказала это так, как будто это было само собой разумеющимся. — Ты совсем на него не похож.

Дженни нравилось видеть в людях лучшее, и это было одной из ее замечательных черт.

— В ту ночь я решил никогда больше не поддаваться гневу, никогда больше не поддаваться никаким эмоциям. И в течение многих лет мне удавалось это делать. Чтобы не быть тем человеком, которого отец видел во мне. Пока не появилась ты. Когда ты была ребенком, было легко дистанцироваться, но… не тогда, когда ты стала взрослой…

— Кон…

— Той ночью в саду я потерял всякий контроль, — продолжал я, — я причинил тебе боль. Ты забеременела от меня. Потом я похитил тебя…

Я остановился, тяжело дыша, чувствуя, как будто из комнаты выкачали весь кислород.

— Ты пробуждаешь во мне все эти чувства… чувства, которые я не могу контролировать. И это опасно. Разве ты не понимаешь? Это опасно!

Дженни уставилась на меня, такая бледная и прекрасная, ее глаза потемнели.

— Нет, на самом деле я не понимаю. Ты никогда не заставлял меня испытывать страх, никогда. Ты не опасен, как и твои эмоции. Кроме того, все, что ты делаешь, направлено на защиту других людей, на защиту меня.

Я покачал головой, мое сердце билось слишком быстро. Было ясно, что Дженни не понимает.