20-ть любительских переводов (сборник)

* * *

Она не забыла.

Во время моего дневного сеанса, я наконец-то увидела то, что уже давно должна была понять: депрессию Марии. Это оставляет отпечаток в сознании, своего рода невидимые миазмы, до сих пор замаскированные настойчивой, непреодолимой и постоянной тоской по Виллему.

К ее тоске и депрессии добавилась новая эмоция: страх. Левенгук был болен. Он лежал в кровати, слабый и вызывающий отвращение, пока Мария подносила чашку эля к его губам, а бедный Джозьфьен опорожнял и чистил поддон за поддоном, от его водянистого поноса. Мария была терпелива, несмотря на свой страх, Левенгук был раздражителен, и я была очень рада, что воспоминания, пережитые в запутанных ситуациях Мейера, не включали в себя обоняние.

«Фуу…», – брезгливо протянула Кора в конце сеанса.

Ян проинформировал: «В 1680 Левенгук перенес кишечную лямблию, болезнь, которая передается через воду. Как нам известно, он выжил. Но интересен один момент, Мария понимала, как спасти его от обезвоживания и давала ему эль, вместо большого количества воды».

– Мария это тоже понимала?

– История об этом умалчивает.

Конечно нет.

Мы записали то, что я запомнила из этого диалога, но ни один из них не показал Левенгука в лестном свете. Ворчливый, требовательный, он полагал что жизнь Марии существует для того, чтобы служить ему.

– О да, сказал Ян.

– Это ее ошибка, – заключила Кора, – ей следовало бы просто уйти от него.

Мой гнев поразил меня своей силой: «Просто уйти? И куда уйти? С какими деньгами? Да, Кора была инженером до мозга костей и никак не историком, но все же…

Я произнесла натянуто: «Иногда обстоятельства удерживают человека от того, чтобы уйти».

Она не ответила. Думаю, что она даже не услышала меня.

. . .

Остаток дня я пролежала на кушетке, набираясь сил. Ян принес мне ужин. На вечернем сеансе бледный, но уже выздоравливающий Левенгук исследовал кусочки своих собственных фекалий, в то время пока Мария записывала его наблюдения в книгу, а Питер смотрел через линзу микроскопа, чтобы зарисовать увиденное.

Позже Кора поразила меня, фактически задав исторический вопрос: «Ян, он увидел, что вызвало его кишечное расстройство, это бактерия или вирус, или что?»

– Паразит. Да, он описан в 1680 году в письме Королевскому обществу и включал подробные рисунки, – ответил он.

– Значит он был первым, кто сказал, что микробы вызывают болезни?

– Нет, как раз наоборот, Левенгука критиковали за то, что он никогда не указывал на эту связь.

– Но он же знал. Он должен был знать.

– Вполне вероятно.

– Тогда почему он на это не указывал...?

Я предположила: «Потому что он не хотел, чтобы Королевское общество рассматривало его драгоценных маленьких зверюшек в негативном свете. Он заботился о них больше, чем о людях. Включая его дочь».

– Вот он сукин сын, – Кора как всегда, за эпитетами в карман не лезла, как будто одно уничижительное слово могло вынести вердикт человеку, – разве не ты говорил нам, что у него не было ни одного ученика и он даже не показывал на всеобщем обозрении, свои лучшие микроскопы?

– Говорил, – подтвердил Ян.

Я чувствовала себя достаточно слабой, поэтому позволила ему отвезти меня домой. Пока его маленькая машина, резво сновала в городском движении, я сидела, откинувшись на спинку сиденья с закрытыми глазами.

Сегодня вечером не будет звонка врачу Лейлы. К завтрашнему вечеру я буду дома в Калифорнии, в частично опустевшем доме, где жила Лейла и мой отец, и передо мной встанет задача работать с Корой на расстоянии в 9000 миль, чтобы подготовить наши совместные выводы для публикации.

Ни Ян, ни я не разговаривали, пока не дошли до моего дома.

Затем он сказал: «Мария любила своего отца, и ты знаешь это, и очень гордилась им. Это были… довольно сложные отношения».

«Да, я знаю», – подтвердила я.