Кровавые сборы

11

Десятилетний «Кадиллак» медленно двигался на восток по Восьмой авеню. Водитель внимательно следил за другими автомобилистами и потоком беспорядочных пешеходов вокруг себя, в то время как трое его спутников рассматривали каждую деталь бульвара.

Восьмая авеню.

Местные называли ее Калле Очо, и она проходила прямо через сердце района Маленькая Гавана в Майами. Это была артерия, питавшая пульсирующее сердце кубинской общины, наполненное цветом, звуком и движением.

«Кадиллак» медленно катил по проспекту, четверо пассажиров осматривали тротуары, забитые мужчинами в накрахмаленных гуаяберах — белых хлопчатобумажных рубашках тропиков — и женщинами в ярких юбках и блузках, покуривающими сигары. Вдоль улицы тянулись магазины и семейные предприятия: бутики и фабрики, где низкооплачиваемые работники вручную сворачивали сигары; прилавки на тротуаре продавали ароматный кубинский кофе и чуррос, длинные спирали из сладкого теста, обжаренного во фритюре.

Они проехали мимо монумента в заливе Свиней, высокого и гордого на Кубинской мемориальной площади, и один из мужчин на заднем сиденье перекрестился, торопливо пробормотав благословение. Его спутник, сидевший на переднем сиденье с дробовиком, просто нахмурился и отвернулся.

Это было так давно, так много лет и потраченных впустую жизней, но воспоминание все еще было острым, болезненным. Он задавался вопросом, отступит ли оно когда-нибудь, перестанет ли вызывать комок в горле.

Возможно, когда-нибудь. Когда все долги будут погашены полностью.

Когда-нибудь.

Но не в этот день.

Они свернули с Калле Очо в жилой переулок, проезжая мимо аккуратно ухоженных домов, на лужайках многих из них стояли святыни, посвященные святому Лазарю.

Теперь это всего лишь притча для католической церкви, Лазарь был живым героем для изгнанников за свою способность выстоять, несмотря на бедность и боль. Они увидели себя в Лазаре и разделили надежду на то, что сломанные жизни однажды возродятся на Кубе либре. Святой Лазарь был живым символом возрождения, упрямого отказа человеческого духа оставаться внизу.

Еще несколько кварталов, дома теперь поменьше, без святынь, все такие же аккуратные, но уже не живописные. Сидевший рядом с водителем Торо осматривал дома в поисках номера и, наконец, выбрал тот, который искал.

Краткое указание водителю, и они проехали мимо нужного дома, даже не сбавив скорость. Ничто в их позах не подсказало бы наблюдателю, что мужчины охотились и что они нашли свою добычу на этой тихой улице.

На следующем перекрестке водитель повернул направо, припарковался вне поля зрения и заглушил двигатель. Они разрядили оружие, и Торо потратил время, чтобы поправить пистолет за поясом, ожидая, пока остальные встанут плотным полукругом у обочины. Четверо мужчин были настороже, стараясь смотреть во все стороны одновременно, как будто ожидали засады на этом безмятежном жилом бульваре.

В последние годы кубинское сообщество стало раздробленным, различные группировки яростно враждовали. Маленькая Гавана погрузилась в атмосферу города, находящегося в осаде, но изнутри. За воротами не было врага; жители города вступили друг с другом в молчаливую — иногда смертельную — идеологическую войну.

И на первый взгляд все было едино, народ единодушно объединился в своей оппозиции Кастро и его режиму на Кубе. Но под внешним спокойствием партизаны строили козни и нападали друг на друга больше, чем на общего врага. Они торговали секретами, наркотиками и смертью, каждое отколовшееся движение стремилось стать голосом народа в изгнании.

Торо знал, что война может добраться и до них, несмотря на кажущуюся тишину в окрестностях. Его группу, возможно, уже видели, она проезжала мимо дома-мишени; вооруженные люди могли расставлять ловушки, чтобы уничтожать их по частям.

С его крошечным отрядом кубинский воин не мог рисковать быть обманутым. Он не мог позволить себе пожертвовать ничтожным преимуществом внезапности. Если бы им сопутствовала удача, они могли бы входить и выходить в считанные мгновения, выполнив свою миссию.

Он отправил одного из стрелков, Мано, обратно тем путем, которым они пришли, незаметно наблюдать за фасадом дома-мишени. Мано был заряжен — у него под курткой был пистолет — пулемет Ingram — чтобы отрезать путь к отступлению всем, кто находился внутри, как только Торо проникнет с тыла.

Водителю Рафаэлю было приказано оставаться с машиной, следя за тем, чтобы никто не трогал ее в их отсутствие. Им срочно понадобились бы колеса, без кого-то, скорчившегося на заднем сиденье, или пакета с проводами, способного взорваться от щелчка выключателя зажигания.

Торо распознал признаки зарождающейся паранойи и быстро отмахнулся от них. Его страхи не были бредом; они были фактами жизни в воюющем лагере, которым была современная Маленькая Гавана.

Последний стрелок, Эмилиано, шел в ногу с Торо, когда его лидер пересекал ухоженную лужайку, затем спускался по узкому переулку между рядами домов.

Они считали дома, идя по задней стороне жилой улицы, по которой только что проехали, и, наконец, остановились перед деревянными воротами, вделанными в забор заднего двора. Торо встал на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь, тихонько свистнул, подзывая собаку, и не получил ответа. Наконец он протянул руку через калитку, нащупал защелку и отпустил ее, проходя внутрь, его пистолет прощупывал путь впереди.

Эмилиано последовал за ним по заросшему травой двору, украшенному почтовыми марками, и быстро приблизился к задней части дома с его крытым патио. Они пронеслись мимо переносного барбекю, и подкрепление Торо свернуло в сторону, теперь его пистолет был наготове. Он остановился достаточно надолго, чтобы проверить открытую дверь, которая вела в гараж на одну машину, примыкающий к дому. Убедившись, что внутри никто не прячется, Эмилиано кивнул и снова пошел в ногу с Торо.

Они пересекли внутренний дворик, обошли дом сбоку и поднялись по трем бетонным ступенькам, чтобы добраться до кухонной двери. Стоя спиной к стене, Торо протянул руку, чтобы проверить ручку — и обнаружил, что она заперта.

Он решил, что насильственного проникновения не избежать. Они и так уже потратили впустую достаточно времени. Еще одно промедление может привести к их смерти.

Взгляд и кивок Эмилиано, и Торо обошел вокруг кухонной двери, держа пистолет наготове, мысленно готовясь к тому, что пули начнут пробивать хлипкую дверь. Он с размаху ударил в дверь ногой, отчего она с грохотом слетела с петель, а куски дешевого металлического запорного механизма с грохотом рассыпались по полу внутри.

Они вошли, пригнувшись, Торо стрелял слева, Эмилиано справа, их оружие было взведено и отслеживало, выискивая любые признаки враждебной жизни.

Пустая кухня насмехалась над ними, но приглушенное шарканье в глубине дома насторожило Торо. Быстро пройдя через кухню по узкому коридору, он приблизился к тому, что, очевидно, было спальнями. В коридоре были две двери, одна из них приоткрыта, за ней виднелась пустая комната.

Другая дверь была закрыта, и кубинец в мгновение ока определил ее как источник подозрительных звуков.

Торо толкнул панель плечом и протиснулся в крошечную спальню. Напротив двери стройная фигура боролась с оконной сеткой, пытаясь отбросить ее в сторону и освободить проход.

Торо и Эмилиано бросились вперед и схватили его, когда он перекинул одну ногу через выступ открытого окна, и, наконец, втащили обратно в комнату. Стройный мужчина боролся, пиная их обоих, с его губ срывался непрерывный поток испанских ругательств. Вместе они прижали его к смятой кровати.

Эмилиано поднял пистолет и ударил им бегуна по черепу. Мужчина обмяк. Алый кровавый червяк выполз из-под линии роста волос упавшего бегуна и пополз вниз по его лицу.

Кубинский воин взглянул на своего спутника и кивнул в сторону открытой двери спальни.

«Ла кокина», рявкнул он, получив ответный кивок от Эмилиано.

Каждый мужчина схватил пленника за руку, стаскивая его с кровати, к дверному проему, через него, обратно по темному коридору.

Он медленно начинал приходить в себя, когда они добрались до маленькой кухни. Вдвоем кубинцы усадили его на стул с прямой спинкой, голова его упала вперед, обе руки безвольно свисали по бокам.

Торо достал пару наручников из кармана куртки и закрепил сначала одно запястье, затем другое, продев цепочку наручника через металлическую перекладину сзади. Кандалы удерживали своего пленника низко согнутым в кресле, неспособным встать или поднять руки.

Эмилиано схватил его за волосы и сильно встряхнул окровавленную голову, постепенно приводя пленника в сознание. Мужчина моргал, с трудом сглатывая, когда на его лице промелькнуло узнавание. Затем его взгляд переместился на пистолет в кулаке Торо.

«Торо», — просто сказал пленник.

«Julio.»

Торо вспомнил пронырливое лицо Хулио Риверы из других дней, когда они вместе сражались за свободную Кубу. Тогда они были союзниками, но, несмотря на это, в Ривере было что-то неуместное, что-то неопределимо неправильное, что заставляло Эль Торо скрипеть зубами и следить за этим человеком более пристально, чем за другими солдадос в его маленькой подпольной армии. Когда Рауль Орнелас начал агитировать за мятеж в рядах, Ривера был одним из первых новообращенных.

«Я хочу Рауля», — просто сказал ему Торо.

«Рауль?»

Этот человек тянул время, пытаясь придумать что-нибудь, с помощью чего он мог бы выторговать свою жизнь.

«Si, pendejo. Donde esta? Diga me, pronto.»

Ривере удалось изобразить гримасу вызова, выпятив челюсть и скривив губы в усмешке.

«Чинга ту…»

Эмилиано сильно ударил его по затылку открытой ладонью, оборвав непристойный ответ, отчего зубы Хулио резко щелкнули.

«Una vez mas… Рауль, — терпеливо повторил Торо.

Ривера настороженно оглянулся на Эмилиано и покачал головой, словно пытаясь избавиться от звона в ушах.

«No se.»

Торо пожал плечами, кладя свой автоматический пистолет на столешницу рядом с раковиной. Он начал рыться в ящиках, выбирая кухонные принадлежности, осматривая каждый по очереди, прежде чем разложить их в ряд на столешнице.

Мясницкий нож.

Нож для колки льда.

Шампур.

Нож для разделки мяса.

Глаза Риверы расширились, а рот приоткрылся, когда он увидел, как Торо прошел перед ним и встал перед кухонной плитой. Кубинец включил одну из передних конфорок, и голубое газовое пламя с шипением вспыхнуло в нескольких дюймах от его руки.

Он вернул мясницкий нож к плите и прислонил его лезвие к конфорке так, что широкий кончик исказил пламя. Через несколько мгновений его острие, как бритва, загорелось красным, зажгло свой собственный огонь и отразило его в глазах кубинца.

Торо повернулся и прислонился спиной к стойке, скрестив руки на груди, рядом с его бедром зашипела горелка.