Ангел в эфире

Глава 2

Игорь Ильич сидит у стола, перед ним — полная пепельница окурков. Сколько раз она говорила, чтобы он не смел курить в ее присутствии, но все без толку…

— Садись, — произносит Цыбалин таким тоном, как будто он не муж звезды, а ее пристрастный начальник.

Настя робко опускается на краешек стула.

— Я видела фильм! — заявляет она. — Если ты хочешь говорить об этом… Только Алина — не ребенок Земцева, я тебе клянусь!

— Я знаю, — отвечает он небрежно. — Я все знаю!

— Нет, — в запале возмущения перебивает его Настя. — Ты ничего не знаешь. Алина вовсе не чужая тебе, она не твоя дочь, а…

Набрав полную грудь воздуха, она отваживается на признание.

— Да, мне известно, — тускло отзывается ее муж и начальник, — что она моя внучка. Но речь сейчас не об этом…

Насте кажется, что она ослышалась. Может быть, разум подвел ее, вместо ясной картинки подставив морок полночного сна, воплощение температурного бреда?

— Я хотел поговорить о другом… Мне звонили из Администрации. Через месяц назначена встреча президента со зрителями в прямом эфире. И вести ее предложено тебе…

Настя ошеломленно молчит, не веря собственным ушам.

— Да… Это здорово, я не ожидала… Спасибо, конечно, — лепечет она заплетающимся от волнения языком. — Это такая честь для меня…

— Благодари не меня, а Земцева… — мрачно отворачивается муж, раскуривая новую сигарету.

А потом, сделав долгую затяжку, бросает окурок в пепельницу.

— Уйди, — просит, — мне нужно работать…

Она притворяет за собой дверь, еще не до конца поверив в случившееся. Компромат, обвинения в любовной связи с премьером, сногсшибательное предложение от Администрации, но главное — он все знает… Все!

Весь день Настя мучается догадками и сомнениями. Откуда Игорю Ильичу известен отец ребенка? Кто ему рассказал? Неужели же Вадим?

Кстати, сведения о Бесове, распространяемые рок-изданиями, обрывочны и противоречивы: одна газета утверждает, что он сейчас в Гоа, осваивает премудрости реинкарнации, другая же уверяет, что музыкант после смерти превратился в городской миф, ирреальное существо, бесследно сгинувшее на дне большого города.

Да и кто мог открыть ему правду, когда никто, кроме нее, всей правды не знает? И почему же за целых два года совместной жизни Игорь Ильич (Настя уважительно именовала своего мужа по имени-отчеству) и словом не обмолвился о том, что ему известен настоящий отец Алины. Кстати, он всегда утверждал, что это их совместный ребенок…

И всегда-то он над девочкой квохчет хуже курицы, и утром первым, быстрее няни, подходит к ее кроватке, кормит завтраком, — даже несмотря на то, что шофер безмолвно скрипит зубами, часами дожидаясь шефа, и на студии рвут и мечут в ожидании начальника. Наплевав на срочные дела, он ведет дочку гулять, меняет ей памперсы, лично беседует с врачом о здоровье девочки — лучшего отца еще поискать, никто никогда не догадался бы, что Игорь Ильич вовсе не родной отец ребенка…

Дед — да, но отнюдь не отец.

Кстати, Алина похожа на него — это все признают. Тот же островатый нос, низко зависший над верхней губой, выпуклые скулы, миндалевидная форма глаз, бровки, широко расплывшиеся к вискам. На семейных снимках их семья выглядит совершенно счастливой, почти такой же счастливой, как та, другая семья на старых фото, которые она отыскала в буфете.

Поглядеть только, как Игорь Ильич подкидывает девочку в воздух, а та счастливо смеется от захватывающего ощущения полета, восторженно лепечет свои бессвязные «мыу-а», заливается смехом. Названый отец счастлив: «Милая моя клюковка, — бормочет нежно, — доченька, солнышко…» Противно даже смотреть, когда мужчина так сюсюкает, совсем по-женски, даже хочется вырвать у него ребенка, чтобы немедленно отправить его гулять с няней, потому что свежий воздух куда полезней этих полетов под потолок, чреватых перевозбуждением и истерикой, чреватых падением и чрезмерной разбалован-ностью.

Поэтому Настя забирает Алину из рук Игоря Ильича, сурово заметив:

— Не нужно. Достаточно. Хватит.

Алина куксит лицо — ей хочется еще, Игорь Ильич на глазах пасмурнеет. Настя поучительно произносит, адресуясь к мужу:

— Я прошу разговаривать с девочкой нормальным человеческим языком, не коверкая слова. Ребенок сейчас начинает говорить, он должен слышать абсолютно правильную речь.

После отповеди лицо няни, которая доселе умильно любовалась невинной отцовской забавой, принимает испуганное выражение.

— Лена, примите девочку, — приказывает Настя. — Ребенку, кажется, пора спать…

Под дикий рев няня с Алиной наперевес выходит из комнаты. Разбалованная девочка сучит ногами, огорченная прекращением игры. Игорь Ильич просит дочку на прощание помахать папе ручкой.

«Какой еще папа!» Настя хочет возмутиться, но благоразумие вяжет ей язык. Она должна молчать — во благо Алины она вечно должна молчать… Это нестерпимо!

— Нельзя баловать ребенка, — заносчивым, ищущим скандала голосом произносит она. — Меня, например, никогда не баловали дома… Я не допущу, чтобы моя дочь выросла в тепличной атмосфере!

Игорь Ильич устало опускается в кресло.

— Не забывай, что она и моя дочь, — произносит он ровным, безынтонационным голосом. — Ровно настолько же она моя, насколько и твоя. И даже чуть больше.

— Чушь! — смеется Настя, нарываясь на неприятности, напрашиваясь на выяснение отношений. — И ты это прекрасно знаешь!

В злости она забывает, что должна сдерживаться, — так ее раздражает близость между Алиной и мужем, противоестественная, искусственная близость, которая чем дальше, тем сильнее возмущает ее. Ведь по идее он ничего не должен чувствовать к этому ребенку, ведь это же чужое для него дитя, ведь если бы он знал, что это дочка его сына, то есть его внучка, подобное проявление чувств было бы вполне естественным и даже желанным, но ведь он же ничего не знает… Не может знать!

Наверное, именно его незнание так угнетает Настю.

— По крайней мере, в том, что Алина родилась на свет, есть и моя заслуга, — внезапно объявляет Игорь Ильич.

Настя смеется нарочито звонким смехом:

— Почему ты так думаешь? — Ее искусственный смех подчеркивает мужнину неправоту.

— Если бы не я — девочка не родилась бы.

«Знает!» — кратковременно екает сердце Насти. Он знает, кто настоящий отец ее дочери… Он все знает…

— Ты бы сделала аборт.

То, что муж абсолютно прав, особенно сильно возмущает Настю, просто бесит!

— Ничего подобного! — заявляет она надменно. — Даже в мыслях не было!

— А запись в медицинской карте?

Настя запоздало вспоминает, что во время бесконечных предродовых хождений по врачам он читал ее медицинские документы. Так вот что дало ему повод заявлять об аборте… Но ведь на самом деле она не хотела избавляться от ребенка! Просто обстоятельства были таковы, что…

— На самом деле я не хотела избавиться от ребенка, — гневно бледнеет Настя. — И как бы то ни было, это моя дочь, только моя, и ничья больше! Я ее выносила, я ее родила, я ее ращу! И ничья больше, слышишь! Ничья!

На это Игорь Ильич произносит, садистски растягивая слова:

— С таким же успехом инкубатор на птицефабрике можно назвать матерью вылупившегося цыпленка… И с таким же правом!

И тогда она с размаха бьет его по щеке. Даже не успев понять, что делает.

Он умело перехватывает занесенную в воздухе руку — как будто ждал удара, готовился к нему. Настя подруб-ленно валится в кресло.

— Не делай того, о чем потом пожалеешь… — сурово произносит Игорь Ильич, отпуская руку жены.

Настя молча глотает выступившие слезы. Сдерживается через силу. Примирительно произносит:

— Я только хотела, чтобы ты перестал сюсюкать с Алиной… Все-таки это вредно, — произносит она, обреченно сознавая, что полностью зависит от этого среброволосого человека с холодным лицом, он ее начальник, между прочим, дед ее ребенка и, кроме всего прочего, ее официальный муж.

— Свою дочь я буду воспитывать по собственному разумению, — заявляет Игорь Ильич, а Настя благоразумно молчит, покорно поникнув головой.

Она полностью в его власти. Он сможет сделать с ней все, что угодно, — ведь он могущественный человек, ее начальник, ее муж. Но может быть, когда она встанет на ноги, окрепнет, ей удастся освободиться от его тотальной стреноживающей власти? Когда-нибудь… Хоть когда-нибудь!

Улыбнувшись сквозь слезы, Настя склоненно касается губами его седого виска.

— Прости меня, — шепчет, — я сама не знаю, что делаю. Я так нервничаю в последнее время…

— Ничего, — с достоинством отвечает Игорь Ильич, отворачиваясь.

А Настя, глядя на редко окропленный волосами затылок, обещает себе: «Когда-нибудь, уже скоро… Когда Алина немного подрастет…»

И в то же время беспомощно чувствует — никогда.

Утреннее молчание между супругами — тяжелое, как булыжник. Угнетающее, пудовое молчание. Нарушив его, Игорь Ильич произносит, глядя мимо жены в распахнутое окно:

— В среду тебя вызывают на Старую площадь. Это по поводу президентского эфира.

Но Настя не ощущает при этом никакого особенного счастья. А ведь вызов в Администрацию Президента — это очередная вершина ее карьеры. И то, что в Кремль не приглашают смазливых дурочек с федеральных каналов, а зовут именно ее, — этот факт сам по себе значит очень, очень много!

Но это значит ничтожно мало, если внутри тебя вместо живописного рельефа души простирается мрачная, выжженная ненавистью пустыня. Холод. Тоска. Боль.

Откуда он узнал?

Кремль — это и тот краснокирпичный замок, который показывают восторженным экскурсантам, и множество служб, разбросанных по Москве, и Старая площадь, где Настя появилась за полчаса до назначенного времени, взволнованно покусывая губы. Кремль — это вышколенная предупредительность охраны, бюро пропусков, затхлый советский запах, пропитавший евроремонтные стены, мягкие ковры приемной, неудобные кресла для посетителей, снисходительность президентского помощника, обходительность его же…

Гайдуков заученно объясняет Насте, отделываясь обобщенным неличностным «мы»:

— Мы бы хотели… Нам желательно… Мы надеемся, что…

Подразумевая под местоимением «мы» не столько весь государственный аппарат, сколько конкретного человека с определенными чертами лица и определенными повадками.

Гайдуков говорит, что недаром из массы кандидаток выбрали именно Плотникову — на нее возлагают особые надежды. Что обстановка в стране сейчас такова, что народ надо успокоить. Что лучшей кандидатуры не нашлось, потому что всем известны экранная доброжелательность Насти и ее сердечность — эти качества должны выгодно оттенять мужественность главы государства и его отческую власть. Что проработанные вопросы ей передадут для ознакомления, но президент любит импровизировать, чему надо по возможности способствовать и что надо по необходимости оттенять. Что люди, которые будут задавать вопросы, уже отобраны и проинструктированы должным образом, но все же они не профессионалы, поэтому Настя должна предвидеть возможные сбои и мягко микшировать их доброй шуткой, умелым комментарием.