Книжный мотылек. Гордость

В дверь бесшумно скользнул Сандерс, с тем, чтобы объявить:

— Баронесса фон Шербен.

— Проводите, — распорядилась ему тетушка, и, обернувшись к Мадам, кивнула, — все в сборе, можно начинать.

За спиной привычно и знакомо загудело, я обернулась на звук и увидела, что в руках у Мадам появился бук, такой неестественно современный во всех этих декорациях, как и голо-проектор, стоящий на полу у ног Мадам. Повернувшись обратно, я с трудом удержалась от крика — в центре комнаты медленно вращалась моя голограмма, стратегические места которой, к счастью, были закрашены черным.

Но начать удалось не сразу — пока баронесса Фредерика, величественно, будто космический линкор, вплыла в гостиную, пока тетушка Гасси и тетушка Фике расцеловали друг друга так, будто встретились после долгой разлуки, пока они устроились на обитом атласом диванчике, мы с Мадам успели заскучать, а ятак еще и замерзла в пижаме.

Тетушка Агата величаво кивнула Мадам, показывая, что они с баронессой настроены на серьезный лад, Мадам ловко остановил вращение моего двойника, и вернул кивок тетушкам.

— С чего начнем, дамы?

Тетушка Гасси покосилась на меня, и картинно вздохнула.

— Дорожный комплект. Давайте начнем с него.

Я оживилась, завернулась в халат и устроилась в ближайшем кресле, но меня быстро постигло жестокое разочарование. Я не понимала и половину того, о чем сейчас весьма жарко спорили Мадам с тетушкой Гасси и её подругой, улавливая только обрывки долетавших до меня фраз.

— Серый бостон — не простовато ли, пусть и для дорожного платья? Вот и мне так кажется. Тогда бутылочно-зеленый кашемир и, обязательно, черные акценты… А что вы думаете про этот кобальтовый креп? Нет, никакого коричневого! Даже коньячного. И шоколадного тоже.

— Пальто из бредфорд-корда? Для девочки? Да вы с ума сошли! Вы бы еще шевиот предложили! Ну и что, что он теплый — она просто не унесет на своих хрупких плечиках эту тяжесть. Я бы еще могла согласиться на хаундстут, если правильно подобрать аксессуары, но бредфорд-корд?! Исключительно коверкот, и только он! Благородная классика в коричневых и зеленых тонах — никакой банальной «пастушьей клетки», никакой набившей оскомину «елочки» или «куриной лапки». Драп? Может быть, может быть…

— Для первого выхода? Муслин, конечно же! Белый? Нет, белый слишком простит… Может быть слоновой кости? Или кремового оттенка? И дымка, да, вот эта пепельная, расшитая серебром, и чехол… ну скажем «холодный» пепельно-розовый или льдисто-голубой? Что значит — «потеряется»? С такими-то выразительными глазами?

— А как вам домашнее платье из этого пу-де-суа? Согласитесь — премило выйдет. А вот этот гро-д-Анвер для визитов? Но силуэт тогда должен быть простым.

На голографической проекции наряды сменялись с такой скоростью, что у меня скоро начало рябить в глазах, однако и тетушка, и её подруга, и уж тем более Мадам никакого неудобства не испытывали, и даже ухитрялись спорить о мелочах и деталях, которые мне не удавалось даже разглядеть.

Я почувствовала себя лишней на этом празднике жизни, аккуратно завязала ленточки на домашних туфлях и окликнула тетушку.

— Тетушка? Могу я вернуться в библиотеку? Кажется, в моем присутствии тут больше нет необходимости…

— Да, да, конечно же, Милочка, — тетушка покивала головой, кажется, даже не поняв, о чем именно я её спросила, потому что все её внимание привлек образец нежно-голубого шелка, вышитого белыми цветами.

Я выскользнула за дверь, стараясь производить как можно меньше шума, тихо прикрыла за собой дверь, подмигнула обнаружившемуся за дверями Сандерсу, подхватила длинные полы халата, и совершенно по детски сорвалась на бег — в тишину библиотеки, к любимой книге.

Я вошла в комнату, заперла за собой дверь и сползла по ней спиной — ноги не держали. Ну почему, почему мне так «везет», почему каждая встреча с Раулем Файном, кошмаром моего отрочества, становится настоящей катастрофой? Вот и сегодняшняя прошла вполне традиционно. Я и не ожидала, что в доме, который понемногу становился мне родным, окажется чужак. Он словно паук, затаился в углу в ожидании жертвы, на которую смог бы излить свое снисходительное презрение — и этой жертвой снова стала я. Эта картинка врезалась мне в память до последней, незначительной детали, и сейчас заставляла щеки пылать от стыда и неловкости: хруст страницы за спиной, я вздрогнула, повернулась, непроизвольно выронив из рук серый томик «Джейн Эйр», и встретила равнодушный, оценивающий взгляд светлых глаз, который скользнул по мне, отмечая и домашний халатик, и растрепавшиеся волосы — будто ставя галочки в невидимую мне ведомость и калькулируя итог — «не утешительно».

Рауль сидел в дальнем кресле с высокой спинкой, за которой я и сама, бывало, пряталась от чужих взглядов — нога закинута за ногу, холеные длинные пальцы трогают края страницы. Он был идеален до отвращения — от носков его начищенных до блеска черных сапог с белыми отворотами, идеально сидящих по ноге — до каждого черного волоска, зачесанного назадв его идеальной прическе; от ровных рядов пуговок на боковых швах панталон, сразу над сапогами — до булавки в причудливо завязанном белом галстуке; от выступающих манжет белоснежной рубашки, выглядывающих из-под черного фрака, сидящего так плотно, что любое неосторожное движение, казалось, приведет к катастрофе — до платка в нагрудном кармане в цвет расшитого серебристого жилета. Я попыталась поправить прическу и тут же разозлилась — и на себя, и на виновника моих переживаний, а уж когда мистер Совершенство, облеченный во фрак, поднялся на ноги — я слегка испугалась. Ровно настолько, чтобы сказать ему какую-то колкость, подхватить книгу и спастись из библиотеки бегством, только подтвердив его мнение обо мне, как о «взбалмошной юной дурочке».

Пруденс, видимо услышавшая стук двери, появилась достаточно быстро и сразу же запричитала вокруг меня.

— Мисс Мила, мисс Мила, что с Вами? Вы вся пылаете, да похоже у Вас жар? Давайте в кроватку? Вот так, поднимайтесь, я помогу, и потихонечку… Вот, замечательно!

Я дошла до кровати и скользнула на прохладные простыни. Идея притвориться больной показалась мне ужасно заманчивой.

— Пруденс, все в порядке, — сказала я слабым голосом, — просто голова болит… Сейчас я полежу…

— Мигрень! — Ахнула Пруденс и заметалась. — Я сейчас, я мигом, аптечка… влажное полотенце… шторы закрыть…

От таблеток и очередного флакончика с солями я отказалась, влажное полотенце приняла с благодарностью, и, дождавшись, пока Прю покинет затемненную спальню, пообещав, что ланч принесет в комнату, достала из под подушки припрятанную во время предыдущего маневра книгу, и фонарик на прищепке, прихваченный мной с Изначальной для таких случаев. Я поудобней расположилась на подушках, положила влажное полотенце на тумбочку рядом и углубилась в чтение. Совесть меня не мучила.

Однако провести весь день в кровати мне не позволили. Прямо перед вечерним чаем тетушка, командуя двумя лакеями, превратила мою туалетную комнату в некое подобие склада, где громоздились коробки и коробочки, располагались круглые шляпные картонки, между которыми тетушка сновала с удивительной ловкостью.

— Помилуйте, тетушка, — возмутилась я, — да тут же целое состояние! Вы с ума сошли?

Из рукава тетушки тут же появился знакомый кружевной платочек, и я, сложив руки не груди, ехидно уточнила:

— Одинокая, несчастная старушка не смогла устоять перед искушением?

Тетушка удивленно отвела платочек от глаз, потом и вовсе убрала его на место.

— Именно, — согласилась она, неожиданно серьезно, — поверь, когда ты остаешься совсем одна — достаток похож на фальшивые елочные игрушки, которые больше не радуют. Туда, куда мы все уйдем, я не смогу захватить с собой ни парочку платьев, ни лишнюю диадемку, там вообще не смотрят на твой уровень дохода. Да и нет тут ровным счетом ничего лишнего!

— О боже! — Застонала я, но покорно заняла место перед трельяжем и приготовилась к любой неожиданности.

И мы начали открывать коробки. После тетушкиного замечания этот процесс больше всего напоминал мне утро после рождества в поместье, когда мы с Соней и Майклом и остальными детьми и подростками, прямо в пижамах бежали в большой зал, в котором стояла высоченная елка, под которой громоздились подарки в разноцветной упаковке.

Шляпки и капоры, украшенные атласом, кружевамии лентами; перчатки нескольких видов; чулки в отдельной коробке — и спокойного телесного цвета, и с рисунком; пара вееров; прелестная шкатулка, в которой обнаружился набор из серебряной щетки для волос, расчески и пары гребней; кружевные воротнички, манжеты и накидки; кружевные же вуали; два ажурных зонтика от солнца; изящный театральный бинокль и даже… муфта, открыв коробку с которой я растерялась.

— Тетушка?..

— Ну, ведь зима когда-нибудь настанет? — Пожала та плечами.

Я же, как завороженная, гладила густой, длинный серебристый мех ладонью.

— Спасибо, — выдохнула я, снова поднимая на тетушку взгляд, — дед Мороз все-таки существует!

Мне показалось, что тетушка в этот момент светилась от удовольствия.