Репит

— Одна из причин.

— Вот как? А что с остальными? — Эд вставляет ключ в замок, и изнутри доносится лай и скрежет ногтей. Что бы ни было по ту сторону двери, оно хочет выйти. — Черт, отойди на секунду.

Ему не нужно повторять дважды.

Эд осторожно открывает дверь — ровно настолько, чтобы просунуть руку и схватить собаку за ошейник. С другой стороны двери собака извивается, борется и пытается освободиться.

— Гордон, да, это Клем. Хватит. Успокойся.

Гордоном оказывается серебристый стаффордширский терьер с бледно-голубыми глазами и белой полосой на груди. Пока Эд отталкивает его от двери, он машет хвостом от безудержной радости.

— Закрой за собой дверь, — инструктирует меня Эд, затем обращается к Гордону: — Сидеть. Я знаю, ты взволнован, но ты должен сесть.

Гордон тихо скулит, не сводя с меня глаз.

— Клем, подойди сюда и дай ему понюхать твою руку.

Я наклоняюсь и осторожно протягиваю ладонь к носу собаки. Гордон вытягивает шею и облизывает ее. Его буквально трясет от счастья, и, клянусь, он улыбается.

— Я отпущу его через минуту, — говорит Эд, похлопывая пса по спине. — Просто хочу убедиться, что он не собьет тебя с ног в приступе радости.

Его голос звучит напряженно, даже горько. Может, он думает, что я не заслуживаю такой радостный прием от Гордон. Вероятно, он прав, но после того, что случилось со мной днем, чистое счастье собаки приветствуется.

Я опускаюсь на одно колено, чтобы почесать Гордона за ушами, но тот решает сделать лучше и переворачивается на спину, попросив вместо этого массаж живота. Никто еще не был так рад меня видеть. Френсис вздохнула с облегчением, когда я очнулась от комы. Однако это нечто совершенно иное.

Стресс дня догоняет меня. Очнуться на кафельном полу кафе в окружении людей, чувствуя боль и страх, не самое приятное ощущение. Я улыбаюсь собаке, но горло сжимается, и по щеке катится слеза.

— Какой ты хороший мальчик, да, и такой красивый.

— Ты здесь меньше минуты, а уже снова с ним нянчишься.

— Я люблю собак, — говорю я с удивлением.

— Других ты не гладила?

Я качаю головой.

— Нет.

Должно быть, это звучит странно, но на мгновение враждебность исчезает, и Эд улыбается. Всего лишь на мгновение. Он тоже очень красивый мальчик. Мой желудок делает что-то странное в ответ на его близость. Может, моя реакция — это просто мышечная память. Что-то нереальное, просто остатки другой жизни. Хотя это не помогает мне или ситуации.

— С тобой все в порядке? — спрашивает Эд.

Тыльной стороной ладони я вытираю предательские слезы и стараюсь полностью игнорировать свою реакцию на него.

— Да. Просто… тяжелый день. Но сейчас уже лучше.

Я встаю. Гордон перекатывается и вскакивает на лапы, довольствуясь тем, что трется о мои ноги и нюхает туфли. Он с такой преданностью смотрит на меня.

Кажется, я влюбилась.

— Тебе надо снять футболку, — говорит Эд.

— Зачем?

— Там кровь от раны на щеке. Ее нужно постирать. Я принесу тебе что-нибудь из своего.

Я снимаю футболку и протягиваю ему.

Эд поджимает губы и отворачивается, забирая у меня футболку.

— Клем, я не это имел в виду…

— Что? Ты сказал снять ее.

— Сделай одолжение — держи одежду на себе, хорошо?

Я хмурюсь и тут же морщусь от боли.

— Ой. Ничего такого, чего бы ты не видел раньше.

— И мне не нужно видеть это снова. Никогда.

Да, уж. Я бросаю на себя быстрый взгляд. Моя грудь, может быть, и небольшая, но в бледно-зеленом кружевном лифчике выглядит очень мило. Живот не плоский, но и не выпирает.

— Черт возьми, прекрати, — рычит Эд. — С твоим телом все в порядке.

— Я так и думала. Так что проблема в тебе, а не во мне.

— Нет, со мной все в порядке. И с тобой. Проблема в нас. — Он пристально смотрит на меня, его глаза темнеют. Они у него очень выразительные. К примеру, сейчас Эд зол. Снова.

Люди вообще меня завораживают, но Эд — это отдельная история. Не знаю, то ли из-за того, что у нас есть история, то ли из-за его сексуальности. Я могла бы наблюдать за ним часами или даже днями.

— Ты всегда был таким угрюмым? — с искренним любопытством спрашиваю я.

Вместо ответа, Эд уходит в коридор, качая головой. Я стараюсь не пялиться на его задницу несмотря на то, что в этих джинсах она кажется особенно впечатляющей. Я определенно одобряю его задницу

Тем временем Гордон не знает, следовать ли ему за хозяином или остаться со мной, и наконец выбирает последнее.

Хороший пес.

В квартире высокие потолки. Гостиная совмещена с кухней и обеденной зоной. Все выглядит недавно отремонтированным. Белая с черной затиркой прямоугольная плитка на кухне. Белые шкафы, блестящая черная столешница, современная техника и светильники. Мебели немного, но она выглядит мило: два темно-серых дивана, массивный деревянный журнальный столик, обеденный стол и стулья. На стенах картины и рисунки, похоже, руки одного художника, Не эскизы татуировок, а портреты, пейзажи или городские зарисовки. Фасад тату-салона с прохожими на тротуаре и сидящим снаружи на траве Гордоном изображен в мельчайших деталях. Эд определенно талантлив.

Я иду по небольшому коридору с комнатами по обе стороны. Ванная, кабинет, художественная студия или небольшая свободная спальня и главная спальня. Когда я подхожу к дверям последней, в меня летит футболка.

— Благодарю.

— Ложись, я принесу пакет со льдом, — фыркает Эд и удаляется, снова оставляя меня одну.

На огромной кровати темно-синие простыни и одеяло в тон. Через открытую дверь шкафа я вижу, что половина пространства все еще пуста. Словно посередине проведена линия. Было бы лучше, если бы Эд занял все пространство. Потому что, если он все еще переживает разрыв, то меня здесь быть не должно. Это совершенно несправедливо по отношению к нему.

С другой стороны, у меня сейчас тоже не лучшее время.

Я натягиваю футболку через голову и сажусь. Гордон стоит у кровати, положив морду на матрас. Очевидно ему запрещено забираться на постель. Через мгновение он с тяжелым вздохом опускается на пол и закрывает глаза.

Входит Эд с пакетом замороженных овощей в одной руке, стаканом воды и баночкой «Тайленола» в другой. Воду и болеутоляющее он ставит на маленький столик у кровати, пакет со смесью из гороха, кукурузы и бобов осторожно прикладывает к моей щеке и садится в изножье кровати. Подальше от меня. Думаю, мы оба ценим это пространство.

— Спасибо, — говорю я, откидываясь на подушку.

Он кивает.

— Мне нравятся темные цвета, — начинаю я разговор, сжимая и разжимая пальцами край его черной футболки, — но в моем шкафу только светлые, счастливые шмотки. Интересно почему?

— Тебе они нравились.

На стене в рамке набросок женской спины.

— Кто это? — Я киваю на рисунок.

— Просто девушка.

— Разве я не ревновала, что в нашей спальне висит рисунок другой женщины?

Эд отворачивается.

— Если и так, то ты ничего не говорила. Заставить тебя говорить без обиняков было чертовски сложно, зато теперь ты просто говоришь все, что в голову приходит.

— Я не хотела тебя расстраивать. Это последствия травмы. Извини, что вот так сняла футболку. — Я смотрю в потолок тем глазом, который не прикрыт пакетом. — Я слышала историю о женщине, которая работала посредником и очень хорошо помогала людям находить общий язык. Однажды она попала в аварию, и это полностью изменило ее личность. Она все время говорит ужасные вещи, и ничего не может с собой поделать. Разве это не печально?

— Да уж.

— Забыть свою жизнь — уже достаточно плохо. Но быть не в состоянии восстановиться…

Эд закидывает ногу на ногу, устраиваясь поудобнее.

— Ты собиралась рассказать о других причинах, по которым перестала писать мне вопросы.

— Нет, не собиралась. Но раз уж ты спрашиваешь. — Я слегка улыбаюсь. — То, что рассказывает Френсис не кажется абсолютно достоверным. На это влияют ее личные убеждения и предубеждения.

— Вроде того, что она не рассказала тебе обо мне?

— Вот именно. Мы почти постоянно вместе в последнее время, а она ни разу не упомянула твое имя. Она говорит, что защищала меня, и в конце концов сказала бы.

Эд задумывается.

— А тебя не беспокоят мои предубеждения?

Я ерзаю, пытаясь найти удобное положение, и стараюсь не думать о том, что на этой самой кровати мы с Эдом… э-э… соединялись телами. Ну, я предполагаю, что мы это делали.

— Кем я была и кем стала — это мне выяснять. Чужая помощь мне не нужна. Ты сказал, что все еще злишься на меня. Это очевидно влияет на то, как ты видишь события.

— Думаю, да. — Эд кивает. — Но это не ново.

— Что не ново?

— Что ты не доверяешь мне. Можно даже сказать, что это оказалось судьбоносным в наших отношениях.

Может быть, я просто слегка параноик? Я не доверяю Эду, Френсис. Всем. На днях, идя в кафе, мне показалось, что кто-то следит за мной. Но я никого не видела.

— Мы можем об этом поговорить?

— Почему бы тебе не начать с чистого листа? Люди просто не могут полностью убрать свои собственные чувства и опыт из того, что они тебе говорят. Но действительно ли тебе нужна вся история, чтобы начать двигаться вперед?

— Понятия не имею.

Лежащий на полу Гордон пукает, и мы с Эдом морщимся. Запах отстой. И это еще одна данность..

— Если хочешь, я все равно отвечу на твои вопросы, — говорит Эд.

— Но только на некоторые, верно?

Он хмурится, не торопясь с ответом.

— Я не ненавижу тебя, ясно? Просто прошло не так много времени, и некоторые вещи, о которых ты спрашиваешь, все еще болезненны.

— Понятно.

Снаружи кричит птица, мимо проезжает машина. Для миллиардов людей жизнь течет своим чередом, независимо от того, что происходит здесь и сейчас со мной. Это слишком много, чтобы осмыслить. Особенно с затяжной головной болью.

Потолок в спальне такой же высокий, как и в гостиной. Мне нравится ощущение пространства, а еще запах Эда на простынях — стиральный порошок, немного одеколона и он. Почему-то это успокаивает.

— Кто я по-твоему? — спрашиваю я, все еще прижимая к лицу пакет, онемевшими от холода пальцами. — Как бы ты описал меня?

— Ты — Клементина Джонс. Двадцати пяти лет. Работаешь в банке. Ты добрая, иногда нервозная, и склонна слишком беспокоиться о мнении других людей. Это значит, что ты, как правило, держишь при себе свои мысли. Ты хорошо разбираешься в цифрах, любишь читать, итальянскую кухню и общаться с друзьями, которых у тебя не так уж много.

— Почему?

— Дело в том, что ты бросила колледж и два года ухаживала за больной матерью. Смотреть, как она умирает от боли… ну, это было тяжело для всех. В любом случае, когда ты бросила учебу, чтобы заботиться о маме, то потеряла связь с большинством своих друзей по колледжу. А вернувшись, уже не смогла найти общий язык с младшими студентами или даже с людьми твоего возраста. Так ты мне объяснила, по крайней мере. После смерти мамы ты была довольно замкнутой, и это не облегчало знакомство с людьми. После того, как мы начали встречаться, ты сблизилась с некоторыми из моих друзей, но после разрыва…

— Верно. — Теперь отсутствие друзей имеет больше смысла.

— Так… Что же еще? — Эд шумно вздыхает. — Ты аккуратная, порой даже слишком: все должно лежать на своих местах, посуда вымыта. Ты храпишь после того, как выпьешь пару стаканчиков, любишь фиалки, но при этом совершенно не умеешь за ними ухаживать. Каждый раз, когда ты приносила домой очередной цветок, я искренне сочувствовал бедняжке.